КГБ в смокинге-2: Женщина из отеля «Мэриотт» Книга 2 - Валентина Мальцева

— Но ведь своей дорогой может пойти кто-то один, — возразил Мишин и не глядя ткнул окурок в пепельницу. — А второй останется и будет ждать, когда вернется тот, кто должен идти. Кто не может не идти…

— А если он не вернется?

—А если вернется?

— Я где-то читала, что на арабском языке глагол «ожидать» имеет только женский род и звучит дословно как «мои глаза остались на дороге». Так вот, Виктор, я не хочу, чтобы мои глаза оставались на дороге…

— Но вы же сами сказали, Ингрид, что вы мне подходите, ведь так?

— Вы не совсем правильно поняли меня, Виктор… — Ингрид потянулась к руке Мишина, властно развернула ее ладонью вверх и осторожно разгладила ее. — Вам подхожу не я, а ваши воспоминания о Патриции Хольман. Вы увидели ее во мне, и вам показалось, Виктор, что вы — это уже не вы, а совсем другой человек, которого я никогда не знала… Наша встреча случайна, согласитесь. Это судьба с ее игрой воображения и неизменными причудами… Вас инстинктивно тянет ко мне, но одновременно вы и боитесь этого. Вы ведь боитесь за меня, верно?

— Да, боюсь, — пробормотал Мишин.

— Вы бы не так боялись, если бы не чувствовали, что и меня тянет к вам?

— Я не хочу об этом думать.

— И тем не менее это так.

— Вы очень уверенно говорите об этом…

— Это не я! — мягко улыбнулась Ингрид. — Это говорят ваши глаза, ваши губы, линии на вашей ладони…

— Вы не похожи на цыганку, Ингрид.

— Господи, как вы наивны! Любая женщина способна увидеть нечто неизмеримо большее, чем дано даже самому проницательному мужчине! — Ингрид чуть наклонилась к его ладони и легко провела по ней кончиком указательного пальца. — Вы очень сильный человек… И в то же время ранимый, как эльф. Вы боитесь признаться самому себе, что способны любить, любить очень нежно и страстно. Вам привычнее иное… Это нечто связанное с силой, с огромной концентрацией воли, характера…

Девушка неожиданно оторвала взгляд от ладони и тревожно посмотрела ему в глаза.

— Что, Ингрид?

— Кто вы, Виктор?

— Любая женщина способна увидеть нечто неизмеримо большее, чем дано даже Самому проницательному мужчине! — улыбнулся Мишин. — Вот видите, Ингрид, я уже вас цитирую. Вы спрашиваете, кто я? Человек. Вы же очень точно определили мою суть — путник. Я бы добавил только — усталый путник.

— Сколько вам лет, Виктор?

— Скажите вы, Ингрид.

— Думаю, что очень-очень много, — серьезно ответила женщина. — По-моему, вы прожили уже несколько жизней и в каждой задерживались очень ненадолго…

— Если бы мне сказали это два дня назад, я бы ответил: «Да, это действительно так».

— А сегодня?

— А сегодня мне кажется, что я не жил вообще…

— Вам тревожно, да?

— О нет, — Мишин накрыл ладонью ее сжатую в кулачок руку. — Сейчас мне очень хорошо. Я определенно испытываю что-то новое… Это очень теплое чувство, поверьте мне, Ингрид. Но я не вправе давать волю своим чувствам. Я просто немного расслабился. Совсем немного, чуть-чуть… Мне хорошо с вами, Ингрид… Я разговариваю с вами и одновременно пытаюсь вспомнить: а было ли мне когда-нибудь так хорошо?

— Я могу вам чем-нибудь помочь?

— Нет, Ингрид. Боюсь, что нет.

— Зачем же вы назначили эту встречу?

— Я не знаю…

— Хотите, чтобы я ответила за вас?

— Очень хочу, — Мишин улыбнулся. — И именно поэтому сделаю все, чтобы вы этого не сделали.

— Вы всегда решаете за других?

— Я одинок, Ингрид, — тихо произнес Мишин. — Неужели вы этого не видите? У меня просто нет опыта принятия коллективных решений. Я как-то всегда очень плохо уживался с другими индивидуумами.

— К сожалению, я тоже, — вздохнула Ингрид и неожиданно улыбнулась.

— Мы с вами просто сотканы из сплошных недостатков, вы не находите?

— А вы позволите мне принять решение за вас?

— Вы же понимаете, что я позволю вам все, что вы захотите, — негромко ответил Мишин и закурил.

— Тогда поехали! — Ингрид резко встала и потянулась за плащом.

— Куда поехали?

— Разве такие вопросы задают одиноким женщинам?..

* * *

Мишин лежал с открытыми глазами, закинув руки за голову и стараясь свести до минимума число вдохов и выдохов, чтобы не разбудить Ингрид. Она заснула только к утру, уткнувшись носом в выемку на его плече, и теперь негромко, по-детски причмокивала во сне, словно от чего-то открещивалась.

«Ты хотел этого, — мысли Витяни текли неторопливо, в ритм ночной капели за окном. — И ты это получил. Но что ты будешь теперь с ЭТИМ делать? На войну не идут с обозами — их оставляют там, за линией фронта, чтобы они не связывали ритм твоего движения, твою свободу, твою способность мыслить и реагировать… Тихо встань, Мишин. Так тихо, как это умеешь делать только ты. Так тихо, будто от малейшего шороха, который ты издашь неосторожным движением, сработает сигнализация на объекте, куда ты стремишься проникнуть. Осторожно, будто это мина с неизвестной конструкцией взрывателя, положи на подушку эту прекрасную голову с копной блестящих черных волос. Укрой одеялом эти хрупкие плечи с тонкими коромыслами ключиц, — ей не должно быть холодно, она этого не заслужила, черт побери! Потом неслышно оденься и исчезни из этой уютной квартиры, из этого холодного города, из этой совершенно чужой тебе страны. Навсегда исчезни! Помнишь, как в той песне Клячкина, которую ты хором распевал шестнадцатилетним мальчишкой-несмышленышем: «Навсегда покинь этот дом, адрес позабудь, позабудь…» Не забывай, Мишин, чему тебя учили: никогда не оглядывайся назад. Действуй! За твоей спиной ничего нет, все, что есть, — только впереди. Все только впереди — проблема, цель, решение… Не ввязывай ее в свою жизнь, в свои игры, оставь эту женщину с ее бытом, интуицией, проблемами и страхами, она заслужила право прожить собственную жизнь так, как ей было предначертано… Утром она проснется, все поймет, возможно, простит, а может быть, будет тебе даже благодарна. Она ведь тонко чувствует беду и, скорее всего, поймет, что своим уходом ты просто хотел отвести эту надвигающуюся, как рыхлая, мрачная туча, беду подальше от дома, в который тебя занесла судьба, одиночество и любовь…»

— Почему ты не спишь? — голос Ингрид звучал с едва заметной хрипотцой. Так обычно разговаривают со сна.

— А ты почему не спишь?

— В знак солидарности.

— Начало шестого, Ингрид! — Мишин осторожно переложил ее голову на подушку и с хрустом потянулся. — Слишком рано для проявления классовой сознательности. Тебе надо хоть немного поспать.

— Зачем? Тебе будет удобнее уйти, пока я сплю?

— О чем ты говоришь? — вскинул брови Витяня.

— Никогда не лги женщинам, Виктор, — пробормотала Ингрид и притянула к груди его растрепанную со сна голову. — Гизелла учила меня, что ложь мужчины сродни тупым ножницам: отрезать чувства не может, а боль причиняет неимоверную.

— Твоя Гизелла была философом, — усмехнулся Витяня, чувствуя, что невольно краснеет.

— Вовсе нет, милый. Просто она трижды была замужем.

— Подвиг, достойный уважения…

— Когда ты исчезнешь, Виктор? — Ингрид приподнялась на локте и пристально вгляделась в его лицо. — Завтра?

— Сегодня. Сейчас…

— Надолго?

— Я не знаю… — Мишин нащупал на полу пачку «Житан», вытянул сигарету и, зажав ее в уголке рта, щелкнул зажигалкой.

— Ты вернешься?

— Если это будет зависеть только от меня — вернусь.

— А ты не можешь сделать так, чтобы это зависело только от тебя? И больше ни от кого?

— Я не Иисус Христос.

— Не скромничай, дорогой! — пробормотала Ингрид, прижимаясь к нему всем телом. — Ты не уступаешь ему ни в красоте, ни в силе. Правда, я не уверена, способен ли ты накормить пятью хлебами род человеческий, но дать ощущение счастья и спокойствия одинокой женщине тебе вполне по силам, дорогой. Разве ты не видишь, милый: я готова закрыть глаза на все твои недостатки. И даже согласна считать эти уродливые, по-видимому, совсем недавно затянувшиеся дыры на твоей груди и животе очаровательными родинками…