Повестка дня — Икар - Роберт Ладлэм

— На первый взгляд это так не выглядело. А почему вы так решили?

— Позже, сэр… Я приехал из Ивэнстоуна около двенадцати тридцати.

— Я знаю, что вас не было. Я к вам дозваниваюсь уже часами, но, конечно, не мог просить передать вам кое-что. Все идет по плану?

— События разворачиваются даже скорее, чем мы думали, но дело не в этом. По радио ничего не передавали ни о первом, ни о втором нападении, удивительно, не правда ли?

— Если все пойдет так, как я надеюсь, — отозвался Уинтерс, — вы ничего и не услышите по меньшей мере несколько дней, если услышите вообще.

— Почему?

— Потому что я сам все это и организовал. Человек, которому я доверяю, нанес частный визит на шестнадцать ноль-ноль при моем посредничестве. Он сейчас там. Если вообще существует возможность поймать тех, кто несет ответственность за это, то ему понадобится запрет на информацию.

С Милоша Варака вдруг свалилась огромная тяжесть — в эту минуту он понял, что Сэмюэль Уинтерс не предатель, который затаился в Инвер Брассе. Кто бы ни был тот информатор, он ни за что не стал бы продолжать охоту за убийцами, коль скоро их послали из Сан-Диего. Помимо частички уясненной правды и полученного облегчения, чех теперь имел человека, которому можно было довериться.

— Сэр, пожалуйста, выслушайте меня очень внимательно. Это жизненно важно и срочно — я повторяю: срочно. Вы должны завтра собрать встречу, и чем раньше, тем лучше. Она должна произойти днем, а не ночью. Каждый час имеет значение, в каком бы временном поясе мы ни находились.

— Это ошеломляющая просьба.

— Назовите это чрезвычайным положением. Это и есть чрезвычайное положение, сэр… И каким-то образом, каким-то путем я должен создать еще одно чрезвычайное положение. Я должен заставить кое-кого действовать.

— Вы можете назвать мне причину, не вдаваясь в подробности?

— Да. Единственное, что, как мы считали, никогда не может случиться с Инвер Брассом, случилось. Там есть некто, кто там не должен быть.

— Господи!.. Вы уверены?

— Уверен. Несколько секунд назад я вычеркнул вас как возможного кандидата.

Четыре двадцать пять утра в Калифорнии; семь двадцать пять в восточных штатах.

Эндрю Ванфландерен сидел в своем жестком велюровом кресле, глаза его остекленели, отяжелевшее тело раскачивалось, волнистые седые волосы растрепались. В бешенстве он запустил тяжелым стаканом с виски в телевизор, стакан задел шкаф красного дерева и, не причинив больше никакого вреда, шлепнулся на белый ковер. Закипая еще больше, Ванфландерен схватил мраморную пепельницу и послал ее в заставку двенадцатичасовых новостей. Картинка на выпуклом стекле разлетелась на мелкие осколки, внутри телевизора что-то взорвалось, и черный дым повалил из его электронных потрохов. Ванфландерен что-то нечленораздельно проревел. Секунду спустя из спальни выбежала его жена.

— Что ты делаешь?! — взвизгнула она.

— Там — ох! — ничего, ни черта там нет! — выкрикнул он. Лицо и шея у него налились кровью, на лбу и горле вздулись вены, он с трудом выдавливал из себя слова. — Ни единого звука! Что случилось? Что вообще происходит? Они же не могут! Я выложил им два миллиона чистоганом!

И тут совершенно внезапно Эндрю рванулся из кресла, его била дрожь. Трясущимися ладонями пытаясь оттолкнуть невидимую стену, он рухнул на пол. Когда его лицо уткнулось в ковер, яростный крик вырвался из его горла — и это был последний звук Эндрю Ванфландерена.

Его четвертая жена Ардис Войак Монтре Фрэзьер-Пайк Ванфландерен сделала несколько шагов вперед, лицо ее побелело, кожа на нем натянулась, словно пергаментная маска, огромные глаза не отрывались от мертвого тела мужа.

— Ты, сукин сын, — прошептала она. — Как ты посмел бросить меня одну посреди всей каши, которую сам заварил?

32

Ахбияд собрал своих четырех «святых отцов» в комнате мотеля, которую он делил с самым молодым членом группы, тем самым, что бегло говорил по-английски и никогда не был в Омане. Было пять часов в Колорадо, долгое ожидание подошло к концу. Свидания не будет. Команда номер два не дала о себе знать, что означало: Йозеф и его люди мертвы, другого объяснения не было. Закаленный ветеран, хотя и наполовину еврей, ненавидящий все, что связано с Западом или Израилем. Он никогда не позволил бы ни одному из своего отряда попасть в руки врагов живыми. Вот почему он потребовал, чтобы мальчик-калека, которого они не могли не взять с собой, должен постоянно быть рядом с ним.

«При первых же признаках того, что нас могут схватить, я прострелю тебе голову, мальчик. Ты это понимаешь?»

«Я сделаю это первым, старик. Славная смерть мне желанней моей жизни».

«Я верю тебе, юный глупец. Только помни слова Азры. Живой ты можешь сражаться, мертвый — нет».

Принявший мученическую смерть Азра был прав, подумал Ахбияд. И все же Азра не достиг той конечной цели, к которой стремились все, кто верил. А это — умереть сражаясь. А угрожающее молчание, последовавшее за атакой на дом в Виргинии, отсутствие Йозефа и его людей — все это могло быть только ловушкой. Типично западный образ мышления: отрицай достигнутое, не признавай ничего; замани охотников дальше в лес и приведи их в ловушку. Это настолько бессмысленно! Если приманкой в ловушке была возможность расправиться с врагом, что значила по сравнению с этим смерть? В мученической кончине им откроется такой экстаз счастья, какого они никогда не знали здесь, на земле. Нет и не было большей славы для правоверного, чем войти в нежные облака небесных садов Аллаха с кровью врагов на руках, добытой в священной войне.

Их образ мыслей всегда приводил Ахбияда в замешательство. Разве христиане сами не твердят о чести попасть в объятия Христа ради дела Христова, разве не призывают к войнам во имя его? Разве евреи не преисполнены гордости за то, что они избранный народ под дланью авраамова бога? Что́ все остальные в сравнении с ними? Они сражаются за свое спасение, как Маккавеи.[14] Что же, Аллах не достоин находиться в этой компании? Кто так постановил? Христиане и евреи? Ахбияд не был глубоко просвещен в подобных вопросах, если уж говорить начистоту. Он просто пытался разобраться в их сложных хитросплетениях, он слушал, чему учили его старейшины. Их уроки были ясны: враги были весьма скоры и изобретательны в придумывании нанесенных им обид в качестве предлога для схватки. Но еще быстрее они отказывались поверить, что причинили боль другим. Евреи и христиане весьма громогласно призывали всевышнего в любой переделке, где им могла грозить опасность.