Тайна святых - Петр Иванов

Новое сознание — служение государству — не сразу появилось у Петра. Оно пришло незаметно со стороны, казалось бы, неожиданной: началось с детских забав в войну. Это было самое любимое занятие Петра.

Ставши единоличным царем, он всё управление предоставил матери (женщине недалекой) и близким, ей людям (не выше, чем она), и Наталия управляла царством (несомненно гораздо хуже, чем София с Василием Голицыным) до своей смерти (1794 г.). Во всё время правления матери Петр совершенно не интересовался ведением государственных дел, он продолжал играть в войну. От матери, как правительницы, он требовал всевозможных материалов для усложнения своих игр. Мать без памяти любила сына, и Петр с детства привык ни в чем не терпеть отказа, не знал никакой сдержки своему нраву. Всё его поведение было такого духа, что умная его сестра Софья называла Петра и его товарищей: Преображенские озорники. Нелады у Софьи были только с царицей Наталией и ее близкими, Петра она не опасалась, так как видела, что государственная власть его нисколько не интересует.

И это была правда, так как даже и после смерти матери Петр, “понуждаемый, как пишет его современник, вступить в управление царством, однако ж труда того не хотел понести и оставил всё правление другим лицам”. Сам продолжал играть в войну, от правителей же требовал незамедлительного исполнения всех нужных для его забавы вещей и людей, смотрел на государство, как на свою обширную военную кладовую.

К этому нужно добавить: получением царства Петр воспользовался, чтобы расширить до грандиозных размеров, как выражается энциклопедический словарь, свои увеселения. Если при матери он несколько стеснялся, злобно не кощунствовал, то теперь безобразиям и кощунствам всепьянейшего собора — пародии на церковную иерархию — нет предела. Достаточно привести два факта, чтобы характеризовать эти издевательства (продолжавшиеся до самой смерти Петра): всепьянейший папа-патриарх благословлял членов собрания чубуками (курительными трубками), держа их крест-накрест. — На свадьбе папы (Зотова) в храме ящик с водкой сделан был наподобие Евангелия (эта свадьба состоялась в конце царствования Петра). Свадьба была в Архангельском соборе в Москве, присутствующие на венчании были наряжены в шутовские платья. Вокруг церкви приказано было бить в медные тарелки, свистеть, в свистки, трещать в трещотки.

Военные игры продолжались без всяких серьезных намерений и планов использовать их как дело государственное. На суше давались потешные сражения с десятками убитых и сотнями раненых: так, под Кожуховом были введены в “бой” две армии, насчитывающие по 15 тысяч человек в каждой.

Удовлетворяя свою страсть к кораблестроению, Петр отправился к морю, в Архангельск, где соорудил флотилию из нескольких кораблей и радовался, что у него не только потешная армия, но и флот. Однако Архангельск не был особенно годен для военного дела: вследствие частых бурь Петр несколько раз терпел кораблекрушение. Тогда он решил свою морскую базу перенести на теплое море. К Азову было направлено сравнительно большое войско.

Но что Петр в эту пору нисколько не связывал свои потехи с делом государства, свидетельствует его письмо к адмиралу Апраксину (назначенному адмиралом флота в отместку за его нелюбовь к навигации): “шутили под Кожуковом, — пишет. царь, — а теперь едем играть под Азов”. Позднее историки, тщащиеся везде открывать причинную связь (в противоположность историческим событиям, обыкновенно не имеющим решительно никакой последовательности), — историки будут говорить о великом деле Петра, продолжающего движение России, начатого его отцом Алексеем, к Черному морю. Как видим из слов Петра, он совсем не предполагал о величии своих игр. Кстати сказать, русский Азов по Прутскому миру был разрушен.

Быть может, чтобы пристыдить тех, кто за всякое дело безмерно превозносит Петра, от Азовского похода осталось одно отвратительное воспоминание, именно, дело голландца Янсена. При сдаче крепости турки выговорили себе право выйти с ручным оружием и со своими семействами. Петр согласился, но с условием выдачи голландца Янсена, инженера, который, очевидно, чем-то обиженный, убежал от Петра в крепость. Прибывши в Москву, царь устроил там никогда еще не виданный праздник — въезд победителей через триумфальные ворота. В шествии участвовал и Янсен, его везли на телеге, одетого для поругания по-турецки, под виселицей с петлей на шее в цепях. Потом Янсена долго били и израненного, с изломанными членами, всенародно колесовали среди празднеств по поводу победы, т. е. колесо, на котором он несколько дней умирал, украшало площадь, где веселился царь с народом.

Расправляться так с личными врагами было большим наслаждением для Петра. Позднее он страдал, что Мазепа не попался к нему в руки. Историк замечает, что Петр, будучи очень бережлив, однако, предлагал турецкому визирю несколько сотен тысяч рублей, чтобы выдал Мазепу. Был дан строжайший приказ: если изловят Мазепу, строго следить, чтобы он как-нибудь сам не лишил себя жизни. Мы считаем необходимым говорить об этом, ибо должно знать, какой по существу был тот царь, которого чтят, как великого преобразователя христианского народа.

Вот начало серьезных дел. Вследствие некоторых политических комбинаций в Европе Петр был вовлечен в Северную войну. Редкая война, говорит историк, заставала Россию так врасплох, так плохо была обдумана и подготовлена, как Северная. Под Нарву были посланы столь плохо подготовленные войска, что Карл Шведский, имея 8.000 солдат, уничтожил русскую армию в 35.000 человек. Масштаб потешных сражений долго мешал Петру приноровиться к серьезности положения. За это время погибло бесчисленное количество народа, просто от холода, недостатка провианта, отсутствия оружия. Не “гениальные” замыслы об “окне в Европу”, а, напротив, отсутствие серьезных мыслей при начале войны характерны здесь для Петра: “Серьезности научили нас господа шведы”, — вот как формулировал Петр положение дел после десятка лет “учебы”.

Итак, можно сказать, что сначала личные забавы, игра в сражения, затем личное желание победить опасного врага руководили Петром. Но то же самое и в преобразованиях: не идея одушевляет Петра, а желание и чувство. Он делает, что подскажет ему минута, не затрудняя себя предварительными соображениями. Даже из своей первой заграничной поездки Петр вез не планы реформ, а впечатления заграничной жизни с навязчивым желанием всё виденное за границей во что бы то ни стало (так хочу! так мне нравится!) завести у себя дома.

Каким же образом и когда зародилось у него то сознание, которое он определил впоследствии, как служение государству — свою всегдашнюю безответственность сменил некоей ответственностью. И в чем именно он видел свою ответственность и перед кем?

Это особое сознание является после полтавской победы, как следствие славы, как мысль, реагирующая на начавшееся в Европе превозношение России, победительницы страшного и для Евролы врага. “О нас здесь все говорят, — пишет из Парижа русский посол, — о величии нашего государства”. Эта уверенность в нашей значительности, признанной в Европе, окончательно окрепла ко времени Ништадтского мира (1721 г.) со Швецией. “Мы из тьмы неведения (неизвестности о нас) на театр славы всего света, из небытия в бытие произведены” (из речи канцлера Головина при праздновании мира). Также слова Неплюева, Константинопольского посла, о Петре: “сей монарх отечество наше привел в сравнение с прочими, научил узнавать, что и мы люди”. Мы теперь люди, а были не людьми; было небытие, а теперь бытие; была тьма, а стал свет — характернейшие утверждения, пафос нового сознания, так сказать, вновь рожденные — и все это вследствие успехов русского оружия.

Что это сознание нового света и бытия явилось вследствие военных действий, свидетельствует и сам герой событий — Петр Первый. Именно в письме к сыну Алексею, ужасаясь и негодуя на него за его нелюбовь к военному делу, Петр пишет: “воинским делом: мы от тьмы к свету вышли и нас, которых не знали в свете, теперь почитают”. Новое сознание для своего определения требует самых высоких слов. Тем. подтверждается великий переворот в мыслях, им содеянный. И здесь нет игры в понятия, ибо душа и мысль “новорожденных” действительно верует в это новое бытие на Руси, в этот новый не бывший “свет”.

Новое сознание и новая вера явилась, как следствие того, что “мы произведены на театр славы всего света”*. Значит, что это сознание зародилось не в сердечной области, а от превозносящегося ума — не от Христовой любви, а от дьяволовой гордости (ибо диавол — начало всякого превозношения). От этого бога и новое рождение — обратно второму рождению во Христе.

* Здесь следует отметить, что при извращении религиозного сознания понятия часто смешиваются — противоположное ставится рядом, даже заменяется одно другим. “Мы вышли на театр славы всего света”, “от тьмы пришли к свету”. Этот свет, конечно, иной, чем свет Христа, и как бы в доказательство здесь употреблено слово “театр”. Невозможно, говоря о том свете, про который сказано: “в Нем была жизнь и жизнь была свет человеков” — произносить слово театр. В театре свет рампы — ложный, искусственный свет.