Дорога неровная - Евгения Изюмова

— А что, Аля, — он всегда так обращался к Дружниковой, — поехали со мной в Лоухи, в Карелию. Я — директором, ты — технологом, там, говорят, места очень красивые…

— Ха! Вот еще! В Лоухи едут только лопухи, — неожиданно сорвалось с языка, и Шура тут же покраснела: парень ей нравился, чувствовалась в нем надежность. Но нравился Артем Лебедь не только ей, многие девчонки на факультете строили ему глазки, однако Лебедь ни с кем в техникуме не дружил, тая, видимо, свои симпатии в душе. Даже на преддипломной практике никому не отдавал предпочтения, а уж на практике студенты, вдали от строгих кураторских глаз преподавателей, всегда вели себя вольно.

— Ну, не хочешь — не надо! — парень стал серьезным. Даже слишком серьезным. Встал и молча вышел из кабинета.

Шура застыла на месте: парень почти в любви признался, позвал за собой, а она так глупо ему ответила. Девушка вздохнула печально: как узнаешь, кто суженый, он или не он, слишком поучительна судьба матери…

Месяц отпуска пролетел незаметно, как один день. Мать наглядеться на нее не могла, хлопотала на кухне, стараясь изо всех сил угодить, так она была рада, что не уезжает Шура далеко, а будет работать почти рядом — в Свердловске.

Шура весь месяц навещала школьных подруг, побывала в библиотеке, где прежде работала — с библиотекарем Валей Кобер ее связывала доверительная дружба. У Вали было больное сердце, она не раз лежала в кардиологии, и Шура, приезжая в Тавду всегда навещала Валю, даже если она лежала в больнице. Заскочила и в типографию. Проходя мимо Стаса Нетина, лукаво подмигнула, парень покраснел до самых ушей и молча ушел в ремонтную мастерскую. Что-то теплое ворохнулось в душе Шуры от его смущения, но девушка не пошла следом за ним, не зацепила его словом, как сделала бы это полгода назад, потому что ей предстояло уехать, и она не хотела зря терзать сердце парня. Неожиданно встретила Касима. Тот по-прежнему возил полковника, командира местной воинской части, по-прежнему остался в машине, когда полковник исчез в подъезде. Шуре стало смешно: Касима полковник вымуштровал знатно, парень боится выйти из машины, чтобы ноги размять. К солдату-таджику Шура никаких чувств не испытывала, но молодость брала свое, порой заставляла бесшабашно поступать. Она, прихватив хозяйственную сумку, словно в магазин собралась, выскочила на крыльцо, изображая человека, спешащего по делам. Касим округлил глаза и распахнул дверцу машины так стремительно, что та чуть с петель не сорвалась.

— Шурочка! — выскочил Касим из машины. — Здравствуй!

— Ой, Касим! — всплеснула Шура руками. — Ой, а я тебя не узнала…

Касим хотел ее обнять, но девушка скользнула в сторону.

— Шурочка, прости меня, — он опустил голову. — Знаешь, я все время думал о тебе, и понял, что я — болван, столько глупостей тебе болтал, обиделся, что не вышла, хотел заставить ревновать…

Шура улыбнулась:

— Да ладно, Касим, я все уже забыла. Это ты меня прости, что голову тебе дурила, ты красивый парень, и нравишься мне, но ты прав, лучшей жены для таджика нет, чем таджичка.

Касим заулыбался так широко, так засияли его глаза, прямо-таки огнем загорелись, что у Шуры потеплело на сердце. И все же она сказала:

— Касим, извини, мне идти надо.

— Шурочка, а мы встретимся с тобой? Ну, просто так, в кино сходим, в парке погуляем, ты не думай ничего плохого… — заторопился он, увидев, как Шура нахмурилась. — Честное слово, я все понял! Конечно, девушка сама может выбирать себе парня, а парень не должен обижаться, если ему откажут. Но ведь и нет ничего плохого в том, если парень и девушка просто дружат… — он смотрел умоляюще, ожидая ее согласия.

— Ой, Касим, — погрозила ему пальцем Шура, — ой, мягко стелешь, да жестко спать придется.

— Не понял… — озадаченно посмотрел на нее Касим. — Постель всегда должна стелить женщина.

— Я не о том, Касим. Но встречаться нам не стоит, я через неделю уезжаю на работу. Так что всего тебе хорошего, — и она протянула, прощаясь, Касиму руку. Касим неожиданно наклонился и поцеловал эту руку. Шура почувствовала, как заалели ее щеки, однако не вырвала резко руку из пальцев Касима, осторожно высвободила ее, и пошла, не оглядываясь, по улице.

Видела однажды Шура и Антона Букарова, оказавшись случайно на вокзале — улица Ленина и перрон вокзала по-прежнему оставались тавдинским «Бродвеем», где молодежь гуляла вечерами, но подойти к нему не осмелилась. Так было всегда: она могла свободно и спокойно говорить с любым парнем, но не с тем, кто ей нравился. Ее язык деревянел, она была не в силах вымолвить и слово, или же болтала чушь, как было с Артемом Лебедем.

Антон был в штатском, однако Шура знала, что Букаров окончил военное училище, и вот сейчас уезжает из Тавды, вероятно, к месту службы, и, значит, она, скорее всего, никогда больше не увидит Антона. И все-таки девушка не могла сдвинуться с места, чтобы сделать хотя бы шаг навстречу Антону, хотя бы махнуть приветственно рукой.

Полгода назад, когда она была на последней практике в Тавде, школьная подружка Наташка сказала, что Букаров приехал в отпуск, и подзудила Шуру позвонить ему. Настроение у Шуры было шалое, бесшабашное, и она тут же набрала знакомый номер. Антон ответил и, казалось, совсем не был удивлен ее звонку. Они болтали обо всем понемногу, лишь о главном ни словечка: когда и где свидятся. Поболтав полчаса, Шура и Наташка отправлялись в кино, а Букаров уже никуда не поспевал: жил на окраине города. Так они и не встретились тогда, так и не решилась Шура признаться ему, что думает о нем постоянно, тоскует, видит во сне, мечтает о том, когда увидит его…

И вот она увидела, молча смотрела на него, и Антон смотрел на Шуру, а потом вскочил на подножку вагона. Ей хотелось крикнуть: «Остановись, я люблю тебя! Напиши мне хоть несколько строк, я так хочу быть с тобой, хочу быть твоей любимой, но я не знаю, как тебе об этом сказать, что сделать, чтобы ты понял: я тебя люблю-у-у!!» В одном из окон Шура увидела Антона, с грустью, как ей показалось, смотревшего на нее, и Шуру тоже окутала глубокая печаль.

«Знаю, ты равнодушен ко мне, но и все-таки я пишу…»

Директор техникума не обманул. Действительно, Шура только числилась в объединении «Полиграфист», а работала в областном управлении полиграфии, издательств и книжной торговли, где оказалась самой молодой. И потому главный инженер стал давать ей различные поручения, как своему секретарю: съезди туда, принеси то, напечатай это… Сначала Шуре это не понравилось, но надоедало возиться со скучными документами по нормированию, потому с удовольствием стала уходить из управления, благо главный разрешал не возвращаться, заметив, как новая молоденькая подчиненная, быстро выполнив свое задание, начинала маяться от безделья. Шура бродила до темноты по улицам города, который раньше ей не нравился своей серостью домов и угрюмостью. Теперь же она с каждым днем все больше и больше влюблялась в свердловские проспекты, в его то широкие и красивые, то маленькие и неказистые площади, она любила стоять на мосту через Исеть и смотреть, как с шумом вода из пруда срывалась с маленькой плотинки вниз, шумя и пенясь текла дальше. Иногда Шура садилась в первый попавший автобус или троллейбус и часами колесила по городу, переходя с одного маршрута на другой. Жила Шура в общежитии объединения в районе Вторчермета, пыталась выпросить комнату, чтобы перевезти мать, но у нее так ничего и не получилось, и Шура стала постепенно впадать в уныние от этого, не зная, что делать. Павла Федоровна постоянно жаловалась в письмах на свои многочисленные болезни, а когда Шура приезжала, то плакала по той же самой причине, упрекая дочь, что не берет ее с собой: она считала, что Шура вырвалась на свободу, ей и дела нет до матери, как и старшим детям.

Однако долго работать Шуре Дружниковой в Свердловске не пришлось. В Тавде стало вакантным место мастера, и Шура решила перевестись в Тавду, тем более что ей так сделать предложила бывший мастер Алина Степановна, назначенная директором типографии.

Начальник управления сначала не хотел отпускать Дружникову в Тавду. Девушка ему нравилась своей серьезностью и в то же время готовностью в любой момент расхохотаться над шуткой, своей открытостью души, излишней, может быть, прямолинейностью и честностью. Наверное, трудно будет ей в жизни, оттого ему, пожилому человеку, которому Дружникова годилась во внучки, хотелось уберечь ее от жизненной скверны. Правда, своенравна и упряма, уже успела показать свой норов: однажды не явилась на субботник по уборке улиц, заявив, что работникам коммунальной службы следует лучше выполнять свои обязаности, тогда не будет необходимости заставлять это делать других. Он влепил ей выговор, однако сделал это не от злости на нее, а скорее для острастки, чтобы научилась выполнять распоряжения начальства. Но Дружникова умна, умеет хорошо и быстро работать, сразу схватывает суть дела, ее деловитость не вызывала сомнений, на нее можно было положиться, и у нее может удачно сложиться карьера, если она будет работать в областном управлении. Потому сказал: