Тайна святых - Петр Иванов

Высокий богослов епископ Феофан (Затворник) в письмах говорил: нужно ловить революционеров и вешать, вешать беспощадно.

Если мы обратимся к проповедям и богословским произведениям русских ученых в священнических рясах, мы услышим и прочитаем целые вопли ненависти к атеистам и к другим заблуждающимся членам церкви — к “страждущим” (по выражению св. Иоанна Златоуста) братьям. Этим в народе они вызывают не любовь к братьям, а злобу.

Предложим русской властвующей иерархии самый простой, вполне соответствующий духу святой апостольской церкви Христовой, вопрос: если она решила всенародно отлучить от церкви Льва Толстого, то почему она не прибегла сначала к великому делу христианской церкви — наложению всенародного, поста и молитвы за брата? Веря в милость Христа, она должна была бы это сделать, но вследствие неверия даже помыслить об этом не была в состоянии.

Всё сказанное говорит о духовной опасности для русского иерархического священства. Надевая рясу священническую, вновь посвященный находится под угрозой (кроме тех, кто по особому Божьему соизволению получает неомраченное духовное зрение, как св. Серафим Саровский и др.) болезни духа.

Облик духа антихристова

(Приложение к главе “Семь гор”)

Великолепную характеристику положению вещей, сложившемуся окончательно к XIX веку, даст историк Сергей Соловьев, сам сын священника.

“Бедное, материально зависимое с односторонним, устарелым образованием* и особым семинарским языком, духовенство превратилось в сословие низшее, отчужденное от так называемого “хорошего общества”. Бедственное состояние русского духовенства увеличилось еще более разделением его на белое и черное — на черное, господствующее, и белое — подчиненное. Явление, только дозволенное в древней церкви, превратилось в. обыкновение, наконец, в закон, по которому высшее духовенство непременно должно быть из монахов”.

* Каким образов христианское учение (образование) может быть устарелым, оно может быть извращенным или не духовным, а не устарелым.

“Кто-нибудь хорошо учится в семинарии — ближайшее начальство начинает поставлять ему на вид, что ему выгоднее постричься в монахи и достигнуть высокого сана, чем быть простым священнослужителем; с этой целью, а не по внутренним нравственным побуждениям (переводя на язык святоотеческий: без мановения Духа Святого. — Замечание автора книги) постригается в монахи, становится архимандритом, ректором семинарии или академии и т. д. Светские начальники всё еще имеют более широкое образование, всё еще боятся какого-то общественного мнения, все еще находят ограничение в разных связях и отношениях общественных; тогда как высшее духовное лица в своем замкнутом кругу, где остается, не встречает ни малейшего ограничения, оттуда не раздается никакой голос, вопиющий о справедливости, о защите*. Ставший монахом без нравственного побуждения, получивший воспитание в семинарии, где жестокость и деспотизм в обращении учителей и начальников с учениками были тогда доведены до крайности и где главная добродетель была поклонение перед начальством — такой человек, ставший, наконец, повелителем из раба, не знал меры своей власти. Те ученые монахи, которые подпадали человеческим слабостям, были, вообще говоря, лучше: они были мягче относительно других, относительно подчиненных. Гораздо хуже были те, которые воздерживали себя, надевали личину святости. В них развивалось необузданное честолюбие, зависть, страшное высокомерие, требование бесполезного рабства и унижения от подчиненных, ничем не сдерживаемая запальчивость относительно последних”.

* Тут невольно вспоминается знаменитое восклицание доктора Гааэа к м. Филарету: владыка, вы забыли Христа.

Как известно, в XIX веке великую славу стяжал себе московский митрополит Филарет. Нет числа различным писаниям о нем. Нет похвал, которые бы ему не расточались: “высокий облик иерарха”, “мудрый святитель” и пр. Он является как бы идеалом священнослужителей. Вот воспоминание о нем бывших семинаристов — академика Гилярова-Платонова и известного педагога Ф. Гилярова.

Изображается экзамен в Московской семинарии, где постоянно присутствовал митрополит Филарет. “На экзамене мудрый архипастырь и сам часто давал объяснения, всегда отличавшиеся глубиной и силой, они устно разносились по учено-богословской среде московского духовенства. Такие возражения Филарета по богословской науке считались перлами. Зала набита до духоты, масса московского духовенства, ждут. Ректор и инспектор в ожидании владыки успокаивают волнующихся воспитанников, которым выпало на долю отвечать в присутствии митрополита. “Ну чего вы боитесь? Будьте смелее, чего бояться — ведь он наш отец”, — так ректор успокаивает своих питомцев, держа конспект, который в руках у него ходуном ходит. Долго ждут в томительном тоскливом ожидании. Но вот зазвонили. Митрополит приехал — всё замерло, оцепенелая жизнь обнаруживается только в учащенном биении пульса и колыхании непослушного сердца”.

“Митрополита высаживают из кареты и ведут, почти несут по лестнице. Филарет садится. Что это? Важный и величественный, недоступный для нас, смертных, ректор склоняет колени и кладет перед митрополитом земной поклон, не фальсифицированный какой-либо, а истовый, стоя на обоих коленях и прикасаясь клобуком к полу”.

“Экзамен начинается, но вдруг неё стихло и замерло, едва слышится слабый голос. Митрополит делает возражение. Ученик отвечает иногда удачно — иногда нет; тут наступает страшная минута для ректора. “Ты что скажешь?” — доносится слабый голос. Ректор отвечает, конечно, большею частью удовлетворительно, так как он сам долго приготовлялся к страшной минуте. Но иногда на неудачное объяснение ректора доносится слабый, но металлический — холодный голос: “дурак”.

“Ты” — это всегда обращение к черному и белому духовенству. К светским обращение на “вы”.

Еще характерная отметка: Гиляров отвечал по математике и, говорит он: “как сейчас вижу, холодные, устремленные на меня глаза престарелого владыки”.

Все, кто не был еще малолетним ребенком до прихода в Россию нового строя, конечно, помнят и знают, что холод и страх были характернейшими качествами архиерейского сана. Архиерей как бы по молчаливому соглашению всех был самый почетный сановник города — это была ходячая эмблема почета, а не живое лицо. По какому-то, всеми исповедуемому архиерейскому этикету, считалось в высшей степени неприличным, епископу так или иначе обнаруживать себя в живых отношениях к людям. В храме он был окружен сложнейшим церемониалом.

Архиерею было неприлично ходить пешком, он непременно ездил в карете и через стекло окна благословлял встречных. И всюду, где бы ни появлялся этот, первый по почету, сановник, вокруг него создавалась холодная атмосфера всеобщего отчуждения и страха, как перед языческим божком.

Автор этой книги сохранил одно воспоминание детства — оно неизъяснимой силой запечатлено в его памяти. При переходе из приготовительного класса в первый (десяти лет отроду) на торжественном акте гимназии, мне был вручен похвальный лист за успехи. В первом ряду в креслах сидели первые лица города — губернатор, архиерей и др. Награды передавались директором по очереди высоким лицам, а они вручали их подходившим для этого воспитанникам. Мой лист оказался в руках архиерея. Когда он передавал его, мне показалось, что он хочет меня поцеловать и я навстречу протянул губы. Епископ со страхом (полное нарушение этикета) откинулся в глубину кресла, я повернулся уходить, но губернатор, удерживая меня, сказал: вы забыли поцеловать руку у владыки.

На другой день в классе наш помощник классного наставника говорил, смеясь: Иванов вчера хотел поцеловать архиерея.

То, что десятилетний мальчик хотел поцеловать епископа, казалось смешным. “Лобзайте друг друга лобзанием святым” (ап. Павел). Когда апостолы приходили в общину, наступало счастье, радость, горела любовь. “Я не хочу писать вам пером, а хочу говорить устами к устам (т. е. видеться), чтобы радость, ваша была совершенной” (ап. Иоанн).

Когда в народе появлялись Феодосии Печерский, Франциск Ассийский, Серафим Саровский, все сияли от радости и любви.

Отчего же архиереи стали столь несчастными, что только страх и холод сопутствуют их появлению?

* * *

По тому узнают, что вы Мои ученики, что будете любить друг друга.

Эту величайшую истину, проповеданную Христом на Тайной вечери, забыли многие великие богословы последних столетий. Они являются большими мастерами всякого утончения и углубления догматической истины, но не знают любви.

Вот, например, какую превосходную характеристику дает проф. Голубинский (История церкви) родоначальнику таких богословов в русской церкви митрополиту Даниилу, о котором говорилось выше: “Вообще как деятеля и как нравственное лицо мы знаем м. Даниила только с худых и совсем отталкивающих сторон, но в области письменного пастырского учения он занимает в ряду наших митрополитов не только одно из видных мест, но и место совершенно выдающееся, исключительное, решительно и необыкновенно возвышаясь над всеми прочими нашими митрополитами”.