Когда говорит кровь - Михаил Александрович Беляев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Грехи Верховного понтифика были не столь тяжки, а жадность не столь велика, чтобы Джаромо Сатти смог вложить в его уста столь нужные сейчас слова. Но у всякого человека всегда есть свои нежные места, надавив на которые можно заставить дергаться по твоей воле. Просто не всегда они принадлежат непосредственно этому человеку. Вот и слабости Верховного понтифика нашлись не в нем самом, а в его семейном древе.
Почти год назад в руки Джаромо попала записка из городской стражи, в которой сообщалось о задержании юноши благородного происхождения на собрании однобожников, которое они устроили прямо на одном из рынков Каменного города. Сам бы Великий логофет, скорее всего, не обратил на неё никакого внимания. Но Аях Митэй, руководствуясь лишь одному ему понятной логикой, включил её в ежедневную подборку важных событий. И, как выяснилось спустя год, совсем не зря.
Когда Джаромо рылся в Архивах, в надежде найти хоть что-то на Верховного понтифика, ему на глаза попалось краткое донесение от осведомителя в городской страже годичной давности, в котором тот сообщал о ночном визите Лисара Анкариша. По утверждению доносчика, понтифик попросил без шума и записей отпустить некого юношу, задержанного накануне вместе с десятком алавелинов, что и было сделано. Правда не совсем аккуратно – писаря стражи так удивило присутствие ларгеса среди однобожников, что он, пусть и не сообщая его имени и рода, все же подробно описал внешность. И она точь в точь совпадала с внешностью Беро Анкариша – сына и наследника Верховного понтифика.
Но окончательно все подтвердилось лишь в тот миг, когда Великий логофет сам спросил у главы жрецов, усерден ли его сын в познании и толковании божественной воли. То, как побледнел тогда Лисар Анкариш, как округлились его глаза, как наполнились они смятением, лучше всяких слов подтвердили все догадки и предположения. Его сын отринул богов Тайлара и уверовал в Единого бога. А разве может говорить с богами и трактовать их волю тот, кто не смог сохранить для них даже своего собственного сына? Конечно же нет. И узнай об этом секрете народ Тайлара, разгневанная толпа тут же забила бы камнями такого жреца. И никто не посмел бы помешать им вершить сей правильный суд.
Джаромо никогда не почитал богов. Ни двенадцать, ни Всевышнего, ни Предвечные силы, ни каких бы то ни было ещё. Он не верил в проклятья, жертвы и благословения. И даже если высшие силы и существовали, они были не властны над его жизнью и судьбой. Ибо творил он их сам. Вместо высших сил, он верил в вещи куда более осязаемые: в государство и в своих покровителей – в семью Тайвишей. Верил в правильность их пути и целей. И он дорожил этой верой больше всего на свете. А посему Джаромо и предложил Верховному понтифику сохранить его маленький семейный секрет в обмен на услугу. И сейчас Лисар Анкариш погашал свой долг.
– Вы слышали волю богов! Голосованию быть! – произнес Первый старейшина.
– Позор! Это ложь и уловка Тайвишей! – вскричал кто-то из белых мантий, но большинство хранило молчание. Против воли богов не смели идти даже алатреи.
Вместо новой волны криков и ругани почти половина старейшин в белых мантиях поднялись со своих мест и направились к выходу из Зала собраний. Одни шли быстро, цедя сквозь сжатые зубы проклятья и угрозы, другие медленно, явно не понимая, как всё получилось именно так. Ещё час назад они думали, что держат в своих руках Синклит и весь Тайлар в придачу, но Великий логофет только что отсек им эти руки. Сделав это изящно и почти бескровно.
Джаромо пробежался по рядам оставшихся в зале старейшин. Мирдо Мантариш сидел на верхних рядах, охватив руками голову. Его бледное лицо было полно отчаяния. Как бы не был глуп и недальновиден этот отпрыск древнего рода, он уже понимал, какая судьба его ждет. Джаромо подмигнул старейшине, но тот лишь покачивался, вырывая остатки седых волос со своей головы.
Когда все кто желал выйти сделали это, сквозь врата прошел Лико Тайвиш. Сегодня он вновь облачился в красные парадные доспехи и кроваво-красный плащ. Юный стратиг шёл быстро. Словно ведя за собой верные войска на штурм вражеских укреплений. И остановившись в центре Зала собраний, оглядел старейшин таким взглядом, словно собирался объявить им войну.
– Я Лико Тайвиш, сын и наследник Первого старейшины Шето Тайвиша, заявляю о своем праве на пост Верховного стратига.
– По какому праву ты заявляешь себя на сей пост, о благородный муж Великого Тайлара? – проговорил предстоятель алетолатов Лисар Утериш.
– По праву войны и победы в ней.
– Есть ли здесь иные достойные мужи, что готовы оспорить сей пост?
Остатки Синклита отозвались молчанием. Шето Тайвиш вышел вперед и положил руку на плечо сына.
– По воле богов и народа, я объявляю о начале голосования. Пусть тот, кто поддерживает сего мужа в его притязаниях, положит к его ногам белый камень, а тот, кто отвергает его, голосует черным. Да будут боги милостивы ко всем нам и явят нашими руками свою волю!
Старейшины начали подниматься со своих мест, спускаясь вниз по ступеням между рядов и проходя мимо облечённого в красное молодого полководца. Черная и белая горы росли у его ног, и белая увеличивалась все быстрее и быстрее, недвусмысленно намекая на неизбежный итог голосования. Все хлопоты, все долгие и тяжкие труды Великого логофета, не прошли даром.
Лико получал пост Верховного стратига. А Шето Тайвиш получал армию.
Украдкой Джаромо перехватил взгляд Первого старейшины. Тот, стоя подле сына, смотрел на сановника с теплом и искренней благодарностью. Он знал, кто именно исполнил его мечту и вознес его мальчика. Знал и был ему по-настоящему благодарен. И для Великого логофета не было и не могло быть лучшей награды.
Неожиданно ему вспомнился другой, бесконечно далекий от этого день, когда началась его восхождение. Сколько же ему тогда было лет? Девятнадцать? Как же много воды утекло с тех пор. И как сильно изменился он, да и мир вокруг. Но тот летний день в Барле всё так же ярко жил в его памяти, не отпуская каждой сказанной тогда фразы, и каждого жеста. Ведь именно тогда, впервые повстречав Шето, он и начал жить настоящей жизнью.
А начался он буднично, как и сотня других дней до этого. Тогда Джаромо только делал свои первые шаги в сановничестве,
