Тайная история красок - Виктория Финли

Картины, если смотреть на них достаточно долго, обладают оптическим эффектом, сходным с играми «магический глаз»: «позади» очевидной картинки располагается другая, которую удается рассмотреть, только сфокусировавшись на точке за пределами рисунка. Подобно сияющим краскам красной охры Арнемленда и Южной Австралии, о которых я столько слышала, картины Центральной пустыни — своего рода переворачивание реальности.

Утопия

Семья Петьярре — выходцы из местечка Утопия. Не знаю, что меня заинтриговало, то ли название, то ли стиль, которому присущи характерные контрасты, но решила съездить туда, и в этот раз мне повезло: я получила приглашение от Саймона Тёрнера, администратора по вопросам искусства, который выступал в качестве посредника между художниками и продавцами. Поселение находилось в ста километрах к северо-востоку от Алис-Спрингс. Чтобы попасть туда, нужно свернуть на восток с шоссе на пыльную дорогу, а потом на север, на еще более пыльную колею. Километр за километром земля остается плоской, сухой равниной с вкраплениями эвкалиптов. Затем неожиданно маленький подъем, и уже метров через десять вы словно оказываетесь в другом мире. Аборигены, описывая эту местность, называют ее Горой Ящерицы Сновидений или Сливовым Бушем Сновидений и рассказывают о ней удивительные истории или изображают посредством точечных рисунков. На взгляд чужака, местность просто стала более зеленой и веселой. Но у меня почему-то возникло предчувствие, что сейчас я попаду в другой мир. И через несколько километров я действительно в него попала.

Утопия получила свое имя задолго до того, как там возникло поселение, так что название не столь иронично, как может показаться. Это странное, какое-то смещенное пространство. Разбросанные тут и там скопления домиков, выстроенных без всякого плана и разделенных деревьями, дорожками и «горбами» из рифленого металла, окруженными матрасами и обрывками грязной одежды. Там многие останавливались в жаркие летние ночи. Мне встретился круглосуточный магазин, в котором дорогие телевизоры соседствовали с дешевым белым хлебом, а еще игровая площадка со сломанными качелями, на которой играли без присмотра полуголые дети.

Утопия — пример децентрализованной общины, в которую входит шестнадцать районов. Меня пригласили в главный, Юэндуму. Это было первое «сухое» поселение аборигенов из всех, где мне удалось побывать, место, которому не угрожали разливы рек, а значит, безопасное, особенно для местных женщин и детей; правда, жизнь здесь сопряжена с другими проблемами, по большей части связанными со скукой и сонливостью. Ужасно потерять свою землю, ну, а уж если земля воплощает и духовное содержание, как всегда в культуре аборигенов, то найти замену очень сложно. Кочевая жизнь имеет свою цель: если тебе не нужно никуда идти, что ты будешь делать? В первое же утро, когда я отправилась на прогулку, какие-то женщины заманили меня в свой «лагерь». Снаружи он выглядел как обычный дом с верандой, но внутри напоминал бункер, из тех, где мы играли в детстве: промозглый и сырой, покрытый граффити. У одной женщины под глазом красовался синяк. Хозяйки пригласили меня, потому что хотели узнать, могу ли я повлиять на местного координатора по искусству, чтобы тот достал им новые холсты.

«Закончила этот, — сказала женщина, показывая на картину, изображающую ее „страну“ в виде крошечных точечных узоров ярко-красного и белого цветов. — Без нового холста делать нечего».

Позднее я посетила вместе с Саймоном местный центр искусства, полуразрушенный дом, хоть и построенный совсем недавно. Многое в этих поселках стареет чересчур быстро. Внутри всего одна комната. Дверцы несгораемого шкафа были сняты с петель, и хлам едва не вываливался на пол; снаружи половину вывески закрывал знак, запрещающий входить в студию с собаками. Это небольшое здание изначально не предназначалось для розничной торговли, ведь частные коллекционеры редко добираются до Утопии. Когда-то здесь работали над созданием картин, хотя сейчас это скорее пункт выдачи холстов и денег за проданные картины.

Утопия — родина недавно умершей Эмили Кейм Кнгваррейе, одной из самых известных художниц Австралии, ее картины даже использовались в качестве свидетельства в слушаниях о правах на землю. В Утопии живописью часто занимаются именно женщины, и едва ли не все они собрались тем утром в центре, принеся последние работы и требуя новых холстов, пока дети играли на грязном полу. Художницы выполнили свои полотна в манере точечного орнамента, готовые картины напоминали весенний луг, полный ярких цветов, если бы мы рассматривали его затуманенным глазом откуда-то сверху.

— Что ты хочешь сказать этим? — спрашивал Саймон каждую из женщин.

— Белое — это цветы, — объяснила одна из художниц.

— Какие именно?

— Цветы ямса, — терпеливо отвечала она.

Названия некоторых картин за утро поменялись от «Прячущегося эму» до «Сливового буша сновидений» и обратно. Никто не выказывал признаков беспокойства, и как только все вопросы о цене были улажены, Саймон переходил к следующему полотну.

Эмми Нельсон Напанпакан в прошлый раз не выдали холст, поэтому сейчас она была в отчаянии. Художница придумала сюжет для «Ведьмы Сновидений», картины, которая расскажет, как найти лекарства в буше.

— Вот на эту похоже, — показала она на чужой холст, на котором наползали друг на друга яркие пятна розового и желтого. — Но никакого розового, — решительно добавила Эмми, объяснив, что у нее на картине будет только четыре краски — желтая, красная, белая и коричневая.

Тем утром мне отчаянно хотелось немного понять картины аборигенов, уяснить, что именно позволяет им изображать «землю» или рассказ про эру сновидений, чтобы ценить полотно не только за эффектные краски.

— А почему нельзя использовать розовую? — спросила я.

— Белым покупателям не нравится.

Это одна из любопытных черт искусства аборигенов. Покупатели хотят «аутентичности», но никто толком не знает, что под этим подразумевается. Похоже, важнее всего для них то, что картина написана аборигеном. Когда в 1997 году выяснилось, что под именем знаменитого «туземного» художника Эдди Буррупа скрывалась восьмидесятидвухлетняя белая женщина Элизабет Дьюрак, разгорелся скандал общенационального масштаба. А тот факт, что художник-абориген испытал глубокое проникновение в природу, делает картину еще более «ценной». То, что «белые парни», покупатели, требуют картин, написанных натуральными красками, также свидетельствует об их поиске этой ускользающей аутентичности — земля и история, воплощенная на холстах, доступна в магазинах искусства и на аукционах. В Алис-Спрингс я побывала в одной галерее, рекламировавшей работы художника, «приехавшего прямо из пустыни». Его работы сочли более цельными, поскольку он путешествовал по стране, и, купив их, вы могли испытать ощущение причастности к миру, который уже исчез. Однако, как я узнала позже от специалиста, полотна, которые создают в Центральной Австралии представляют собой соединение традиционных красок и узоров с представлениями белых координаторов галерей, где потом выставляются работы аборигенов.