Совьетика - Ирина Маленко

Я смотрела на них, а в голове звучало:

«Бьют свинцовые ливни,

Нам пророчат беду,

Мы на плечи взвалили

И войну и нужду.

Громыхает гражданская война

От темна до темна

Много в поле тропинок,

Только правда одна.

И над степью зловещий

Ворон пусть не кружит

Мы ведь целую вечность

Собираемся жить

Громыхает гражданская война

От темна до темна

Много в поле тропинок,

Только правда одна.

Если снова над миром грянет гром

Небо вспыхнет огнём

Вы нам только шепните

Мы на помощь придём»

Неуловимые мстители! Трудно было бы точнее описать их.

Лидер уже ждал нас на кладбище в Гласневине. И опять, ни разу, ни в одной стране не видела я, чтобы люди так относились к политику, как относились его соратники к нему. Это было что-то очень теплое, всепоглощающее, защищающее от внешнего зла. Для этих людей он был «наш», «свой парень».

Я до такой степени изголодалась за эти годы по таким чувствам. По людям, на которых можно бы было положиться как на саму себя. С которыми у тебя были бы общие идеалы. По лидерам, за которыми хочется идти – и в огонь, и в воду. Я смотрела на них и по-хорошему им завидовала.

Лидера окружали телохранители – как и полагается, но чувствовалось, что они не профессиональные, а такие же простые люди, как и остальные участники демонстрации. Когда он закончил свою достаточно суровую речь, вся толпа, казалось, рванула к нему: всем хотелось похлопать его по плечу, что-нибудь сказать ему. У него была прекрасная память на имена, и он здорово умел разговаривать с людьми и был очень терпелив: каждому, кто говорил с ним, казалось, что он – единственный, с кем Лидер так говорит; и почти каждый считал себя даже после пятиминутного разговора с ним чуть ли не его личным другом… У него определенно был талант на эти вещи.

Увидев напор толпы, я даже испугалась и решила, что плакал мой автограф для мамы. Но тут вдруг мной овладело странное чувство – какое бывает в бассейне перед прыжком в воду с вышки. Сама не отдавая себе отчета в том, почему я это делаю, я вдохнула поглубже и вдруг нырнула под руки окруживших Лидера живой цепочкой телохранителей, до смерти их перепугав. Хорошо еще, что в руках у меня не было ничего, кроме его книги. Я протянула ему книгу с авторучкой, телохранители отбивали напор наседавшей толпы, а я нагнулась к его уху и спросила его:

– Скажите, пожалуйста, а могу я вступить в ряды Шинн Фейн, если я не ирландка, но живу здесь?

Он быстро вскинул на меня свои карие глаза за толстыми стеклами очков.

– Если Вы живете здесь, то конечно. Не имеет совершенно никакого значения, ирландка Вы или нет, – и протянул мне книгу.

По крайней мере, теперь мне было на кого ссылаться, если они опять не будут отвечать на мои письма!

И мне до ужаса захотелось стать одной из этих людей. У меня слишком давно не было настоящих товарищей. Я сама слишком давно не имела возможности никому таким товарищем быть…

Я совершенно забыла о том, что брала этот автограф для мамы. Наконец-то я нашла то, что соединяло Ирландию с моим Советским Союзом! The link that was missing in my life . Печальная улыбка длинноволосого добровольца Бобби Сэндса из наших советских газет снова стояла у меня перед глазами… Человека, который был героем в моей стране – и террористом для ее врагов. А в том, что это враги, я теперь уже сама успела убедиться – не по книжкам и не по пропагандистским передовицам газеты «Правда». По их бомбам, сыпавшимся на мирные Судан, Афганистан и Югославию. По тому, как радовались они нашим страданиям и уничтожению нашего народа их лучшими друзьями в нашей стране – распоясавшимися реформаторами-перевертышами от КПСС. Теми, которые сами всю свою жизнь усиленно лезли в красный пиджак, а теперь картинно вопят, чтобы его с них сняли…

И когда я вернулась в Ирландию после отпуска (не хочу вспоминать о том, чего мне далось еще одно прощание с Лизой!), первое, что я сделала – это написала еще одно письмо в офис Шинн Фейн.

Не может быть, чтобы и теперь не ответили. Раз он сам мне сказал, что можно!

…К осени я оконачательно перебралась на Север .

Джеффри торжествовал и про себя мысленно строил планы: ему в этом учебном году проходить практику, так если он найдет себе место в Белфасте, чем. искать себе там комнату (Данни он за лето порядком поднадоел!), он лучше предложит переехать ко мне (конечно, он платил бы мне за комнату! По крайней мере, как только ему начнут платить….) и будет ездить отсюда в Белфаст каждое утро.

Он так размечтался об этом, когда я впервые позвала его к себе на новое место – на рождественские праздники, что и не заметил, как я в одиночку двигала вокруг него тяжелую мебель. Ему понадобилось минут сорок прежде чем он наконец сообразил помочь мне подвинуть шкаф и расставить стулья. "Бедняга, ворочает в одиночку такую тяжесть! "- было написано у него на лице. "Хорошо, что у нее есть я!"

Дом был хорош! Из него окрывался такой прекрасный вид на горы, а во дворе как раз было достаточно места для жаренья шашлыков и для парковки трех

мотоциклов – Данни, Пола и его будущего.

– Знаешь, о чем. я мечтаю, когда я вижу эти горы? – задумчиво протянул Джеффри.

Я глянула на него с иронией.

– Знаю, – неожиданно для него сказала я. – Выйти из дома на зорьке, когда

рассеивается туман, взобраться на эту гору -и съехать оттуда до самого низа в на парапланере! Что, не угадала?

Джеффри был сражен.

– Откуда ты знаешь?- только и спросил он.

– Я достаточно знаю тебя, чтобы знать не только это, но и то, что ты никогда в жизни этого не сделаешь, и что это так и останется твоей мечтой на всю жизнь. Так же, как и поездка на мотоцикле по Северу, и постройка дома из природных камней, и объединение Ирландии – если бы это решали такие, как ты! Слава богу, что есть здесь и другие люди. Не только Обломовы.

Джеффри не знал, конечно, кто такой Обломов, но все равно обиделся. Как я

смела не только угадать его мечту, но и разрушить её своими насмешками, своей холодной уверенностью в том, что он никогда ничего не сделает, чтобы

её осуществить? Он уже собирался было открыть рот, чтобы оспорить мое

высказывание, как вдруг его носоглотку охватило страшное зудение, и он

громко чихнул. Когда этот чох повторился раз десять подряд, и Джеффри, и я

поняли: это – грипп.

…Мне потребовалось три дня, чтобы поставить его на ноги. Как-никак, я была дипломированная медсестра, хотя и гражданской обороны. (Джеффри уже расхвастался об этом всем своим друзьям, которым он представлял меня не иначе как "девушкой из города, где делают "Калашниковы" и сама тоже Калашникова – после чего все друзья начинали так его уважать, как будто Джеффри сам держал хоть раз хоть один из наших «АК» в руках .) Как раз к Рождеству. Беда в том, что к тому времени я сама подхватила от него заразу и слегла…

Джеффри, честно говоря, не улыбалось сидеть все праздники около меня и подавать мне лекарства и градусник. Но ничего, главное – что здесь был телевизор. А рождественский ужин и пироги можно будет раздобыть у мамы, в том числе – и на мою долю, благо мама живет всего через дорогу. Вот как хорошо Женя устроилась! И он по-прежнему смотрел до самого утра телевизор, каждый раз захваливая меня за то, какая я умница, что нашла этот дом, когда я время от времени спускалась вниз, чтобы попить на кухне воды…

Я долго крепилась, но в предновогодный вечер мы в конце концов крепко

разругались. Я наконец-то высказала Джеффри все, что я о нем думала. Даже процитировала ему их же, ирландскую песню, которую он сам любил тайком слушать ( в наушниках, чтобы никто не знал, что она у него записана) : "И Ирландия, наша страна, давно бы была свободна, если бы все её сыны были бунтарями, как Генри Монро !"

– Да что ты знаешь о Генри Монро? Он вообще был протестант! А знаешь, как он кончил свою жизнь? На эшафоте! Так вот чего мне не хватает, чтобы быть в твоих глазах героем?

Джеффри был поражен, ибо многого из того, что я о нем думала, он и не

подозревал. Например, что он – лентяй. Или что это из-за таких, как он,

из-за их безразличия ко всему, кроме самого себя и своего желудка, Ирландия

до сих пор не воссоединилась. Как я могу так говорить? Ведь я же знаю, как дорога ему идея единой Ирландии! Он даже просил меня как-то купить для него в Дублине ирландский триколор , который до сих пор лежит у него в общежитии под подушкой. Всякий раз, перестилая постель, он достает триколор, любуется им и мечтает о лучшем будущем. Разве я не знаю этого? Разве его вина в том, что никому из политиков нельзя верить?

Но я не слушала. Когда я горячилась, я начинала с трудом подбирать английские слова, а мой восточноевропейский акцент становился таким сильным… ну просто как у Анны Курниковой! Вот о чем, кажется, думал Джеффри, пока я мучалась, на ходу переводя на английский бессмертные строки Горького о глупом пингвине, робко прячущем тело жирное в утесах .