...Да поможет мне бог - Феликс Джексон

принимали ее за еврейку; Мэри, выросшую в предместье и воспитанную в религиозном духе, это обижало, и она по меньшей мере дважды в год решала «исправить» свой нос, хотя сама понимала, что это глупо.

Мэри подала Спенсеру распечатанную телеграмму.

—      Ее доставили, как только я пришла. Я не знала, звонить ли вам домой. От мистера Вагнера из Вашингтона.

Спенсер прочитал:

«ПОЖАЛУЙСТА ПОЗВОНИ МНЕ ДО ДЕВЯТИ УТРА ДИСТРИКТ 7570. ПРИВЕТ. МАЙРОН».

—      Соединить вас с ним? — спросила Мэри.

—      Нет, спасибо, — ответил Спенсер. — Я позвоню ему сам. — Он прошел в свой кабинет и закрыл дверь.

Майрон Вагнер был вашингтонский журналист, с которым Спенсер близко познакомился во время разбора дела Гордона Беквуда. Это был один из тех немногих представителей своей профессии, которые подходили к делу Беквуда беспристрастно. Ни разу не проявив открытой симпатии к ученому, он тем не менее весьма скептически относился к тому, как велось это дело, и помог пригласить своих собратьев по перу на пресс-конференцию, устроенную Спенсером после смерти Беквуда.

—      Хелло, Майрон, — сказал Спенсер, соединившись с Вашингтоном, — я только что получил твою телеграмму.

—      Ага, — ответил Майрон. — Ах ты, черт! Подожди секунду, не вешай трубку. У меня горит глотка. — Наступила пауза, а затем снова донесся его голос: — Извини, мой мальчик. Значит, ты получил мою телеграмму?

—      Да, только что. Ты просил, чтобы я позвонил тебе до девяти.

—      Да, да. Может, это пустяки, а может, что-то важное, кто знает?

—      О чем ты говоришь?

—      Вчера я встретил Фаулера, — продолжал Майрон. — Уолта Фаулера, помнишь его?

—      Конечно, помню.

— Так вот, — сказал Майрон, — мы не очень любим друг друга, но ведь мы коллеги, да и лето сейчас — никаких особых сенсаций нет, поэтому мы поздоровались, только поздоровались, и все. Ты слушаешь?

—      Да.

— Ты молчал, вот я и не знал, слушаешь ты или нет.

—      Слушаю, — ответил Спенсер.

—      Ну, Фаулер и рассказал мне, — продолжал Майрон, — что ему предстоит завтрак с сенатором Купом, Аароном Купом. Я уверен, ты не забыл его. — Майрон откашлялся. — Извини, пожалуйста.

—      Я помню сенатора Аарона Купа.

—      Ну, еще бы, — сказал Майрон. — Так вот, совершенно неожиданно Фаулер спросил меня: «Вы давно видели своего приятеля Спенсера Донована?» Я ответил, что давно, но вопрос вдруг показался мне тератогеничным в связи...

—      Каким?

—      Тератогеничным, неграмотный ты сукин сын, то есть странным. Это действительно странный вопрос, если учесть, с кем он собирался завтракать. Ясно?

Спенсер глубоко вздохнул.

—      Мне кажется, я начинаю понимать, о чем ты говоришь.

—      Ну что за догадливость! — воскликнул Майрон. — Мы, значит, почесали языки насчет погоды, а затем, уже прощаясь, Уолт сказал: «Оказывается, ваш приятель Донован — на редкость занятный парень». Вот и все, Спенсер, но меня это беспокоит. Мне не понравилась усмешка Фаулера, когда он уходил. Поэтому я счел нужным сообщить тебе об этом.

—      Очень благодарен, — сказал Спенсер.

—      Ты ни в чем не запутался, а? — спросил Майрон.

—      Не думаю, — нерешительно ответил Спенсер.

—      Что ты хочешь сказать?

—      Говоря по правде, Майрон, — весело заявил Спенсер, — я и сам не знаю, запутался я или нет.

Наступило молчание.

—      Могу ли я чем-нибудь помочь? — спросил Майрон.

—      Нет, большое спасибо, — ответил Спенсер. — Я очень благодарен тебе.

—      Ладно, мой мальчик, — грустно и разочарованно сказал Майрон. — Надеюсь, ничего серьезного нет.

—      Может, есть, а может, нет, — ответил Спенсер. — Я не собираюсь говорить загадками, но, ей-богу, я и сам не знаю. Пожалуйста, не беспокойся. Поверь мне, я чувствую себя прекрасно!

Он положил трубку и откинулся на спинку кресла, пытаясь спокойно проанализировать создавшееся положение. Он дал Майрону понять, что у него могут быть неприятности, и, по-видимому, поступил правильно. Майрон — журналист с нюхом, крайне чувствительный к смене настроений и температуры в Вашингтоне. Хорошо, что он союзник, поэтому и следовало сказать ему правду — максимальную долю правды. Даже если слова Фаулера оказались случайными, в его устах они звучали зловеще. И завтрак Фаулера с сенатором Купом означал союз двух сильнейших врагов Спенсера, нажитых им во время разбора дела Гордона Беквуда в Вашингтоне.

Он вспомнил свое первое столкновение с сенатором. Это произошло на второй день разбора дела. Гордона Беквуда допрашивали о его поездке в Россию в 1946 году. Председатель комиссии сенатор Бредфорд Двеллинг спросил Гордона, видел ли он премьера Сталина во время этого путешествия.

Гордон ответил, что не видел. Сенатор Аарон Куп спросил, уверен ли мистер Беквуд в этом, и Гордон снова сказал, что не видел Сталина. Он добавил, что, насколько он помнит, маршала не было в Москве в течение его трехдневного пребывания в русской столице. На это сенатор Куп сухо заметил, что Россия, как известно, — довольно большая страна и что Москва — не единственное возможное место встречи между Сталиным и подследственным. Гордон запальчиво спросил, не подозревает ли сенатор его во лжи, но Аарон Куп лишь улыбнулся объективам телевизионных камер, опустил голову и ничего не сказал в ответ.

Наступило молчание. Кто-то из публики громко засмеялся, когда Спенсер, обращаясь к председателю, потребовал, чтобы сенатор ответил на вопрос его подзащитного.

С минуту Двеллинг глядел на Спенсера, вопросительно подняв густые седые брови. Затем он медленно повернул свою большую голову к сенатору Купу. Сенатор Куп резко ответил, что ему нечего добавить к своим словам, и Спенсер, утвердительно кивнув, сказал, что, стало быть, сенатор сомневается в правдивости мистера Беквуда.

Аарон Куп выпалил в ответ, что адвокат волен делать любые выводы, какие ему заблагорассудится, и Спенсер вновь терпеливо кивнул головой и почтительно заявил председателю, что, поскольку его клиента недвусмысленно обвинили в даче ложных показаний относительно своей встречи с премьером Сталиным, то ему, Спенсеру, как адвокату, очень хотелось бы услышать доказательства сенатора Купа.

Сенатор Брюс Байрон, сидевший рядом с председателем, внезапно перестал нервно постукивать по столу пальцами и заявил, что комиссию интересует правда и только правда и что он, как член комиссии, желал бы услышать все, что поможет открыть новые относящиеся к делу факты. Произнося эти слова, он наклонился вперед и одарил сенатора Купа насмешливой и вместе с тем извиняющейся улыбкой.

Двеллинг сказал, что сенатор Куп, несомненно, разделяет точку зрения сенатора Байрона. Винсент Корнел, главный следователь комиссии, поднялся со своего места и что-то прошептал на ухо сенатору Купу, от чего круглое лицо сенатора