Я – «Дракон». Мемуары маршала авиации - Евгений Савицкий

Так мы и перезимовали в палатках.

А с наступлением весны началось фундаментальное строительство всего того, о чем нам рассказывал при первой встрече командующий Фроловский – столовой, домов для командного состава, красноармейских казарм. Только вот пожить мне в отстроенном военном городке пришлось недолго. 7 января меня назначили командиром 61-го отдельного отряда особого назначения.

Стоял отряд на реке Зее, впадающей в Амур, и представлял собой вполне самостоятельную воинскую часть. А это значит, что и горючее, и боеприпасы для авиационной техники, и жилье, и питание, и даже культурные мероприятия для личного состава, словом, все, что обеспечивало боеготовность отряда, его жизнедеятельность, входило теперь в круг моих обязанностей. Таким хозяйством мне ведать никогда не приходилось. Я умел выжать из своего истребителя максимальную скорость, подняться без кислородной маски на такую высоту, до которой не всякий отваживался добираться, наконец, я умел метко поражать разные мишени, учебные цели, но всякие там хозяйственные расчеты – приход, расход, калькуляция, – это для меня был лес более непроходимый, чем амурская тайга.

Я чувствовал, что меня – моего внимания, организованности, в конце концов, просто рабочего дня – на все не хватает. В отряде было несколько типов боевых машин: Р-5, Р-зет, И-15, И-16 и даже два самолета Р-6. Мог ли я, командуя летчиками, летающими на этих машинах, не уметь владеть ими? Конечно, нет. Поэтому сразу же поставил перед собой задачу – освоить все самолеты отряда. Ну а по части хозяйственной, политико-воспитательной и прочей пришлось учиться. Немалую долю этих забот несли, помогая мне, комиссар отряда и мой заместитель по тылу П. И. Игнатов. Опытный тыловой работник, старый коммунист, просто добрый и отзывчивый человек, Петр Иванович всегда находил выход, казалось, из самого безвыходного положения, и я был с ним как за каменной стеной – затерянный в лесах отдельный наш отряд особого назначения ни в чем не нуждался, жил полнокровной и, не боюсь сказать, интересной жизнью. Какая ведь в Приморье охота! А рыбалка?.. Но главное было, конечно, другое – наш отряд по первой команде готов был выполнить любое задание Родины. Об этом мы всегда помнили; и именно это нас сближало.

А такой приказ мог поступить каждую минуту. Японская линия нападения на нашу страну была придвинута к самой границе. Мощные укрепленные районы представляли собой поселения японцев, в совершенстве обученных военному делу – от пехотинцев до летчиков и танкистов. Закованные в сталь и цемент, словно зубцы одной гигантской крепости, стояли остроконечные громады опорных пунктов Обо-ту, Хэнань-тай, Шитон, Идунь-тай, Лин-тай… Ярусами вверх поднимались там непробиваемые доты. В глубь гор на три-четыре этажа спускались боевые и наблюдательные казематы, арсеналы и бункеры для гарнизонов. В каждом из опорных пунктов были и свои радиостанции, и водопровод, и электричество. Их опутывала сеть траншей, ходов сообщений, колючей проволоки, противотанковых рвов. Много лет строились эти опорные пункты. На сооружение их были согнаны десятки тысяч китайцев. Все работы велись втайне, а рабочие особо секретных объектов по окончании работ уничтожались…

Словом, коварный дух Квантунской армии буквально витал в воздухе, не где-то за горами, а совсем рядом – на одних с нашими высотах. Мы напряженно готовились к боям. Осваивали стрельбы по наземным, воздушным целям, вели между собой учебные поединки. На полигоне мишенями для нас обычно служили силуэты машин или самолетов. Мишени эти были неподвижные, и меня это, естественно, не устраивало. Я нашел старый катер, отремонтировал его, с немалым трудом достал собранный из кусков трос – длиной 1500 метров, а дальше все было просто.

Рядом с нашим аэродромом раскинулось большое озеро. Катер легко ходил по его зеркальной глади и тянул за собой на двух бревнах мишень – силуэт автомашины. Я пикировал на эту движущуюся цель, стрелял по ней с И-16 из всех стволов. Остальным летчикам работать по цели пока не разрешал. Считал необходимым сначала разработать методику такой стрельбы.

И вот в те дни случилось то, что надолго запало в мою душу и если ничего не прибавило к командирскому опыту, то уж по-житейски научило очень многому.

Как-то на аэродром к нам приехал комиссар бригады Шуляк: ему стало известно, что командир отряда стреляет на озере по буксируемой катером мишени. Долго не думая и не слишком вникая в замысел такой стрельбы, Шуляк объявляет меня воздушным хулиганом и предлагает разобрать мое персональное дело в партийном порядке.

Что и говорить, не находил я тогда себе места, чувствовал себя так, словно меня в воду того озера окунули да и не вытащили.

И вот собирается отряд разбирать дело своего командира. Я сижу перед столом президиума собрания как виновник – воздушный хулиган. Рядом – комиссар отряда Степанов. В бараке, где все собрались, напряженная тишина, и вдруг я слышу шепот:

– Не выйдет. Этот номер непроходной…

Не сразу понимаю, кто говорит. А-а, Степанов… Наш комиссар поддерживает меня…

Собрание открыто. Слово просит Шуляк и тяжелыми, будто пушечные ядра, фразами повторяет то, что уже высказал мне. Не согласиться с его чеканными формулировками трудно, и первый выступающий говорит:

– …Такое хулиганство – плохой пример для подчиненных. Товарищ Савицкий поступил безответственно Пусть вот он скажет нам прямо – для чего это все затеял? На кого работал товарищ Савицкий?.. Надо еще разобраться… – выступающий пронзительно-честным взглядом посмотрел на меня и закончил: – Предлагаю объявить коммунисту Савицкому строгий выговор с занесением в карточку. И разобраться, где следует…

Это выступил командир взвода охраны нашего аэродрома.

На какую-то минуту в бараке стало еще тише, и от той тишины ли, от чего ли другого у меня даже в ушах зазвенело. Председатель собрания приглашал присутствующих выступить, но все молчали. Никто не решался говорить, и я уже подумал, что, возможно, действительно был в своих действиях не прав, а пилоты молчат, просто щадя своего командира… И вдруг поднялось сразу несколько рук. И то, что я услышал от одного, второго, третьего неожиданно выбросило из моей души все, что собралось в ней тревожного и безысходного.

Прав. Я был прав!.. Люди, мои товарищи-сослуживцы, понимали меня, доверяли мне! Они не просто оправдывали командира отряда Савицкого, а каждый по-своему доказывали правомерность поиска, на который я отважился. Летчики страстно говорили о необходимости полетов в условиях, максимально приближенных к боевым, отстаивали стрельбы по движущейся мишени, кто-то даже предложил в этой связи внести изменения в курс боевой подготовки истребителей.

Словом, партсобрание приняло решение одобрить мою инициативу и, не откладывая в долгий ящик, приступить к обучению летчиков отряда стрельбам по движущейся мишени. Шуляк уехал от нас в тот же вечер поездом, похоже, несколько раздосадованный. А я вскоре стал популярным чуть ли не на весь Дальний Восток. Из разных мест к нам стали приезжать командиры полков и отрядов перенимать наш опыт, посмотреть, как мы наладили это дело – стрельбы на озере; некоторые просили пострелять прямо у нас, в отряде. Шутя, пилоты назвали нашу водоплавающую мишень «мишенью имени товарища Шуляка»…

Давний случай. Много после того прожито, много, как говорится, пережито – всего не припомнишь! – а вот именно этот случай не забыть…

Сейчас уже как-то стало привычным выражение: активная жизненная позиция. В пору моей молодости, в тридцатые-то годы, таких слов не употребляли. Говорили проще: сознательный или малосознательный, инициативный или безынициативный. Что это означало? Ну, скажем, безынициативный рассуждал: у меня есть специальность, квалификация, руковожу коллективом – зря деньги не получаю, чего ж еще? О высоких материях, дескать, пусть думают передовики. И к такому особых претензий вроде бы не предъявишь: не нарушает, не выделяется, не допускает… Везде это «не».

Знал я одного исключительно аккуратного, дисциплинированного и исполнительного командира. Какое, помню, поручение ни дашь, с готовностью, достойной лучшего применения, только и отвечал: «Будет сделано». Но вот однажды на учениях обстоятельства сложились так, что, не откладывая, без консультаций, без согласований, требовалось принять решение, взяв, конечно, на себя всю полноту ответственности. Он этого шага не сделал и позже, уже на разборе, пытался объяснить свои пассивные, нерешительные действия именно отсутствием указаний и распоряжений старших командиров. Но как же тогда рассчитывать на такого в бою?..

В годы войны при выполнении боевых заданий в воздухе не раз приходилось принимать решения, о которых на земле и речи не было. Человек же чересчур осторожный, идущий за подсказкой, как слепой за посохом, всегда может растеряться, легко загубить дело. У такого командира только и достоинств, что сапоги блестят. А ведь армейская дисциплина, глубоко осмысленная исполнительность воина, повиновение, освещенное ясной целью, ничего общего не имеют с бездушным послушанием. Все это я хорошо усвоил еще в рабочем коллективе и от своих школьных инструкторов. Этим руководствовался и когда, командуя отрядом, принимал решение заменить обычные полигонные стрельбы стрельбой по движущейся мишени на озере. К воздушному хулиганству моя возмутившая кое-кого инициатива никакого отношения не имела. Я знал одно: чтобы остаться на высоте, чтобы с честью выполнить свой долг, нам, военным людям, необходимо в мирных условиях постоянно и настойчиво вырабатывать в себе такие командирские качества, как упорство – но не упрямство, решительность – но не безрассудную поспешность, уверенность в себе – но не самомнение. Наконец, учиться смело и решительно реагировать на любую неожиданность, которую может подарить противник.