Бонапарт. По следам Гулливера - Виктор Николаевич Сенча

свою ярость он выражал в письмах, которые слал напрямую императору Александру Павловичу.

Вот одно из них: «Лета фельдмаршала и физическая дряхлость могут несколько послужить ему в извинение, и потому можно сожалеть о той слабости, которая заставляет его говорить, что “он не имеет иного желания, как только того, чтобы неприятель оставил Россию”, когда от него зависит избавление целого света. Но такая физическая и моральная слабость делает его неспособным к занимаемому им месту, отнимая должное уважение к начальству, и предвещает несчастье в то время, когда вся надежда и пламенная уверенность в успехе должны брать верх».

Почему, интересно, британец решил, что русский фельдмаршал должен «избавлять целый свет»? Пусть бы его лондонцы или ливерпульцы избавляли мир от напастей. Так нет же, эти привыкли выезжать на других. А вот кукиш вам, торгаши! Деритесь сами…

Да, Александр, конечно, позер. Но он – Император. Поэтому, как прикажете, Ваше Величество! Ну а покамест за все ответит генерал-фельдмаршал Кутузов. Честь имею, господа! Буонапартия – вон из России! Чтобы там, у самой российской границы, его мордой – да в говно!..

* * *

…Генерала Винцингероде взяли в плен случайно и по-подлому. Командир «летучего отряда», он, узнав, что французы намереваются взорвать Кремль, незамедлительно отправился к маршалу Мортье, возглавлявшему московский арьергард наполеоновской армии. Целью русского генерала было убедить вражеского коменданта не уподобляться варварам и не подвергать город вандализму, сохранив Кремль в целости и сохранности.

Александр Бенкендорф вспоминал: «Желая спасти Кремль, генерал отправился лично к нашим аванпостам, которые уже проникли внутрь города и находились ввиду французского караула, поставленного возле дома губернатора. Генерал приблизился к нему, махая платком и не захотев, чтобы кто-нибудь за ним следовал. Офицер принял его, как парламентера, и собирался послать уведомить маршала Бертье, бывшего в Кремле, когда на генерала бросился пьяный гусар и увел его в плен. Наши казаки находились слишком далеко, чтобы подать ему помощь, а молодой Нарышкин, кинувшийся один разделить участь своего начальника, объявил его имя и звание и был также уведен в плен».

В Верее к основным силам коалиции примкнул возвратившийся из Москвы маршал Мортье. Бóльшая часть его кавалеристов шла пешком – лошадей уже успели съесть (животных от нехватки фуража приходилось пристреливать). Мортье как раз и доставил Бонапарту пленников.

Узнав о пленении генерала-немца на русской службе и состоявшего при нем ротмистра, Бонапарт рассвирепел: этого изменника Винцингероде следовало расстрелять! Вестфальский барон, как он посмел воевать против своего Государя?![209]

– Мне доложили, что вы, барон, служите русскому императору. Это так? – обратился Наполеон к генералу Винцингероде.

– Да, я – генерал-лейтенант русской армии, – спокойно ответил пленный.

– Вы так спокойно мне это заявляете? Да кто вам это позволил?! – закричал Наполеон. – Вы – гессенский немец, а я – ваш Император! Вы – изменник и негодяй! Да что там, вы – шпион! Потому-то и прибыли в Москву шпионить, не так ли?..

– Никак нет, Ваше Величество. Я – барон и русский генерал, зачем мне за кем-то шпионить? Мое дело – воевать. Но я доверился чести Ваших войск, явился в город как парламентарий…

– Да какое вам вообще дело до моих войск? Вы – негодяй! Вы видели, в каком плачевном состоянии сожженная Москва? Полсотни подобных негодяев довели Москву до этого состояния… Как вы могли воевать против меня, как?! Я знаю, вы настраивали императора Александра воевать против меня!

– Но, Государь…

– Никаких «но»! И вы же избивали моих солдат на дорогах. Мне об этом рассказал Коленкур. И вас, барон, следует расстрелять! Жандармы, взять его! Пусть этого барона расстреляют, он заслужил подобную участь. Расстрелять сегодня же! А я через шесть недель буду в Петербурге. Увести!..

Наполеон тяжело дышал. Последние дни его окончательно вымотали. Нервы ни к черту! Еще немного, и он расстрелял бы этого баварца (или гессенца – не все ли равно!) собственноручно. От подобных мерзавцев следовало избавляться еще там, в Германии…

– Ну, а вы? – повернулся Император к Нарышкину. – Вы, как мне доложили, сын камергера? С вами все понятно, служить Отчизне – ваш долг. Вы – храбрый человек. Но почему служите таким вот, как этот? – показал он на генерала Винцингероде. – Служите своему народу, русским людям…

Пленных увели.

К счастью, генералу Винцингероде удалось-таки доказать французам, что никакой он не гессенец, а из прусского рода. Это и спасло ему жизнь. Обоих пленников отправили в качестве военнопленных в Европу…

* * *

С началом отступления Наполеон сильно изменился – он стал циничен и жесток. Русские оказались варварами! А с варварами – и разговор такой же! Отступающая французская армия приносила местному населению смерть, разорение, бесчисленные лишения и много горя. Целые селения (даже города, не говоря уж о деревнях), через которые уходили французы, беспощадно сжигались. Боровск, Верея, Вязьма… От старинных русских городов, с их православными храмами, с изумительными маковками колоколен, ухоженными улочками и скверами, создающими неповторимый славянский колорит, – от всего этого оставались пепелища. Грабежи, погромы и самосудные расстрелы стали обыденностью. Доходило до зверств…

Так, оторвавшийся вперед от основных сил генерал Чичагов, подскакав со своим отрядом к оставленной неприятелем Вязьме, с удивлением обнаружил в горящей церкви запертых русских пленных и раненых, которых французские солдаты специально заперли перед тем, как поджечь храм. Триста несчастных еще были живы и не могли поверить своему случайному спасению…

После Вязьмы началось страшное: стало холодать. 21 октября (2 ноября) выпал первый снег.

Привыкнуть можно ко всему, даже к одиночеству. К холоду – никогда! Холод – безжалостный убийца. Если не укрыться, холод уничтожит любого, причем быстро. Но перед тем, как это случится, человеку, оказавшемуся без защиты и еды, предстоит пройти (кому дольше, кому быстрее) стадию медленного умирания, не менее мучительную. Имя этой муки – голод. Холод и голод – два близнеца-брата; оба – разбойники с большой дороги. Именно эти разбойники поздней осенью 1812 года встали на пути отступающей французской армии. И участь несчастных наполеоновских солдат окажется намного ужаснее погибших в сражениях…

Тем не менее первые дни пути до Смоленска пока напоминали нечто вроде марша. Император и его гвардия двигались в авангарде. Пройдя Вязьму, 21 октября (2 ноября) французы уже были в Семлеве; 24 октября (5 ноября) – в Дорогобуже. 27 октября (8 ноября) 1812 года отступающая армия Наполеона Бонапарта вошла в Смоленск.

Генерал Ермолов: «До села Семлево, не сделав выстрела, мы взяли более тысячи пленных с несколькими офицерами, большие обозы и много зарядных ящиков; пушки были разбросаны по всей дороге. Люди, не