Я – «Дракон». Мемуары маршала авиации - Евгений Савицкий

Ну как в небе можно притвориться смелым? Это на земле фанфарон может сойти за удальца, а проходимец – за героя. В воздухе же все становится на свои места. Там мало быть отважным однажды. Собраться и минуту опасности, приглушить страх сумеет, пожалуй, всякий. Но идти на каждодневный риск, в каждодневное сражение со стихией, с самим собой – это труднее.

Не случайно при первой же встрече с человеком, решившим стать летчиком, у инструктора возникает вопрос: а какова его личностная индивидуальность? Верно, что наши психологические особенности являются воспитуемыми, но есть же прирожденные свойства физической организации человека, которые и обеспечивают возможность наиболее успешного выполнения какой-либо деятельности. Композитор В. Моцарт, например, в пять лет уже сочинял музыку. Несомненно, он обладал задатками хорошего музыкального слуха. Для пилота существенную роль играют решительность и эмоциональная устойчивость, скорость реакции и сообразительность, глубинный глазомер и локальная память, хорошая координация и еще многое другое, без чего человеку в полете просто не обойтись.

Вот летчики-инструкторы в выявительном отряде и определяли – быть или не быть?.. Через несколько дней ровно пятьдесят процентов здоровых в общем-то парней нашего набора были начисто отчислены. Им предложили учиться в авиационных школах на техников самолетов.

А нам с Костей Коккинаки было суж дено небо. Помню, когда я выполнил те три проверочных полета, инструктор спросил:

– Сколько налетал на планере?

Я планера никогда не видел, в чем признался, и тут же уточнил:

– Из шоферов я. «Мерседес-бенц» водил…

Инструктор внимательно посмотрел на меня – от взгляда его стало как-то не по себе, и я уже пожалел, что не летал на планере, что вот только из шоферов. Но он сказал:

– Забудь свой «бенц». Начнем делать из тебя летчика!

И начали…

Пройдет совсем немного времени – мы успеем изучить аэродинамику, конструкцию самолета, мотор, наконец, вылетим самостоятельно. Тогда я пойму: курсант держит экзамен только один раз. А его инструкторы – воспитатели и наставники – каждую минуту. Жизненный экзамен на уважение, на любовь, на право учить и воспитывать. Ибо это право приобретается, а не определяется приказом о назначении. Не случайно кто-то образно заметил, что хороший инструктор, словно редкая птица, должен обладать взглядом орла, от которого ничего не скроется, кротостью голубя, мудростью совы и неутомимым красноречием попугая, который изо дня в день повторяет хорошие советы.

Мне повезло – именно таким и был мой инструктор Михаил Алексеев. Почти таким.

Когда мы закончили теоретический курс учебы и приступили к вывозной летной программе, между инструкторами нашей школы пилотов родилось негласное соревнование: кто первым выпустит курсанта в самостоятельный полет, к тому же с наименьшим количеством вывозных и контрольных полетов. В этом что-то было – этакое доброе зерно хорошего честолюбия. Следует учесть и то, что набор наш в 7-й сталинградской школе пилотов оказался первым. Открывалась, так сказать, история школы. Кому же из инструкторов не хотелось отличиться?

Но как ускорить дело? Ведь не выпустишь в полет человека неподготовленного. При всех тех положительных задатках, особенностях и способностях, которые необходимы, чтобы летать, к каждому курсанту требовался еще и свой подход.

Инструктор Алексеев – позже один из известных в стране летчиков-испытателей – оказался не только прекрасным пилотажником, грамотным методистом, но и хорошим педагогом. Требовательный до придирчивости, аккуратный до педантизма, принципиальный в любой, казалось бы, мелочи, он в отличие от других не торопился выпускать кого-либо из нас первым и в соревновании по этому поводу будто не участвовал. Похоже, Алексеев вообще был озабочен не тем, чтобы поскорей научить нас летать, а тем, как сделать из каждого курсанта настоящего воина – такого, который не подведет, на которого и в бою сможешь рассчитывать и надеяться, как на самого себя.

Помню, минутное опоздание курсанта влекло за собой по меньшей мере замечание Алексеева. Если кто-то не выполнял его указаний – это вызывало целую бурю.

Кротости голубя от инструктора тогда не жди. Случалось, что он просто отстранял курсанта на день-два от полетов. Это в жаркую-то страду! И дело тут было не в какой-то минуте, не в потере времени как такового, а в принципе.

Лично я думаю, что абсолютно прав был наш инструктор, почитая все пункты методических пособий и наставлений, требуя от нас пунктуального их выполнения, четкой организации нашей работы, тщательной подготовки к полетам на земле. Ведь как результат – именно его группа и отличилась в том негласном соревновании инструкторов по допуску курсантов к самостоятельным полетам.

Я расскажу, как это все произошло. Дело в том, что тем первым курсантом, открывшим счет многим выпускам военных летчиков 7-й сталинградской школы, оказался я. Получив на У-2 двадцать один провозной полет (а цифра эта, надо заметить, весьма небольшая), однажды слышу:

– Ну как, Савицкий, полетишь? – и тут же, не дожидаясь ответа, инструкторское заключение: – Завтра провозной – и буду выпускать самостоятельно. Первым пойдешь…

Однако ни завтра, ни послезавтра ни о каком полете и речи быть не могло. В канун вылета я оказался в «околодке» – так называли мы нашу санитарную часть: разболелось вдруг горло, повысилась температура. А утром выглянул – за окошком туман, потом дождь пошел. Никто не летал в отряде дня четыре. И надо же, стоило мне выписаться из санчасти – небо прояснилось, полеты наши возобновились, и инструктор Алексеев благословил меня лететь одному.

Шутка сказать – одному! Да еще когда вся летная школа следит за тобой – все-таки первенец… Но я тогда как-то спокойно отнесся ко всему этому. Больше думал о самом полете – как бы что не перепутать, не забыть в воздухе. А смотреть на первый самостоятельный явилось почти все руководство школы во главе с ее начальником – комбригом Горшковым.

И вот в заднюю кабину моего самолета положили мешок с песком, чтобы не менялась его центровка. Я осматриваю машину – а что там было смотреть-то! Узенькие деревянные планочки, стянутые стальными струнами. На металлическом подкосе слева и справа маленькие колесики, похожие на велосипедные. Уже из кабины командую:

– Зальем!

– Есть зальем – отвечает техник, проворачивая пропеллер, и я быстро-быстро подкачиваю ольвейером топливо к мотору и кричу:

– К запуску!

– Есть к запуску!

– От винта!

– Есть от винта! – техник сильно дергает лопасть – срывает компрессию – и тут же отбегает в сторону.

Что-то защелкало. Мотор, почихивая дымком, заработал, затрещал. Пропеллер завертелся, сливаясь в сверкающий круг, и я прошу убрать из-под колес тормозные колодки. Сколько уж лет минуло с того дня, как я впервые совершил самостоятельный полет, а кажется, будто произошло это только вчера. Я ощущаю холодок рычага газа в левой руке. Вновь слышу щемящие сердце аэродромные запахи – бензина, скошенных трав. Кажется, вот-вот раздастся звучная и на всю жизнь памятная команда: «По самолетам!» – и тысячи колокольчиков-жаворонков притихнут над летным полем, словно разделяя со всеми торжественность момента: рождается летчик…

Слетал я тогда хорошо. Приземлился на виду у всей школы, как учили, – на три точки, у Т, в ограничителях из белых полотнищ. Все очень аккуратно и красиво получилось. Когда, заруливая самолет на стоянку, поравнялся с «квадратом» – местом, где собирался аэродромный народ, – инструктор знаком разрешил мне выполнить еще один полет по кругу. И я снова пошел на взлет…

Потом на земле меня поздравляли с успешным вылетом, а инструктора Алексеева – с победой в соревновании: его курсант первым поднялся в воздух!

В те далекие двадцатые годы в небе нашей Родины и все-то было впервые. Первый серийный самолет, первый металлический, первый истребитель, первый рекорд, первый научно-исследовательский институт – ЦАГИ. Да вот они – крылья страны Советов тех давних лет: У-1, И-1, АК-1, Р-1, ВОП-1, К-1, ТБ-1, ПМ-1, ДИ-1, ТШ-1… Всё первое, всё впервые. Призыв партии: «Трудовой народ – строй Воздушный флот!» – нашел тогда горячую поддержку рабоче-крестьянских масс. Такая вот цифра: одна из первых добровольных организаций трудящихся – Общество друзей воздушного флота – только за два года своего существования выросла до 2,5 миллиона человек! В эти годы наши летчики впервые совершают большие перелеты по маршрутам: Москва – Бухара, Москва – Пекин, Москва – Берлин – Париж – Рим – Вена – Прага – Варшава.

Помню, в дни, когда мы проходили еще испытания в выявительном отряде на пригодность к летному обучению, все центральные газеты сообщали о выдающемся по тем временам перелете двухмоторного моноплана АНТ-4 «Страна Советов». Его экипаж, возглавляемый летчиком С. А. Шестаковым, преодолев около 21 тысячи километров, приземлился в Нью-Йорке! Трасса проходила над всей Сибирью, Охотским и Беринговым морями, большей частью Северной Америки. Около 800 километров АНТ-4 пролетел над водным пространством. В дождь, в туман, сквозь грозовые фронты пробивалась отважная четверка к берегам Америки. Мы с тревогой следили за этим перелетом, и каждый из нас видел себя на месте если не командира экипажа Семена Шестакова, то хотя бы второго пилота – Филиппа Болотова или штурмана – Бориса Стерлигова.