Воровской излом - Равиль Рашидович Валиев

стоял в полумраке дымной комнаты, прижимая к груди матрас и жалкий вещмешок с личными вещами. Стальной монолит двери холодил спину.

Перед ним, заполненная от стенки до стенки и от пола до потолка тремя рядами двухъярусных деревянных нар, давила на нервы множеством настороженных глаз большая комната. Стены выкрашены той же самой синей масляной краской, которую, как иногда казалось, советская промышленность выпускает исключительно для тюрем.

Голые пыльные лампы едва просвечивали раскаленными спиралями сквозь пласты табачного дыма, а тяжелый дух от множества немытых мужских тел соперничал с благоуханием открытого туалета слева от входа, вызывая неминуемые позывы к рвоте.

– Погоняло есть?

Хриплый голос вывел Бориса из ступора.

– Нет! – буркнул он, разглядывая худого человечка, бликующего бугристой лысиной. Мятая, когда-то белая майка открывала густой слой графического искусства на его коже.

Человечек криво усмехнулся, показав ряд гнилых зубов. Мимолетно оглянулся назад, с нажимом произнес:

– Курево, чай есть?

Борис внутренне собрался. Уверенно пробасил, прищурив один глаз:

– Не про твою честь… К старшим веди, шнырь!

Человечек качнулся, словно от удара. После нескольких дуэльных секунд первым опустил глаза.

– Че ты… сразу, в натуре.

Он развернулся и исчез среди рядов развешанного тряпья. Борис медленно двинулся за ним. Возобновился тихий шумовой фон – замолкшие было люди вновь занялись своими делами…

«Не смотреть в глаза! Главное правило на зоне или в тюрьме – не смотреть в глаза! Прямой взгляд для хищника – это агрессивное нападение. Реакция будет незамедлительная. А то, что там все – хищники, не сомневайтесь! Даже последний опущенный с удовольствием вцепится вам в глотку, если подставитесь. – Капитан Москалев, главный инспектор «Матросской тишины», крупный, но слегка полноватый мужик с суровым лицом, заглянул в глаза Борису. Убедившись, что тот его понял, продолжил: – Не верь, не бойся, не проси – главные правила выживания. Будешь их придерживаться – будешь жить. Будешь больше молчать, чем говорить, – прослывешь своим. Будешь выеживаться – быстро раскусят, там такие «профессора» сидят, что любо-дорого… Иного психолога с потрохами съедят. Так что молчи больше. Слава богу СИЗО – не зона, порядки помягче, но тоже, знаешь ли, не сахар. Ну а в случае опасности выныривай, любыми способами. Мы усиленное наблюдение устроим за камерой, но и сам не плошай. Парень ты крепкий, но там толпа зверей, помни об этом. – Он тоскливо вздохнул: – Надоело все… на пенсию скоро – дни считаю, хоть с нормальными людьми пожить, а не с этими…»

Он покряхтел немного и снова вздохнул: «Надеюсь, Меркульев знает, что делает. Давай, лейтенант, – с богом! Ковалев проводит. – Он махнул рукой молоденькому сержанту, с нескрываемым любопытством слушающему инструктаж: – Что уши развесил? Веди арестованного!»

«Есть! – взбодрился сержант и неожиданно подмигнул Борису: – Руки за спину! Лицом к стене!»

Капитан оторвался от бумаг, покачал головой и снова тоскливо вздохнул.

…Ряд занавешенных нар закончился у противоположной стены. В свободном пространстве стояли две аккуратно заправленные кровати и большой дощатый стол. За столом на деревянных скамьях сидели четверо мужчин. Чайник, алюминиевые кружки, сахар на тряпице. В двухлитровой стеклянной банке, наполовину закрытой домашним вышитым рушником, томился темно-коричневый настой.

Пласты табачного дыма уползали в приоткрытое окно, зияющее оскалом грубой решетки из арматурных прутьев под самым потолком. В обмен сидящих под ним обдавало потоком прохладного осеннего воздуха.

Мужчины одновременно положили самодельные карты на стол и пристально уставились на Бориса. Давешний встречающий сиделец, независимо скрестив руки, стоял, прислонившись к нарам.

Один из «старших», погладив густо татуированной рукой ершик седых волос, вопросительно посмотрел на шныря. Тот пожал плечами:

– Новенький…

«Старший» перевел тяжелый взгляд на стоящего перед ним Бориса:

– Ну?

– Вечер в хату… – Борис переступил с ноги на ногу и перехватил поудобнее матрас.

– Часик в радость, чифир в сладость, – заметно оттаял седой. – Кем будешь?

– Самохин Борис. Двести шестая, часть вторая… Где мне расположиться?

Седой усмехнулся и переглянулся с заинтересовавшимися сокамерниками.

– А это ты уж сам реши: можешь на нарах, а можешь под нарами.

– Под нарами чуханы пусть волынятся, а мужик на нарах должен чалиться. – Борис упрямо старался не смотреть в глаза «старшему».

– Мужик, значит? Хорошо, – легко согласился седой, явно наслаждаясь беседой. – Погоняло есть или придумать?

– Рама. – Борис позволил себе самоуверенно усмехнуться в ответ.

Неожиданно сидящие за столом дружно заржали. Оскалил зубы и седой.

– Рама и есть! Здоров ты, паря… – Он еще раз мазнул взглядом по лицу Бориса: – Откуда сам? Куда путь топчешь?

– С Владивостока я, в Москву к дяде приехал. – Борис помолчал.

– Хм, – покривился седой, – не научил отец, и дядя не выучит. Сюда-то как?

– В пивнушке интеллигент какой-то берега попутал… ну, я и того… поучил малость… – Борис вздохнул и попытался почесать голову, едва не уронив вещи. – А тут менты, ну и повязали…

Седой переглянулся с приятелями и удрученно покачал головой:

– Вторая часть откуда?

– Так это… Во Владике залетал по хулиганке…

– Н-да, ладно, располагайся. На воле авторитетных кого знаешь?

Борис отрицательно покачал головой, седой почесал переносицу:

– Я Мамонт, смотрящий здесь… пока. Обращайся, если что…

Борис повел плечами и перехватил матрас в другую руку. Зажав тесемку вещмешка зубами, вытащил пачку сигарет и пакет чая.

– Я тут это… в общак, в общем…

– Это правильно. – Седой одобрительно кивнул, и шнырь принял поднесение. – О сидельцах думать надо. Сегодня – ты, завтра – тебе. Кудель покажет нары. Укладывайся пока, потом потолкуем.

Он мгновенно потерял интерес к Борису и вернулся к столу. Его молчавшие все это время партнеры тотчас взялись за карты.

– Идем, Рама, не надо мешать старшим. – Шнырь со старинным славянским именем махнул рукой: – А говоришь – нет погоняла…

Едва Борис успел застелить постель, как громко заколотили в дверь:

– Отбой! Камерам – спать! – Часть лампочек погасла, погрузив комнату в еще большую темень. Тотчас, словно по команде, население камеры оживилось.

Громче стал всеобщий говор, сидельцы задвигались между рядами, спеша по вечерним делам. Где-то в глубине раздался возмущенный окрик, тотчас заглушенный звуком удара.

Сосед Бориса, худющий парень с бегающими глазками, присел на край его шконки. Борис разглядел дорожку синяков вдоль вен на сгибе локтя. Наркоман.

– Слышь, земляк, сигареты есть?

Борис присмотрелся к сокамернику:

– Ты че, с Владика?

– С чего это? – удивился парень, слегка отодвигаясь от Бориса.

– Ну, «земляк» говоришь… А я с Владивостока…

– Да ну! – отмахнулся парень и сразу зачастил: – Из Кубинки я! Ты давай, если курево есть, делись, как положено, а то в картишки давай, а?

Он с лихорадочным вниманием следил за лицом Бориса. Пришлось вновь собраться.

– Не, все отдал… на общак.

– Что, ни сигаретки не оставил? Ну ты и рохля…

Из темноты показались заинтересованные лица – скука съедала последние оставшиеся чувства, а тут –