Повестка дня — Икар - Роберт Ладлэм

— Энди-детка, — проговорила Ардис, усаживаясь напротив мужа и не сводя своих огромных изумрудных глаз с его отрешенного лица. — Я повторяю, — спокойно произнесла она, — что ты сделал?

— Убрал препятствие, угрожавшее ослабить военную мощь этой страны, превратив могущественнейшего гиганта свободного мира в жалкого карлика. Дело это обошлось лично мне где-то в пределах восьмисот миллионов долларов, а нашей группе — биллионы.

— О Боже мой… Ты связался с арабами!

— Господин президент, мне действительно необходимы эти несколько дней, — умоляюще произнес Митчел Пэйтон. Он сидел, наклонившись вперед, на стуле с высокой спинкой. Это происходило в верхних жилых этажах Белого Дома. Был час пятьдесят пять минут ночи.

Лэнгфорд Дженнингс сидел в углу кушетки в пижаме и халате, положив ногу на ногу и покачивая шлепанцем. Его упорный инквизиторский взгляд ни на минуту не отрывался от лица Пэйтона.

— Я отдаю себе отчет в том, что, придя к вам, нарушаю несколько сотен действующих правил, но я встревожен так, как никогда раньше не тревожился за всю свою службу. Много лет назад один молодой человек сказал своему главнокомандующему, что президентскую власть разъедает злокачественная опухоль. Теперь человек, который уже Бог весть на сколько лет старше, повторяет, в сущности, то же самое, только в данном случае ни один намек на существование такой болезни до сих пор не достигал ваших ушей.

— Вы же здесь, доктор Пэйтон, — проговорил Дженнингс, его звучный голос как-то сразу сел, и можно было сказать, не боясь ошибиться — от страха. — Да, доктор Пэйтон, мне пришлось очень скоро научиться некоторым вещам. Сэм Уинтерс объяснял мне: если уж вы заявляете, что встревожены, остальные, значит, вообще в шоке. Теперь, после того, как вы рассказали мне обо всем, я понимаю, что он имел в виду. Я в шоке.

— Рад, что за меня походатайствовал старый знакомый. Я не сомневался, что он меня помнит; только не был уверен, что он воспримет меня всерьез.

— Он воспринял вас всерьез… А вы уверены, что рассказали мне все? Все об этой проклятой заварушке?

— Все, что знаю, сэр, все, что нам удалось собрать в логическое целое, хотя приходится признать, что я не «схватил никого за руку».

— Такое выражение не часто услышишь в этих комнатах.

— Скажу со всей прямотой, господин президент, если бы я подумал, что эти слова имеют хоть какое-нибудь отношение к этим комнатам, меня бы здесь не было.

— Я ценю вашу искренность, — Дженнингс наклонил голову, моргнул и заговорил, как бы размышляя: — Вы правы, здесь подобное выражение неприменимо, но вы так уверены в этом? Мои оппоненты приписывают мне всяческие козни. Вас разве не зацепила эта волна? Ведь, глядя на вас и зная то, что я о вас знаю, я не могу представить вас среди своих горячих поклонников.

— Не обязательно разделять все убеждения человека, чтобы верить в его порядочность.

— Что означает: вы парень хороший, но я бы за вас не голосовал.

— И опять-таки, могу я говорить начистоту, сэр? В конце концов, тайна голосования священна.

— Со всей прямотой, сэр, — улыбнулся президент.

— Нет, я бы не голосовал за вас, — ответил Пэйтон, возвращая улыбку.

— Что, дело в интеллекте?

— Конечно же, нет! История говорит нам, что неумеренно вникающий во все мыслитель в Овальном кабинете часто тонет в безбрежном море частностей. Чрезмерное изобилие серого вещества, в конце концов, не решает дела, более того — служит причиной поражения. Человек, череп которого лопается от фактов, противоречащих друг другу, теорий и контртеорий, в своих бесконечных дебатах с самим собой склонен переходить грань, за которой решение уже не является конечной целью… Нет, сэр, меня заботит не ваш интеллект — он более чем достаточен для нас.

— Тогда, значит, это мои взгляды?

— Прямо?

— Прямо. Видите ли, мне необходимо это выяснить, и немедленно.

— Мне кажется, я понимаю, — кивнул Пэйтон. — Ну хорошо, мне действительно иногда не по вкусу ваши рассуждения. У меня не раз было впечатление, что вы сводите очень сложные вопросы к… к…

— К упрощениям? — невозмутимо подсказал Дженнингс.

— Современный мир не менее запутан и взрывоопасен, чем во времена своего сотворения, как бы там он ни был сотворен, — продолжал Пэйтон. — До зла несколько шагов, а затем — все возвратится к первоначалу: безжизненный клубок огня, мчащийся по Вселенной. Больше не осталось простых ответов, господин президент… Извините, но вы просили говорить прямо.

— Да, черт возьми, и получил правду-матку в лицо. — Дженни негромко засмеялся, распрямил ноги и, усевшись прямо, оперся локтями о колени. — Однако разрешите мне сказать вам кое-что, доктор. Попробуйте-ка только начать вещать о подобных запутанных, взрывоопасных проблемах во время своей предвыборной кампании — и вам ни за что не получить пост, на котором вы смогли бы искать нетрадиционные решения. Вы закончите с резью в животе от выступлений на стадионах, но вы не будете частью команды, вы вообще окажетесь не у дел.

— Хотелось бы надеяться, что это не так, сэр.

— Мне бы тоже, только я не могу себе это позволить. Я видел слишком многих блестящих, эрудированных людей, проваливших свою карьеру потому, что они описывали своим избирателям мир таким, каким видели его, а те не желали слышать правду.

— Я бы предположил, что они обращались не к тем людям, господин президент. Эрудиция и умение овладеть массами вовсе не обязательно взаимоисключаемы. Когда-нибудь новое, совсем иное поколение политиков будет обращаться к совершенно иным избирателям, которые будут готовы смотреть в лицо действительности, будут готовы к тем жестким определениям, что вы упоминали.

— Браво, — негромко произнес Дженнингс, откидываясь на спинку дивана. — Вы только что как раз описывали причины, по которым я то, что я есть, и то, почему я делаю то, что делаю… Все формы правления, доктор Пэйтон, начиная с первых племенных сходок, когда, сидя вокруг костров в своих пещерах, люди учились говорить — все они были непрерывным изменением, и даже марксисты соглашаются с этим. На свете нет и не может быть Утопии; в глубине души Томас Мор понимал это, ибо нет ничего, что могло быть таким, каким оно было на прошлой неделе, в прошлом году, в прошлом веке. Вот почему он использовал слово «Утопия» — место, которое не существует… Я хорош для своего времени, для своего мгновения в изменяющемся мире, и дай Бог, чтобы он изменялся так, как мы тут только что предсказали. Если я — тот мост, что перенесет нас целыми и невредимыми к нужному перекрестку, я встречу смерть счастливым человеком,