Судьба разведчика: Книга воспоминаний - Виктор Грушко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Повторяю, принятие приглашения посетить Советский Союз в 1955 году, в самый разгар холодной войны, было для Герхардсена сопряжено с трудными внутриполитическими решениями. В первую очередь Герхардсен поставил вопрос о своей возможной поездке в Советский Союз на правлении Норвежской рабочей партии, в которое входили ключевые члены правительства, влиятельные фигуры партийного аппарата и руководители мощного Центрального объединения профсоюзов Норвегии (ЦОПН). Только после своей победы на этом форуме он смог чувствовать себя относительно уверенно, чтобы ответить согласием на советское приглашение.
Герхардсен был прирожденным политиком и прекрасно знал правила игры. Без согласия центрального правления НРП в таком деликатном вопросе, как поездка в «медвежью берлогу» на Востоке — «логово» главного противника США и НАТО, все дальнейшие действия в этом направлении становились бессмысленными.
Подозрительность была характерной чертой обеих сторон. Герхардсен понимал, что приглашение норвежского премьер-министра в Советский Союз в ноябре 1955 года было и для Хрущева смелым шагом с точки зрения советской внутренней политики. Норвежский лидер был одним из немногих, кто в те годы усмотрел исторический шанс — как для Советского Союза, так и для Запада — в политике мирного сосуществования.
10 ноября 1955 г. Эйнар и Верна Герхардсены в сопровождении министра торговли Арне Скауга с супругой вылетели в Москву. Я оставался в Норвегии, проводив их в аэропорту Осло. Именно там Верна дружески похлопала меня по щеке, что было запечатлено норвежскими фотографами.
Мне известно, что в Москве к взглядам Герхардсена на вопросы международной безопасности относились с большим уважением. Документы, подписанные в ходе визита, по моему мнению, отражают результаты достигнутого сторонами взаимопонимания. Констатировалось, что Норвегия намерена отстаивать интересы своей безопасности в рамках НАТО и ООН, но все же уточнялось, что она не будет в мирное время размещать на своей территории иностранные войска и ядерное оружие. Последнее обязательство было для нас особенно важным, поскольку устраняло опасность внезапного удара по Советскому Союзу с норвежской территории.
Я не исключаю, что у части советского руководства на основании информации из различных источников существовало мнение о Норвегии как о наиболее слабом звене НАТО и о возможности добиться пересмотра членства в этом блоке. Но, думается, такие расчеты все же не были преобладающими.
Возможно, именно для того, чтобы прощупать настроения норвежцев, Хрущев пошел на переговорах на необычный по тем временам шаг. Он предложил установить сотрудничество между КПСС и Норвежской рабочей партией как отрядами международного рабочего движения. Этот вопрос Герхардсен аккуратно снял с повестки дня, отметив, что он находится в Советском Союзе с официальным визитом в качестве премьер-министра, а не председателя партии и не имеет полномочий для обсуждения такого предложения.
Это не помешало тому, что в последующие годы контакты с норвежскими социал-демократами все же были установлены, но не на официальном уровне. Встречи проводились по линии СМИ, общества «Знание» и Рабочего просветительского союза, родственной норвежской организации. С руководителем последнего, Георгом Лиунгом, я близко познакомился, и мы часто вели конструктивные и интересные беседы вплоть до моего окончательного отъезда из Норвегии. Несмотря на то что контакты различных советских организаций с норвежскими социал-демократами были неофициальными, я убежден, что косвенно они стали возможными именно после визита Герхардсена в Советский Союз.
Мои отношения с семьей Герхардсен становились все более личными и доверительными. Я познакомился с сыном премьера — Руне. Однажды на Рождество я передал Руне подарок от советского посла — плюшевого медвежонка. Герхардсену-младшему подарок, видимо, понравился: всякий раз, когда я приходил к ним домой, медвежонка можно было видеть восседающим на диване. Премьер отнесся к подарку с юмором. Он рассказал мне, что медвежонка в честь советского посла окрестили «Аркадьев». Думаю, что это был намек на некую неуклюжесть посла, его замашки «русского медведя», из-за которых, как я уже писал выше, впоследствии его отозвали в Москву.
Наши политические беседы, хотя и были неофициальными, затрагивали серьезные темы. В качестве примера приведу события в Венгрии 1956 года. Мою реакцию на них можно было охарактеризовать как сомнение и разочарование. На своем невысоком посту я стремился содействовать расширению, улучшению человеческих контактов между Советским Союзом и Западом. Я был уверен, что Хрущев и руководство нашей страны в целом проводили именно такую политику. Поэтому события в Венгрии стали для меня подлинным шоком. Происшедшее было настоящей трагедией для всех сторон и крупным поражением советской внешней политики. Так думал я и, видимо, большинство моих соотечественников. Армия — освободительница Европы на этот раз была использована в чем-то, подобном карательной экспедиции. Это ощущение не покидало меня во время совещаний по венгерскому вопросу в посольстве.
Как-то Верна, которая тоже тяжело переживала венгерские события, пригласила меня от имени Эйнара к ним домой. Я поехал вечером. Премьер-министр сидел, как обычно, за столом, обхватив руками чашку кофе. После десятиминутного разговора о том о сем Герхардсен напрямую задал мне вопрос: что думаю я о событиях в Венгрии?
Ну как мне следовало ответить? 26-летний советский дипломат сидит в гостях у главы правительства иностранного государства, и у него спрашивают личную точку зрения. Герхардсен оговорился, что официальная позиция его не интересует. Он может выяснить ее, если захочет, через советского посла. Но я же обязан был придерживаться политической линии своего государства. А как друг семьи — ведь дружба накладывает определенную ответственность — должен ответить откровенно: то, что думаю.
Говорю, что мы в посольстве не информированы детально о случившемся в Венгрии и следим за развитием ситуации по газетам. Считаю, что отношение тех экстремистов, которые собираются возле посольства и забрасывают его камнями, к моему правительству несправедливо. Оскорбления в адрес Хрущева и других советских руководителей, которых называют «жандармами» и «убийцами», нетерпимы. Ведь из всех стран Восточной Европы в годы войны именно в Венгрии — бывшей союзнице Германии — наиболее сильно проявлялись фашистские настроения. Возможно, и сейчас это сказывается на остроте внутреннего конфликта с коммунистическим правительством в Будапеште. Добавляю с максимальной, как мне кажется, дипломатичностью: «Не исключаю, что власти в Венгрии переусердствовали в усилиях по строительству социализма. Наверное, в Советском Союзе так думаю не я один».
Герхардсен не произносит ни слова, никак не комментирует услышанное. Он прекрасно понимает, что любые его высказывания по этому вопросу я обязан буду доложить своему руководству в посольстве. Это не входит в его расчеты. Он задал вопрос не для того, чтобы спорить со мной. Его цель — понять, что думает молодой советский человек по поводу происходящего.
Двенадцать лет спустя Герхардсен беседовал со мной о другой ситуации, также поставившей советскую внешнюю политику перед критическим выбором, — о вводе советских и союзнических войск в Чехословакию в августе 1968 года. Герхардсен, видимо, предполагал, что мои чувства похожи на те, о которых я. поведал ему в 1956 году, и даже попытался меня утешить. Он пояснил, что считает события великой трагедией для Чехословакии, Советского Союза и других социалистических стран. Но, сказал он, шторм уляжется. У Норвегии, несмотря ни на что, сохраняется объективный интерес к поддержанию добрососедских отношений с Советским Союзом, жизнь должна идти вперед и работа по обеспечению мирного сосуществования и разоружению не может прекращаться.
Из всех моих многочисленных бесед с Эйнаром Герхардсеном за чашкой кофе крепче всего засели в памяти два его высказывания. Первое повторялось неоднократно и, думаю, было рассчитано на то, чтобы я запомнил его на всю жизнь. Оно сводилось к тому, что история второй мировой войны была бы иной и жертвы были бы гораздо меньшими, если бы в международном рабочем движении не существовало раскола. Разногласия между коммунистами и социал-демократами в Германии открыли нацистам путь к захвату власти. «Если бы мы, представители рабочего движения разных стран, были достаточно умны и сделали все для объединения, тогда бы мы были действительно сильными и могли влиять на политику и весь ход мирового развития», — подчеркивал он.
Второй момент, на который обращал внимание Герхардсен и в наших беседах наедине, и на встречах с послом, состоял в том, что социал-демократы до сих пор паразитируют на Октябрьской революции в России. Она не только дала мощный импульс всей борьбе рабочего класса за свои права, но и поныне помогает социал-демократии занимать сильные позиции в обществе. Одновременно он не раз возвращался к так называемым «московским тезисам» Коминтерна, которые, на его взгляд, были неприменимы к условиям Норвегии и ничего, кроме раскола с Москвой и среди самих норвежцев, не принесли. Он считал, что, избери коммунисты Советского Союза путь классической социал-демократии, сегодня и наша страна, и весь мир были бы иными. В настоящее время эти вопросы всерьез волнуют наше общество, которое еще не может выйти из шока после развала СССР. Но в 50-е годы в руководстве нашей партии исповедовался тезис о том, что социал-демократическая идеология — это злейший враг истинного социализма.