Муссон - Уилбур Смит

Она еще шире распахнула глаза и притворилась, что ее вырвет.

— Отвратительно. Неудивительно, что ты не попадешь с нами в рай.

— Мы не моемся по пять раз в день, как вы. Иногда мы не моемся всю зиму. Слишком холодно, — сказал он с удовольствием.

— Тогда вы должны вонять, как свиньи, которых едите.

Она ничего не знала о внешнем мире, но была настоящим знатоком дел зенана. Она рассказала, что ее мать — одна из разведенных жен принца, но у нее есть два брата, и поэтому они по-прежнему в милости.

— Если бы родилась только я, все было бы по-другому, потому что я всего-навсего девочка, а мой отец не любит дочерей.

Она сказала это деловито, как нечто само собой разумеющееся, без тени жалости к себе.

— Зато моя мать королевской крови. Она племянница Великого Могола, а значит, я внучатая племянница самого императора, — гордо сказала она.

— Значит, ты принцесса?

— Да, но только малая, не очень значительная. — Ее откровенность обезоруживала. — Видел серебряные прядки в моих волосах?

Она повернулась, чтобы он рассмотрел получше.

— У моей мамы тоже есть такие, и у деда тоже. Это знак высокого происхождения.

Когда она объясняла отношения с другими детьми, Дориан слушал ее внимательнее, чем Тахи.

— Заян аль-Дин мой сводный брат, но я его не люблю. Он толстый и вредный.

Она задумчиво посмотрела на Дориана.

— Правда, что отец усыновил тебя?

— Да, правда.

— Тогда ты тоже мой брат. Думаю, ты мне нравишься больше Заяна, хотя и ешь мясо свиньи. А я тебе нравлюсь, аль-Амхара? Заян говорит, я похожа на Шайтанку.

И она погладила сидящую на ее плече обезьянку.

— Ты тоже думаешь, что я похожа на обезьянку?

— По-моему, ты очень красивая, — галантно ответил Дориан, и, когда Ясмини улыбнулась, понял, что это чистая правда.

— Мама говорит, что мой отец, принц, уехал в Маскат на встречу с моим дядей, калифом.

— Когда он вернется? — быстро спросил Дориан. Возможно, именно поэтому про них с Тахи забыли: принца здесь нет, некому защитить их. — Он скоро вернется?

— Мама говорит, что он может уехать надолго, на год или больше.

Ясмини склонила голову к плечу и стала разглядывать Дориана.

— Если ты правда мой брат, может, отец, когда вернется, возьмет тебя с собой на прогулки верхом и на соколиную охоту. Я бы хотела быть мальчиком и поехать с вами, — она встала с края водоема с лотосами. — Сейчас мне пора. Куш не должен видеть меня здесь. Он всем запретил разговаривать с тобой. И, если увидит меня, побьет.

— Приходи завтра, — сказал Дориан, стараясь, чтобы это не звучало как мольба.

— Может, приду, — ответила она через плечо и побежала по лужайке, а Шайтанка прыгала у ее ног.

Когда Ясмини ушла, Дориан смотрел на небо, следил за полетом чаек над головой, прислушивался к шуму прибоя и отчаянно думал о бегстве. Он представлял себе, как выбирается через отверстие в крыше кухни, перелезает через наружную стену зенана и находит на берегу маленькую лодку. «Но куда я в ней поплыву? — спрашивал он себя, и фантазия съеживалась и умирала. — Придется ждать Тома». И он старался смириться с неизбежным.

Утром пришел Куш, загремел ключами и закричал резким писклявым голосом:

— Тахи, приготовь мальчика: он поедет к святому мулле.

Он принес с собой чистую одежду.

— Я приду за тобой после утренней молитвы. Будь готов, или я изобью тебя до крови.

За воротами ждала повозка, запряженная буйволами, и Дориан почти вне себя от возбуждения и радости оттого, что ему позволили выйти из тюрьмы, забрался в нее. Тахи с ним не поедет, но ей позволили в его отсутствие сидеть на солнышке в саду.

Куш сел рядом с Дорианом в передней части повозки, улыбаясь и оглаживая его.

— Одежда тебе очень идет. Она лучшего качества. Видишь вышивку на воротнике? Это шелк! У самого принца Абд Мухаммада аль-Малика такая же. Я выбрал нарочно для тебя. Видишь — я тебя балую.

Чем ближе они подъезжали к дворцу, тем возбужденнее и миролюбивее становился Куш.

— Возьми засахаренное печенье с корицей. Мое любимое! Тебе оно тоже понравится. Я хочу, чтобы ты был доволен, аль-Амхара.

Когда впереди показались белые стены крепости, указания Куша стали более определенными.

— Если аль-Аллама, да будет благословенно его святое имя, спросит, как я обращался с тобой, ты должен сказать, что я был тебе как отец. Что тебе давали лучшую пищу, самую свежую рыбу и лучшие фрукты с нашей кухни.

— И что ты закрыл меня в вонючей каморке, как преступника? — невинно спросил Дориан.

— Это неправда. Возможно, я слишком пекся о твоей безопасности, но и только.

Хотя Куш улыбался, его глаза были холодны, как у кобры.

— Не пытайся напакостить мне, маленький неверный. Со мной лучше дружить, чем враждовать. Спроси об этом старую корову Тахи. Она скажет.

Они выбрались из повозки во внутреннем дворе крепости. Куш взял Дориана за руку и провел по лабиринту здания. Поднявшись по нескольким лестницам, они наконец оказались на высокой террасе над гаванью, откуда был виден Африканский материк на другой стороне канала.

Дориан с интересом осмотрелся. Приятно было снова увидеть море и почувствовать на лице соленое дыхание муссона: оно прояснило голову, затуманенную застоявшимися запахами зенана. Он сразу увидел муллу и почтительно поклонился, прикоснувшись к сердцу и губам.

Аль-Аллама поздоровался с ним и сказал:

— Да сохранит Аллах твою улыбку, малыш.

Рядом с муллой под сооруженным из стволов бамбука навесом от солнца сидел, поджав под себя ноги, еще один человек. Он пил из маленькой чашки густой черный кофе, рядом стоял высокий стеклянный кальян.

— Салям алейкум, отец, — почтительно сказал Дориан. Человек повернулся и посмотрел на него. Сердце Дориана дрогнуло и лицо озарилось радостью, когда он узнал его. Он бросился к этому человеку и обнял.

— Бен-Абрам! — Дориан вцепился в старого врача. — Я думал, что никогда больше не увижу тебя. Я думал, ты на острове с аль-Ауфом.

Старик мягко высвободился из его объятий и пригладил взлохмаченную бороду. Не следовало показывать окружающим силу их с мальчиком взаимных чувств.

— Дай-ка я погляжу на тебя.

Он отстранил Дориана на длину вытянутой руки и стал разглядывать. Выражение его лица изменилось.

— Ты бледен. Что с тобой случилось, дитя мое?

Он обернулся и посмотрел на Куша, который беспокойно переминался на террасе.

— Тебе было поручено заботиться о мальчике. Что ты с ним сделал, евнух?

За пределами зенана Куш был всего лишь рабом, к тому же оскопленным. Бен-Абрам не пытался скрыть свое презрение.