Бонапарт. По следам Гулливера - Виктор Николаевич Сенча

– Хитрец! – воскликнул Император. – Ну что ж, тогда получай! – С этими словами он вручил своему летописцу изящную подзорную трубу.

Графу Бертрану были подарены шахматы слоновой кости; де Монтолону – бельевой ящик с мозаичной звездой внутри в виде ордена Почетного легиона. Дамам – хрупкие чашечки с блюдцами из китайского фарфора; детям, как всегда, сладости и дорогие игрушки.

1817 год стал радостным для графини Бертран, родившей сына, которого родители назвали Артуром[203]. Правда, во второй половине года обыватели Лонгвуда заметили уже нескрываемую полноту и мадам де Монтолон, вновь оказавшейся в интересном положении.

Несмотря на то что в этот год французам было доставлено более шести с половиной тысяч бутылок вина, его (вина) в Лонгвуде продолжало не хватать. Впрочем, как и денег. Именно тогда Наполеону пришлось распродавать (на вес!) императорское столовое серебро, которое один пронырливый торговец из Джеймстауна скупил почти задаром.

Ну а здоровье Пленника по-прежнему ничуть не шло на поправку. И это понятно: ведь Наполеона мучила не только зловредная язва, но и гепатит, цинга, а порой и дизентерия, ставшая хронической. Не многовато ли для изнуренного испытаниями человека?..

* * *

Накануне нового, 1818 года на Святой Елене администрацией острова был дан большой бал, который не преминули посетить все французские генералы – Бертран, Гурго и Монтолон. Вернувшись уже утром следующего дня, они были крайне довольны и чрезвычайно возбуждены. Когда в три часа дня к Хозяину с докладом вошел Гурго, он увидел Наполеона лежащим в халате на диване. Император находился в плохом расположении духа: ему было неприятно, что его офицеры недурно повеселились, совсем забыв, что их Император в это время проводил время в тоскливом одиночестве, попивая кофе с тостом и парочкой головок редиса. Ничего удивительного, что разговор с Гурго вышел резким.

Тем не менее в восемь вечера в новогоднюю ночь состоялся праздничный ужин. Наполеон по-прежнему оставался не в духе. В его речи к собравшимся не было, в общем-то, ничего нового, за исключением выражения надежды, что Бурбонам в скором времени придется-таки убраться…

После ужина состоялись посиделки в гостиной, которые опять-таки не задались. В полдевятого Наполеон, покинув присутствующих, отправился спать. Хозяин был серьезно болен, а потому не в духе. Его постоянно поташнивало, а ноги сильно отекли. Кроме того, Пленник стал заметно грузнеть — сказывалось отсутствие пеших прогулок.

Мрачно начавшись, 1818 год стал для Лонгвуда таким же мрачным, если не сказать больше – почти трагическим: 27 февраля скоропостижно скончался мажордом Чиприани. Эта гибель товарища сильно подорвала и без того слабое здоровье Пленника.

18 марта Святую Елену покидает один из друзей Наполеона – Уильям Балькомб. Причиной своего отъезда он назвал плохой климат острова, неблагоприятно сказывавшийся на состоянии здоровья его жены. Еще раньше Лонгвуд покинул генерал Гурго.

В июне того же года был подвергнут аресту и выслан с острова личный доктор Наполеона Барри О’Мира. Император, отказавшийся от прочих лекарей, оказался один на один со своими болезнями. Так что ничего удивительного, что от нового, 1819 года Наполеон не ждал ничего хорошего…

«Эта встреча Нового года была мрачной», – запишет в своем дневнике генерал Бертран 1 января 1819 года.

Когда Бертран и Монтолон явились поздравить Наполеона с праздником, они нашли его в ванной комнате, принимавшего, как обычно, горячую ванну. Так и поздравили – лежащего в воде. Хозяин вновь чувствовал себя неважно.

Ровно в три состоялось празднование Нового года. В этот раз гостей было не так много – все те же Анри Бертран и Шарль де Монтолон. Зато комнаты оглашались детскими криками и визгами – присутствовали четверо детей Бертрана и трое – Монтолона. Последним Хозяин особо благоволил (озорница Альбина не раз давала ему понять, что двое последних детей – августейшие).

Перед обедом Наполеон раздал подарки. Каждому ребенку – по монете в два наполеондора[204].

По окончании праздничного обеда каждому из гостей была вручена маленькая коробочка со сладостями работы повара Лепажа. Эти коробочки, украшенные императорским вензелем, были изготовлены по специальному заказу ювелирных дел мастером Перроном.

Детишки с такой радостью набросились на яства, что это на какое-то время развеселило Наполеона. Правда, длилось это недолго. В пять тридцать Император покинул гостиную, почувствовав себя неважно.

Теперь, оказавшись без своего личного врача, Наполеон остался наедине с ненавистной «крысой». Эта подлая тварь просто неистовствовала! Похоже, она решила доконать его окончательно. Только не на того напала – он будет сопротивляться! Один, без всяких бездарных лекарей! И даже наносить ответные удары. По «крысе» – горячей ванной! А вот по ненавистному Хадсону Лоу, этому жалкому и ничтожному выскочке, удар будет посильнее: скоро о нем заговорит вся Европа, да что там – весь мир!..

* * *

Времена изменились. С некоторых пор его начинал раздражать даже Маршан – даже он, преданный камердинер Луи. Этот малый вообразил о себе черт-те что! Якобы он точно знает причину, по которой заболел на Святой Елене Император. Это произошло, утверждал слуга, после того как Хозяин, согрев ноги во фланелевом мешке, надел шелковые чулки, легкие кашемировые брюки, башмаки на тонкой подошве и после этого (о, mamma mia!) вышел на холодный лонгвудский ветер. Какая оплошность, вздыхал Маршан, ведь простуды, осложнившейся множеством недугов, можно было избежать! Стоило лишь чуточку проявить благоразумие…

– Все могло закончиться намного хуже, – ворчал камердинер, – если бы Вы, Ваше Величество, подхватили пневмонию. Без доктора О’Мира эти британские коновалы уже давно свели бы Вас в могилу…

– Уж это точно, – ухмыльнулся Наполеон. – Сейчас ирландца здесь особенно не хватает, ведь он был непревзойденным знатоком врачевания. Да и поговорить с Барри, по правде, было о чем. Славный был малый…

– А Вы, сир, теперь должны быть особенно осторожны, – продолжать гнуть свое Маршан. – Ведь, случись пневмония, нам и обратиться-то не к кому: все доктора-британцы – шпионы проклятого губернатора! А простуда для Вас чрезвычайно опасна. Императрица Жозефина, как Вы знаете, умерла от простуды, бедняжка… Откуда ей было знать, что невинная с виду прогулка с русским царем на майском ветру в Мальмезонском парке закончится для нее столь плачевно[205].

– Ступай, Маршан, – нахмурил брови Бонапарт. – Сегодня ты мне не нужен…

Нет, этот Маршан стал просто несносным! Как он не может понять, что любое упоминание о Веллингтоне, Блюхере или этом зазнайке русском царе, которому лавры Александра Великого, по-видимому, никогда не дадут покоя, вызывало у него зубную боль. Воспоминания об этих недругах чреваты ухудшением самочувствия. Они,