В Содом - Авраам Адонаевич Содомов

Открывали долго. Причём, как оказалось, вдвоём с соседом-собутыльником. Оба, как у нас говорят, укатаны вусмерть, качаются из стороны в сторону и благоухают как грязная пивнушка. Я здороваюсь с Васькой за руку. Вовка, дабы польстить его самолюбию, даже имитирует объятия. Соседа мы оба просто игнорируем. Из саманно-кирпичной хаты появляются Васькина жена Людка, моя благоверная и горячо нелюбимая тёща. Вовка здоровается и с ними, справляется о здоровье и, отказавшись от чая, вместе с «апостолом» Петром уезжает. Я тоже отказываюсь присоединиться к мужской компании. Хотя тёща уже бегает и освежает стол. Говорю, что устал и двигаю к новому дому, построенному за мой счёт на случай гостеваний, которые в итоге оказываются такими вот визитами вежливости.

Нина открывает дверь и в нос шибает запахом той самой пивнушки. Стол в гостиной липкий от смеси пролитого пива и жира от таранки. Нина притаскивает постоянно сопровождающий её озонатор. Но перебить гнилой дух он не может. А для того, чтобы отчистить специфический состав на столе, никакого средства ещё не изобрели. И, наверное, никогда и не изобретут.

В начале девяностых, мы с компанией сидели в немецкой пивной со своей вяленой рыбкой. Засиделись долго, но единственный оставшийся работник, не выгонял башлистых посетителей. Я вернулся за забытой курткой и увидел, как немец брезгливо сгребает со стола в мусорное ведро всю посуду. Видно, мы были не первыми, и он знал, что отмыть стаканы и кружки уже не удастся.

Я сказал супруге, не теряющей веру в победу, что спать буду на улице под навесом, и вышел. Как раз вовремя. У собутыльников, перед тем как снова «догнаться», начался отрезок пьянки под народным названием «а поговорить». Вещал Васька, долгожданный поздний ребенок, с детства избалованный всей семьёй. Вещал как раз обо мне: «Прибыл, бля, барин. К столу не присел, рюмку не поднял. Еле ходит от жира. А, помню, приехал свататься за Нинку – тощий, одни очки, стеснительный. Батя тогда сказал: «Смотри, дочка, такой не побьёт, но и не поцелует». Сразу его расколол, тихушника.

– Так он же и дом тебе построил, и дочку на врача выучил, – робко вступился за меня сосед, ещё более распаляя родственничка.

– Это дом?! Вот Иваныч, дружбан его, который привёз. Вот у того дом! Он землю с выходом в лиман гектарами скупал, когда она ничего не стоила. Рядом населил генералов всяких, так туда не то что рыбохрана, а вообще никто сунуться не может. А я эту избушку больше чем за две тысячи в сутки сдать не могу. Ни бани не построил, ни мангала не сделал. А с Ирынкой как поступил? – по местному диалекту через «Ы» выговорил имя дочери. – Ну, устроил в мед, ну, оплатил учёбу, а в гостевом доме, где у него раньше водила жил, не оставил. Квартиру ей снимал, вроде чтобы как ближе к институту. Вон у них опять новый Лексус, а мне как четыре года назад Ларгус купили, так и всё. Могли бы подержанные тачки мне отдавать.

– Да, – как бы вынуждено согласился сосед с убойными аргументами по поводу моей жестокости.

Дальше я слушать не стал. Слишком большая благодарность людская на ночь возбуждает. Утром демонстративно не стал кушать свои любимые оладушки и, едва хлебнув чая, отправился посидеть на берегу лимана. Сказал перед этим: уехать лучше пораньше, по-светлому вернуться, в пробке не стоять. Чтобы с обедом не хлопотали. Купил в магазине под ностальгической вывеской «Сельпо» такой же ностальгической варёной колбасы. Но, как и всякое возвращение в прошлое, она разочаровала. Прежняя хотя бы пахла мясом.

Семейка встретила моё возвращение каменными лицами. В ответ я тепло поблагодарил Людку и Ваську за радушный приём, но руки не подал. Несмотря на моё внешне безукоризненное поведение, разборки начались, едва мы тронулись.

– Лучше бы не приезжали, – нейтрально начала тёща, – мелькнули и всё.

– Так дом же в таком состоянии, что в нём и спать невозможно. Повезло что ночь тёплая. Василий ведь его под гостиницу пустил. А вы, Елена Андреевна, если сильно соскучились, могли бы и пожить, как-никак любимый сынок, всё же лучше зятя, – спокойно ответил я. Нинке маминой дипломатичности не досталось.

– Дом Васин, и он вправе им распоряжаться. Ему больше и жить то не на что.

– Во-первых, дом построен на мои деньги, стало быть, хозяин – я. Во-вторых, Василию ещё далеко до пенсии, шёл бы работать, а не пил каждый день.

В-третьих, пьёт он на деньги, которыми ты его регулярно снабжаешь.

Тут уж её совсем понесло.

– Земля его, значит, и дом его. И ты забыл, как он гусей нам привозил, когда в магазинах продуктов не было.

– Во-первых, заведующим гусиной фермой он стал благодаря мне. Во-вторых, мы можем попасть в книгу рекордов Гиннеса как потребители самых дорогих гусей в мире. В-третьих, раз дом Васин, почему бы и в самом деле не перебраться туда Елене Андреевне. Порадоваться любимому сыночку. Пособие по пьянке в таком случае можешь ему удвоить.

– И уеду! – заплакала на заднем сидении тёща. – Уеду!

– Ваши слёзы, Елена Андреевна, я воспринимаю как долгожданные слёзы радости.

Больше ни в поездке, ни вечером дома, не прозвучало ни слова. Ночью слышались шаги, волочение чемодана, а утром я застал их одетыми с кучей сумок.

– Мы с мамой уезжаем, – заявила супруга.

– Что так?

– Ты же нас выгнал.

– Никто вас не выгонял. Просто обсудили альтернативный вариант. Может, так Елене Андреевне будет лучше.

– И мне так лучше будет.

Потом они погрузили клумаки в машину, отказавшись от моей помощи. Тёща шла медленно сгорбившись. Куда подевалась живая и шустрая старушка? Не сосчитать уже, сколько лет прожил с ней, и она искренне заботилась обо мне. Гордилась. Как-то рассказывала о соседке, которая завистливо сетовала: «Вас, Андреевна, зять опять в санаторий посылает, а мой меня только на хер шлёт». Вспомнилось, как в период «бес в ребро» и увлечения совершенно этого не достойной юной особой, она урезонивала жену: «Да не переживай ты, Нинка! Это не сметана, не закончится». Добила меня вазочка с таблетками и стакан воды с лимоном, которые она готовила мне каждое утро. Приготовила и сегодня.

К жене-то больших претензий нет. Сына вырастила, меня, по словам тёщи, «доглядала», как у них говорят в станице. Может, раздражение её постоянное было из-за моей отстранённости. Не посвящал в свои дела, мысли, не создавал иллюзий сопричастности к жизненному успеху. Чёрт их поймёт.

Навалилось состояние, которое Антон Павлович Чехов устами своего персонажа называл «ненужные чувства». Давно их не было, думал уже совсем ушли. Раньше возникали, если вспоминал, как травили в школе тихого неповоротливого парня по фамилии Колесников и по кличке Пентюх. Я вёл себя вдвойне гадко,