Сумрачная дама - Лаура Морелли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чечилия увидела, как круглое лицо матери покраснело.
– Я отказываюсь оставить здесь мою дочь с этим… с этим напыщенным низкорослым бычком. – Она подняла руку, как бы показывая рост Людовико иль Моро. – Не слишком ли он много о себе возомнил? Он попользуется ею и выбросит вон. И как мы тогда должны будем реагировать?
Чечилия почувствовала, что краснеет от закипающего в груди гнева. Как они смеют вести себя так, будто ее вообще нет в этой комнате? Как они смеют вести себя так, будто она несмышленый ребенок, у которого нет собственных мыслей? Она может и будет решать за себя сама.
– Я остаюсь здесь, – тихо сказала Чечилия.
– Ты будешь шлюхой! – Тут-то мать и разбила тарелку, швырнув ее на плитку.
– Нет, мама, – ответила Чечилия, стараясь говорить как можно спокойней, – я буду леди. Я буду хозяйкой этого замка. Вот увидите. – На мгновение она заметила на лице брата выражение, похожее на жалость, но не поняла, почему.
Брат сказал ей, что после ее выступления Людовико Сфорца решительно настроен оставить Чечилию у себя. В ней есть что-то, что он не может выразить словами. Ничто не может его удержать.
Фацио недвусмысленно объяснил Чечилии, какой у нее выбор. Он сказал, что существует только две возможности воспротивиться приказам его светлости. Чечилия может решить сохранить свою невинность и вернуться домой с матерью – мысль об этом казалась ей невыносимой. Либо она может присоединиться к сестрам в монастыре Маджоре – вариант, по мнению Чечилии, еще хуже первого, хотя и мать, и брат умоляли ее подумать о нем еще раз. Но если она решит остаться под покровительством его светлости, сказал Фацио, передумать будет уже нельзя. И ей придется, добавил он, принять как данность все возможные последствия. После этого семья уже мало чем сможет ей помочь и, что бы ни случилось, не в их власти будет что-то изменить.
Но для Чечилии было важно только одно. Людовико Сфорца, герцог миланский, хочет ее и может дать ей все, что она только пожелает. В одну секунду он может превратить ее из нищей деревенской девчонки в герцогиню. По крайней мере, так она себе представляла.
Чечилия прошептала: «Я остаюсь».
И все. Решение было принято. И вот теперь она стоит вся в шелке, в этой прекрасной спальне. Она не сомневалась, что находится там, где и должна. Они еще увидят.
Наконец дверь со скрипом открылась, и Чечилия встала. Она была готова, но в ту секунду, когда его светлость вошел в спальню, почувствовала, как ее решимость поколебалась. Как бы она ни была тверда в своем решении, оказаться с ним наедине в комнате было волнительно. В конце концов, она совсем его не знала. Нельзя было показывать охватившую ее тревогу.
Он медленно подошел. Она видела, как мерцают при свете фонаря его глаза.
– Остаться было правильным решением, – сказал он. – Могу тебя заверить, что награда будет достойной.
– Ваше приглашение – честь для меня, – произнесла Чечилия, опуская глаза.
Его светлость подошел еще ближе, и она почувствовала запах сырости, исходивший от его волос и бороды. Он сделал еще один точно вымеренный шаг – подошел к ней так близко, как никогда не подходил ни один мужчина, не считая ее отца и братьев. И сел, не сводя с нее глаз. Глаза у него были черными как угли, так что она не могла различить зрачки. Она почувствовала трепет в животе, как будто там порхали бабочки. Их лица были на одном уровне.
– Ты прекрасная женщина, – тихо произнес он глубоким голосом, на тосканском наречии, со странным миланским акцентом. Она почувствовала у себя на шее его горячее дыхание и опять сделала усилие, чтобы скрыть, что по спине у нее пробежали мурашки.
Чечилия прочистила горло.
– Еще я образована, – сказала она, делая шаг назад. Она все еще чувствовала себя неуверенно от мурашек, пробегающих по спине, но не хотела, чтобы он понял, какую власть над ней имеет. – Может быть, вы слышали.
Казалось, что она заметила, как он усмехнулся, но в полутьме и с такой бородой она не могла бы сказать наверняка. Мысль о том, что он, возможно, насмехается над ней, привела ее в ярость, и она отступила еще на шаг.
– Расскажи еще, – сказал он. Она почувствовала, как его пальцы обхватили ее руку и легко скользнули вверх по шелковому рукаву ее платья. Он не сводил с нее жаркого взгляда.
– Я так много могу рассказать, – она надеялась, что он не заметил дрожь в ее голосе. Она жалела, что хоть немного не обучалась дипломатии, как ее брат. Только теперь она поняла, что не знает, о чем можно говорить, а о чем нет, но была уверена, что это важно различать. – Я умею читать и писать на латыни. Отец позаботился о том, чтобы у меня был хороший учитель. Лучший в Сиене. Я умею считать числа. Пишу стихи. Умею петь – это вы уже знаете. И я играю на лютне и на лире. И на других струнных инструментах… ну, немного… – Не слишком ли она много болтает? Лукреция ее предупреждала.
Людовико слушал ее вполуха. Его рука собирала подол ее юбки, задирая его к бедру.
– То, что я слышал, правда? Ты невинна? Ни один мужчина не трогал тебя раньше? – он говорил едва ли громче, чем шепотом.
Чечилия тяжело сглотнула, будто камень проглотила. Она кивнула. Конечно, ведь для этого она здесь. Это то, что делают возлюбленные, то, ради чего ее оставили в замке и подарили ей все эти красивые вещи. Это было ее решение.
Она еще раз сглотнула и собралась с духом.
– Сколько… сколько вы поставите на то, что я умнее всех женщин в замке? Умнее всех фавориток, которые у вас были до меня?
Он издал громкий смешок.
– Надеюсь на это, – сказал он, и она почувствовала на своей шее его горячее дыхание; его борода щекотала ей подбородок. Она закрыла глаза, она не могла ничего сделать. Жар из его рта обдавал ее кожу, а его руки продвигались выше под ее юбку.
– Я… Я хочу быть хозяйкой этого замка, – выдохнула Чечилия, когда его пальцы пробрались под ее юбки к льняным завязкам нижнего белья. Она знала, что сейчас должно случиться, и в этот момент поняла, что не хочет