Дорога неровная - Евгения Изюмова

— Нет, и не думай, не отпущу.

— Но ведь Тавда — мой родной город, там живет моя мама. Не в другую же область я прошу меня перевести! — вспылила Шура. — Там у нас квартира, мама болеет, ей трудно жить одной, а к себе взять ее не могу.

— Подожди годик, дадим и тебе квартиру в новом доме, вот и возьмешь мать к себе, — пообещал начальник управления. — Может даже, и в общежитии комнату найдем через пару месяцев, потерпи немного. А то поезжай в Кушву директором. Это все же лучше, чем работать мастером, я сам был мастером, знаю, что это такое — собачья работа, — Помазкин смотрел благожелательно, и Шура верила, что желает ей добра.

Но Шура терпеть не хотела, никакие варианты, кроме перевода в Тавду, ее не устраивали: почему-то показалось, что если не отпустят, то это — конец всему. А чему — всему, и объяснить не смогла бы, лишь страстно захотелось домой, в Тавду, и она готова была уехать самовольно, вопреки здравому смыслу. Однако начальник управления продолжал уговаривать, доказывать, что не стоит уезжать в Тавду, а Шура приводила все новые и новые аргументы целесообразности этого, и когда их исчерпала, то просто расплакалась. Крупные слезы текли по щекам, она их размазывала по лицу, а начальник управления обескураженно смотрел на плачущую, до невозможности несчастную девчушку, наконец, осознав, что бесполезно удерживать ее: упрямица может добиться увольнения другим способом, то есть безобразным отношением к своим обязанностям, а наказывать ее не хотелось. И тогда он сердито закричал:

— Да поезжай ты в свою Тавду, только не реви, я терпеть женские слезы не могу!

Удивительно, но Шурины слезы тут же высохли, она улыбнулась так широко и счастливо, что Помазкин перестал на нее сердиться. И ни в тот момент, ни позднее, Шура так и не смогла даже самой себе вразумительно объяснить, почему так рвалась в родной город. А ее туда вела судьба…

В Шурины обязанности, кроме разработки новых норм, входило также инспектирование районных нормировщиков. Ее молодая начальница Людмила Гришанова предпочитала гонять по командировкам Шуру, и та за полгода, что работала в областном управлении объехала половину типографий.

Что-то не ладилось у Людмилы с руководством управления. Наверное, потому она, получив выговор от Помазкина, потому что, как и Шура, не явилась на субботник, тут же отправилась в больницу и получила освобождение от работы в связи с нервным расстройством. А спустя неделю после того Романенко, главный инженер, в обед сказал Шуре:

— Если хочешь, я отвезу тебя в столовую, — к тому времени управление стало структурным подразделением облисполкома, и сотрудники стали ездить в столовую облисполкома — там готовили лучше, и цены были ниже, чем в рабочей столовой полиграфкомбината.

Шура пожала плечами, мол, отвезите.

Однако Романенко не поехал в столовую, остановился возле небольшого кафе. Шура с любопытством стала ждать продолжения: она уже давно заметила, что главный неравнодушен к ней, хотя и не предлагал переступить запретную линию отношений.

Романенко учтиво пропустил ее вперед себя, усадил за столик, и пока ожидали официанта, сказал:

— Я давно хотел поговорить с тобой…

Шура лукаво посмотрела на инженера:

— О чем?

— Я хочу сказать, что неправильно себя ведешь.

Шура удивленно взглянула: «Не поняла».

Романенко начал говорить медлено, подбирая слова, мягко, словно не желал обидеть девушку:

— Ты не выполняешь моих распоряжений…

Шура протестующе вскинулась:

— Как это не выполняю? Даже больше, чем полагается по должностным инструкциям, — она имела в виду свое негласное положение личного секретаря Романенко.

— А как расценить то, что, когда я велел тебе после планерки написать объяснительную, почему не явилась на субботник, ты заявила, что не имеет смысла. Хорошенький ответик!

— Конечно, не имело. Выговор-то мне и так вкатили, без всякой объяснительной.

— Я думаю, ты у Людмилы на поводу пошла, но ведь каждый человек имеет право на свою точку зрения, и ты — тоже…

— Я ее имею, — сказала Шура.

— Не тянись за ней, — Романенко словно и не слышал ее реплики. — Не веди себя, как изнеженная барынька. У вас было разное детство.

— При чем тут мое детство? — сверкнула глазами Шура.

— А притом, что ты способна и сама мыслить, а не фыркать по каждому поводу в угоду Людмиле.

— Я и не фыркаю. Но считаю, что выговор получила ни за что. Кому нужны эти бестолковые субботники? Метлой мести могут и дворники, только пусть работают добросовестно. А у нас — будем на субботнике или нет — все равно вычтут из зарплаты, сколько потребуются. Какое мне дело до войны во Вьетнаме? То есть, я хочу сказать, что мне не жаль, что моя пятерка пойдет на рубашки вьетнамским ребятишкам, да ведь, наверное, не дойдут мои деньги до ребятишек.

— Ты с ума сошла? В чем обвиняешь партию и правительство? Нет, ты права, рано тебе еще в партию вступать… — Романенко в управлении возглавлял партийную организацию и завел однажды разговор, не желает ли она вступить в партию, и Шура ответила, что быть коммунистом — великая честь, и она пока той чести не достойна.

— Да ни в чем я не обвиняю, — пожала плечами Шура, — просто размышляю. А только бы лучше мне на ту пятерку домой съездить. Ну а если все равно деньги вычтут, так стоит ли на субботник ходить? — и она весело рассмеялась.

— Ох, какая же ты еще бестолковая девчонка, Шура! — вздохнул Романенко. — Ни грамма хитрости в тебе, ни в чем выгоды для себя не ищешь. А Людмила вот желает в партию вступить. Уж лучше бы ты пожелала. Вот зачем ты хочешь из Управления уйти? Плохо тебе здесь?

Шура шевельнула вновь плечами, дескать, не плохо. Романенко понял ее правильно, потому сказал:

— Вот и не дури. Забудь о переводе. Тем более семинар мастеров скоро, а Людмила сделала вид, что заболела, тебя подставила под удар. Кто будет по нормированию с мастерами заниматься?

— Да ладно, — усмехнулась Шура, вот, мол, ты чего боялся: как бы семинар не сорвался, а до меня тебе и дела нет, — проведу я этот семинар, все равно ведь документы по новым нормам я готовила.

Семинар проходил в Нижнем Тагиле, городе сером и задымленном множеством заводов, хотя достаточно было и одного металлургического комбината, чтобы испоганить атмосферу над городом. Помогали ей уже знакомые нормировщики Нижне-Тагильской типографии — Ольга Дмитриевна и Мария Андреевна. Последней до пенсии осталось года три, и она панически боялась, чтобы ее не сократили. Поэтому выполняла каждую просьбу Шуры. Заставь она ее каждые пять минут чай подавать, и Мария Андреевна подавала бы с превеликим удовольствием. И совсем другой была Ольга Дмитриевна, семидесятилетняя старушка, маленькая, кругленькая словно колобок. Энергия била из нее как из живого источника и передавалась каждому, кто был с ней рядом. Ольга Дмитриевна давно уже на пенсии, денег ей хватало — она была одинокой, но скучно дома, потому и работала. Впрочем, как считала Шура, никто лучше ее не знал нормирование наборных процессов, где возникало множество нюансов.

Свою часть семинара Шура провела легко. Она уже не стеснялась, как было в первые командировки. Нормирование всегда шло у нее в техникуме хорошо, поэтому освоилась с работой быстро. Но вот с волнением Шуре было справиться нелегко — у многих мастеров и нормировщиков она стажировалась, когда стала работать в управлении. Однако справилась.

Одним словом, Шура была собой довольна, и Помазкин, видимо, тоже: он улыбался ей ободряюще все время.

Вернувшись из командировки, Шура опоздала на работу в самый первый же день.

Утро выдалось морозное, заиндевелое, и транспорт, казалось, тоже замерз. Шура опоздала на полчаса и на планерку, естественно, не пошла. Романенко тоже сидел на своем месте, но даже не обратил внимания на Шуру. И в этот момент в кабинет заглянул Помазкин, посмотрел на Шуру, позвал Романенко к себе. Тот передернул плечами: никто его так не выводил из себя, как директор Серовской типографии и сам Помазкин. Людмила говорила Шуре, что Романенко рассчитывал после ухода Помазкина на пенсию стать начальником управления — все шло к тому, а Помазкин работал и не думал об уходе.

Вернулся Романенко какой-то странный. Шура исподтишка наблюдала, как он меряет длинными журавлиными ногами кабинет. Он похмыкивал удивленно и бросал загадочные взгляды на Шуру. Девушка забеспокоилась: нагорит за опоздание — Помазкин сам никогда не опаздывает и не любит, когда опаздывают другие. А тут Шура не только пришла на работу позднее, да еще и на планерку не пошла.

Наконец, Романенко произнес:

— Шура, тебе говорили, что ты хорошо провела семинар?

— Нормировщики говорили, ну и что? Я ведь сама эти нормы разрабатывала, было бы удивительно, если бы не сумела провести занятия.

— Да нет, Помазкин не говорил? Впрочем, это на него похоже, — досадливо сморщился главный инженер, — он и здоровается со всеми сквозь зубы. А мне, между прочим, сказал, что доволен тобой. Иди, он тебя зовет, о чем-то поговорить хотел. Кстати, уезжать не раздумала?