Номер знакомого мерзавца - Евгений Мамонтов

В стильной отстраненности от всех окружающих она шла по бульвару как по подиуму, так что все вокруг казались бледными статистами, а сам бульвар — мишурной декорацией.

Уверенный в себе до последней клетки и благодарный судьбе, никогда прежде не посылавшей мне столь блистательного вызова, я двинулся вперед и — клянусь! — встречные кавалеры разметали перед моими ногами пыль плюмажами своих шляп.

Во всяком случае, так все это должно было видеться с небес.

Я вспомнил тех, кто пытался внушать мне, что все это блуд и вульгарная похоть. Пошляки!

С каждым шагом мы становились ближе. Она чуть изменила траекторию, и я догадался, что она заметила меня… Я вгляделся. Так Милорадович смотрел на разворачивающуюся против него во всем своем блеске лаву кирасир Мюрата, и, привстав на стременах, любуясь и гордясь противником, оборачивался к своему Семеновскому полку с раскатистым криком команды и веселой уверенностью в глазах.

Ф. спилил ножовкой ствол со своей «тулки», сдул с колен металлическую стружку и сказал: «Такую вещь из–за этой суки приходиться портить». Улыбнулся и начал спиливать приклад. Через минуту тяжелая лакированная деревяшка стукнулась об пол. «Пусть остается, — сказал Ф. — улики их радуют».

Лена сидела на диване в черном, с открытой спиной, платье и молча смотрела на него. Она знала, отныне он принадлежит ей.

Ф. подал ей целлофановый пакет с деньгами, которые он выручил от продажи квартиры и имущества. «Чтоб не пропали, если что…»

Потом они поехали в ресторан, где к их столику тут же подошел метрдотель со словами: «Добрый день, Елена Дмитриевна», и поклоном Ф.

«Завтра в это время мы будем ужинать где–нибудь на берегу Влтавы. Я знаю в Праге за Карловым мостом замечательный ресторанчик. «Чертовка». К нему спускаешься по такому узкому проходу между домами, что там установлен специальный маленький светофор. Когда кто–нибудь поднимается снизу — загорается красный свет, потому что двоим не разминуться. Там работает один пожилой официант Йозеф, он говорит на трех языках, не считая чешского. Когда я был в Праге после Боснии, он очень помог мне… А если с террасы ресторана спуститься по ступенькам к самой воде, можно взять на прокат моторную лодку. Эти лодки отходят и возвращаются назад на малых оборотах, чтобы не тревожить лебедей и уток, которые плавают в бухточке перед террасой. Завтра попросим Йозефа принести нам…»

«Постучи по дереву», — сказала Лена.

Ф. прищурился с улыбкой, но все же постучал по столу, и официант подошел спросить, что они еще желают.

«Потом мы пройдем через мост мимо всех этих позеленевших статуй. И я покажу тебе святого Яна Непомуцкого, который считается покровителем влюбленных, потому что под пыткой не открыл ревнивому королю тайны исповеди королевы. Мы поднимемся на башню за мостом, верхушка которой вся мерцает и трепещет от ночных бабочек, слетевшихся на фонари подсветки. Я проведу тебя по местам, где обитают знаменитые пражские приведения и по улочке, где снимал квартиру Кафка. А утром мы возьмем на прокат хорошую машину и поедем на юг, в сторону австрийской границы…»

«Зачем так много?» — шепнула она про чаевые.

«Хочу, чтоб меня запомнили», — улыбнулся Ф.

Они сели в машину и тихо поехали по тенистой улице, потом вдоль моря, и Ф. сказал: «Знаешь, я смотрел как–то фильм о французском сопротивлении с Николь Курсель, кажется, не помню кто играл того парня… Так вот, там было все как про нас, только вместо мэра — шеф парижского гестапо».

«А вместо моря Сена, — улыбнулась она. — Чем там кончилось?»

«Кончилось красиво. Их обоих повесили». «Цветной?»

«Нет, черно–белый. Здесь тебе лучше придерживаться правой стороны».

«Что я люблю? — она задумалась, озаренная мечтательностью. — Ну, люблю ездить за город». И я подумал: «Нет. Не может быть, чтобы чувство прекрасного у нас настолько совпадало. Наш пригород — это огромное кладбище и чудовищная свалка, две сражающиеся друг с другом раковые опухоли.

Бетонные блоки, остовы автомобилей, гигантские катушки из–под кабеля, шифер, жесть, шлак, какая–то турбина, гипсовая скульптура лося на обочине, выкрашенная в красный (!) цвет; целые бухты колючей проволоки, горы покрышек, стальной скелет какой–то конструкции, дымящиеся оползни мусора. И на растяжках, подобный ухмылке идиота, убийственный плакат — «Лучший город на земле».

Проезжая по пригороду, я оттачиваю чувство родины. Овраг, свалка, выгоревшая трансформаторная будка. Чудовищно?

Да!

Здесь хочу жить.

И умереть здесь».

Официант отошел от столика, и она сказала:

«Думаешь, тебе все так просто удастся, если я согласилась прийти?»

«Это больше зависит от того, что думаешь ты».

«Хорошо. Меня нужно удивить. Удиви меня!»

«Пожалуйста! — говорю. — Закрой глаза».

Она послушно сомкнула веки, храня легкую улыбку на губах.

Я скатал из салфетки крохотный шарик. Положил себе на ладонь. Взял ее послушную руку, скрестил ее указательный и безымянный пальцы так, что их подушечки зашли одна за другую, и этими скрещенными пальцами покатал шарик у себя на ладони.

«Сколько шариков?»

«Два».

«Открой глаза».

«Здорово, — засмеялась она, пригубила из своего бокала. — Тебе не кажется, что я заслуживаю большего?»

«Конечно! Будет и больше», — заверил я, прикидывая, смогу ли сделать стойку на руках на парапете набережной или какую–нибудь аналогичную глупость.

«Чем ты занимаешься?» — спросил я.

«Работаю».

«Где?»

«Это важно?»

«Совсем нет».

«Мой шеф умеет щедро благодарить тех, кто ему полезен».

«Славный парень, видимо, он к тебе не пристает?»

Она улыбнулась, поймав мой взгляд на своих коленях — столики в заведении были стеклянными.

Через какое–то время мы оказались возле этого самого парапета, медленно шли вдоль него, и смысл моей нынешней жизни, как и искупление бессмысленности прошлой, заключался в одном. «Послушай, — сказал я самым простым тоном и, не теряя его, продолжил: — клянусь я первым днем творенья, клянусь его последним днем, клянусь позором преступленья и вечной правды торжеством, клянусь паденья горькой мукой, победы краткою мечтой, — она остановилась, изумленная такой беспомощной старомодностью, и я взял ее за руку, — клянусь свиданием с тобой… и вновь грозящею разлукой, клянуся сонмищем духов, судьбою братий мне подвластных, мечами ангелов бесстрастных, моих недремлющих врагов, клянуся небом я и адом, земной святыней и тобой (не отрывая глаз), клянусь твоим последним взглядом, своею первою слезой, незлобных уст твоих дыханьем, волною шелковых кудрей; клянусь блаженством и страданьем, клянусь любовию моей — твоей любви я жду как дара, и вечность дам тебе за миг!»

Наступила пауза, потому что с «дара» рифмовалось «Тамара», совершенно в нашем случае непригодная…

«Сейчас! Если только она не приняла меня за опасного психопата…»

Я отпустил ее руку.

Собака пробежала мимо нас.

Потом в противоположном направлении проехал мальчик на велосипеде.

«Мне, наверное, никто и никогда больше этого не скажет…»

«Это точно, — думаю. — Встретить двух человек, знающих наизусть «Демона», практически, невозможно».

«Но ты — ты ведь можешь сказать это еще многим? Ты так и делаешь?»

«Зараза! — думаю, — какая!» Подавляя раздражение, я сказал: «Неужели ты не видишь, что это невозможно повторить дважды?»

«Почему?»

«О, бессмертные боги Олимпа! — почему! Потому что в противном случае вы пошлый механический идиот!»

13‑го в 18.00 на этой самой презентации было и телевиденье, и радио, люди из команды мэра, как это теперь называется, из его предвыборного штаба, служба охраны, зримо обозначенная двумя с виду скучающими типами у рамки металлоискателя, сквозь которую проходили гости, и незримая в остальном.

У каждого из собравшихся было собственное оправдание того, что они делают в жизни, и того, почему они кормятся вокруг этого человека, одетого сегодня в синий костюм, с красным галстуком и в белой рубашке, что в сумме составляло российский триколор. А многим оправдания такого рода уже давно не требовались. Один из гостей, профессор университета, на днях объяснял своему приятелю примерно так: «Власть той или иной фигуры никогда не бывает случайностью или произволом. Власть есть репрезентация господствующей общественной идеи и состояния. Сакральная власть шамана в первобытном обществе есть отражение ментальности племени, верящего в силу духов природы. Аналогично этому и в современном, криминализированном, обществе ничуть не менее естественна власть криминального авторитета. Более того, любой другой кандидат, не имеющий связей в преступном мире, просто не способен ни владеть ситуацией, ни ее моделировать. Все это чудовищно, но от этого ничуть не менее реально. Только если мы будем воспринимать сложившуюся ситуацию как некую энергетическую стихию, абстрагировавшись от ее этической компоненты, — только тогда у нас появится шанс ею управлять».