Амур-батюшка - Николай Задорнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я пароход назову девичьим именем, – оказал Иван, глянув на Дуняшу.
Та нахмурилась и густо покраснела.
– Тьфу ты! – спохватился Иван. – Чуть не брякнул!
– А ну-ка, дядя, стой! – грубо воскликнула Дуняша. – Пошли лодку за Ильей. Что это он, как собака, по берегу бежит.
– Сейчас! – воскликнул Иван. – Эй, лодку! – закричал он в рупор. – Это правда, пеший конному не товарищ.
За Ильей пошла лодка. Выражение гордости явилось на широком лице Дуняши. Ради нее, по ее капризу от парохода пошла лодка – и все это видели.
Вечером в Уральском свежей краской по борту матросы вывели название парохода: «Анга». Федюшка Кузнецов сильно подвыпил на пароходе и долго сидел на трапе, не желая идти домой, пока жена не пришла за ним.
* * *На другой день Иван пришел к Бормотовым. Молодых не было дома. Они с раннего утра мыли золото поблизости.
– Прощай, сосед. Мы уезжаем в город.
– Как? Так сразу?
– Я построил там дом. Вот будет у тебя нужда – заглядывай в город. Захочешь отправить детей учиться на механиков или на капитанов – присылай, я помогу. И сам приезжай.
Бердышовы обошли все поселье.
Анга выкупалась на пароходе под душем и переоделась во все городское.
Иван долго говорил в каюте с Савоськой. Пароход дал гудок. Старый гольд, всхлипывая, пошел с судна.
Бердышов с женой вышли на палубу. Анга была в пальто и в шляпке. Она выглядела очень хорошенькой.
Сходни убрали. Капитан дал звонок в машинное отделение. Пароход тронулся.
Закрыв лицо руками, Анга горько заплакала.
Долго вслед удалявшемуся пароходу смотрели с обрыва крестьяне.
Вот и не стало Бердышова, Анги, маленькой Тани, к которым все привыкли. Жили люди, дружили, вместе бедствовали, а разбогател Иван – нагрянул, забрал своих в чем были, бросил старый дом и старое добро и уехал, словно в насмешку над всеми.
Расходясь, невольно смотрели все в распадок, где догнивало опустевшее зимовье, у которого когда-то встретили они впервые Бердышова.
Дуня и Илья вышли из тайги.
– Гляди, Иван поехал! Был у нас и прощался, – сказала им Бормотиха. – Говорил, в городе дом построил.
– Как? Совсем? – изумилась Дуня.
– Да, и Ангу и дочь забрал.
Дуне взгрустнулось. Вчера она сильно рассердилась на Ивана за его намеки и только разохотилась потягаться, повраждовать с ним, как он убрался. Почему-то стало досадно.
Дуняша постояла над рекой и, чуть прищурившись, смотрела вслед удаляющемуся судну.
Амур опустел. Место на релке заглохло. Словно и на сердце легла глушь.
А люди исподтишка наблюдали за ней. Все, кроме Ильи, который знал, что жена его любит.
– Уехал, зараза, – добродушно сказал он, подходя к Дуняше. Скуластое лицо его сияло.
Дуня засмеялась и крепко обняла мужа.
А над дальним лесом, над Додьгой завился дымок.
– Это не от костра, – замечали крестьяне.
– Егор корчует…
На другой день из леса вышли дед Кондрат, Егор и Васька с Петрованом.
«Нищета! Все земельку ковыряют», – усмехнулся про себя Федор.
Егор рассказывал: валили я жгли гнилье и сухостой, а с живых деревьев сдирали кожу, надрубали стволы, чтобы зной и ветер сушили их, чтобы в зимний мороз застыли соки, лед рвал бы древесину. Весной и летом дерево станет погибать, ослабнут корни. Через два-три года придет Егор с огнем и вагой, выжжет лес, выкорчует обгоревшие пни.
– А золото мыли?
– Сашка там работает, и мы с ним.
– А не боишься, что Ванька Бердышов не даст тебе поднять ту землю, что так и останется она под тайгой? – спросил Силин, и в голосе его слышалась жалоба. – Он хочет снять нас с пашни, кинуть на заработки. Чтобы мы ему рыбу ловили для приисков. Да и мало ли что может сделать он, о чем мы и подумать не можем.
Тень легла на лицо Кузнецова.
– Иван уехал… – заговорил Тереха. – Зачем мы ему?
«Нет, Иван не уехал, он здесь, – подумал Егор, выслушав рассказы про то, как гостил Бердышов. – Он уехал, но богатство его здесь, вокруг нас».
– Он уж и на баб зарится, – продолжал Тимошка. – Уж одна потемнела, как он уехал…
В ичигах, в старой рубахе, с топором за лыковой опояской, стоял Егор на черной земле, слушая соседей, и думал глубокую думу: «Опасным человеком становится Иван Бердышов. Он всегда брал свое, что ему надо было – „не мытьем, так катаньем“, и делал это с шуточкой, как бы нехотя, а добыча сама шла ему в пасть. Неужели и Дуня, красавица, подалась сердцем к нему? Иван давно на нее поглядывает. Но это еще вилами на воде писано, что она поддалась. Конечно, ей лестно, что Иван угождает. Но люди зря говорят: Дуня – кремень и любит Илью».
Иван через соседей передал приветы Егору, звал и его с детьми в Николаевск. Егор не боялся дружбы с Бердышовым. «Но как знать, что будет?»
Егор шел на Амур за вольной, справедливой жизнью, надеялся, что люди сойдутся равные, будут жить трудами. А тут люди снова разделились на богатых и бедных. День ото дня на новой земле все больше заводилось старого.
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ
Многие женщины, помогая мужу создавать богатство, и не предполагают даже, что готовят себе несчастье. Но Одака, когда-то считавшаяся очень глупой, битая, темная и невежественная – былое посмешище для всего Бельго, – отлично это сознавала. У ее мужа завелось золото. Она помогала ему мыть, работала не за страх, а за совесть, ворочала пески лопатой, нагребала их в бадью, стоя в глубоком колодце босая, по колена в ледяной воде. А золото ее не радовало. Мысль, что муж накопит золота, оставит ее и сынка, и, как многие китайцы, уйдет на родину, чтобы купить там клок земли и хорошенькую китаянку с маленькими ногами, не давала ей покоя. Правда, говорят, что есть китайцы, которые не покидают своих жен-гольдок.
Одака бывала вне себя от гнева. Почему такая несправедливость? Как смеет муж бросать семью? Ведь вот у русских разрешается иметь только одну жену, и ту нельзя бросить. Айдамбо живет по русскому закону, он тоже никогда не разведется с Дельдикой. Они стояли под железной шапкой. Одака вспомнила, что и сама ведь тоже крещеная.
Женщина скрывала свои мысли. Она чувствовала: скрытность поможет ей. Мыла золото, работала на пашне, хозяйничала, делала все, как хотел муж, не давая повода подозревать себя в чем-либо. Лучше прикидываться дурочкой, когда муж такой умный да еще приехал издалека.
Когда началась осенняя рыбалка и прииск с его небогатыми золотом песками опустел, Одаку словно подменили: она упрется и все делает по-своему. «Опять стала дура дурой, как в семье Кальдуки!» – думает муж.
– Что тебе надо? Почему ты упрямишься? – кричит Сашка. – Я тебя буду бить!
«Бить!» – думает она зло.
Но как Сашка ни грозил, ничего не помогало.
– У тебя невод не готов, – ворчит Одака, – я привезла невод, а ты что? Уж звезды показывают: кета подходит.
Одака вспомнила детство, как ее любил отец, как она ничего не боялась, когда он был жив. Каждую осень, глядя на созвездие Оринку, она слушала его сказки. А теперь у нее проклятый муж-китаец, который считает ее дурой, а себя каким-то особенным.
А на рыбалке оказалось, что Сашка рыбу ловить не умеет.
– Черта тебе! Дурак! А все учишь меня! – стоя в лодке, закричала Одака, когда он выпустил из рук конец невода. – Разве так рыбу ловят? Воды боишься, какой ты мужик? Дикая курица! Тебе только в грязи копаться! – Она в досаде ударила мужа изо всей силы веслом по спине, подняла конец упавшего в воду невода, схватила его зубами и села на весла.
Одака не умела сдерживать свои порывы ни в любви, ни в гневе и еще раз стукнула оробевшего мужа так, что у того в глазах потемнело.
Весь день ловили рыбу, заводили, тянули невод. Сашка работу на воде не любил: он еще боялся воды.
Возвратившись в фанзу, мокрый и усталый, он спросил жену:
– Почему ты такая злая?
В эти дни Николай и Володька уехали на телеграф – клали там новую печь, и супруги были одни.
– Чего тебе надо? – закричал он, видя, что она молчит.
– Ничего не надо! – со злом отвечала Одака, жуя лук.
Потом уж как-то призналась она, что боится. И стала объяснять, что бог един, а что Сашка его не признает, закона настоящего не знает, что ребенок не крещен. И потом она твердила ему о боге много ночей подряд.
Сашка поехал в церковь.
– Лабота еся? – спросил он попа.
У попа всегда была работа. Ему тоже надо было переложить печи в церкви, а то Бормотовы ругаются, что, мол, когда бедных венчал, так снег в углу был, промерзло все. Солдаты сделали печь кое-как.
– Им что! – жаловался поп на солдат. – Им горя мало, но бог их везде найдет и накажет, – уверял он Сашку.
Китаец стал перекладывать печь. Поп уговаривал его креститься.
– Нет, моя не хочу! – отвечал Сашка.
Хотя Сашка и намеревался креститься, но соглашаться сразу не желал.
«Пусть сначала деньги за работу заплатит, а то скажет – даром. Пока я другой веры, хоть получить с попа деньги!»
Вскоре Сашка крестился, крестил сына и венчался в церкви с Одакой. Он стал подумывать (по совету попа) о переходе в русское подданство. Поп уверял его, что уж тогда у него землю никто не отберет, он будет, по сути дела, ее владельцем и даже сможет продать участок, если захочет уехать обратно в Китай.