Тюремный доктор. Истории о любви, вере и сострадании - Аманда Браун

Глава седьмая

За моей дверью стучали ботинками охранники. В их рациях гремело: «Синий код в крыле А». Когда объявлялся синий код, бежали все: медсестры, охранники, врачи – целая процессия людей устремлялась на галереи.

На случай, если я не услышала, хотя не заметить такой шум было просто невозможно, Сильвия, медсестра, заколотила мне в дверь:

– Док, синий код!

Я схватила сумку, затолкала в карман пару хирургических перчаток и присоединилась к людскому потоку, стекавшемуся в крыло А.

Прошло уже несколько недель, но я все еще приспосабливалась к новой работе в гигантской мужской тюрьме викторианской постройки, Уормвуд-Скрабс в Западном Лондоне, известной просто как «Скрабс», с пятью крыльями, от А до Е, каждое из которых занимало четыре этажа. Столько времени ушло на адаптацию потому, что после относительно спокойного учреждения, где я лечила подростков с обычными медицинскими проблемами, я испытала настоящий шок, когда мне пришлось бегать между крыльями тюрьмы, занимавшей гигантское здание, где содержались опаснейшие преступники. Меня поражали масштабы, шум, постоянная суматоха этого места.

Синий код означал серьезное происшествие, обычно с угрозой для жизни, возможно, самоубийство. Вслед за остальными я бежала мимо служебных помещений, в которых гремели еще рации и другие сотрудники присоединялись к нашей кавалькаде.

– Общий вызов, общий вызов, всем постам. Синий код в крыле А.

Никто из бежавших не знал, что нас ждет по прибытии. Сильвия обернулась проверить, поспеваю ли я за ней. Я уже познакомилась с двойными воротами, которые нужно было открывать и закрывать при переходе из одного крыла тюрьмы в другое. Чтобы добраться до сектора А, нам предстояло преодолеть четыре таких системы. К счастью, охранник, бежавший впереди, придерживал для нас створки, чтобы ускорить процесс.

С громким стуком ворота закрылись у меня за спиной, и я поняла, что нахожусь на втором этаже огромного четырехэтажного крыла.

В воздухе витал запах пота, оставленный заключенными, которых провели по галерее пару минут назад. Сейчас было так называемое «свободное время», когда арестантов выпускали в общий холл. Однако из-за объявления синего кода их развели назад по камерам, что вызвало всеобщее недовольство. Сотни кулаков лупили в металлические двери, и грохот разносился по всем четырем этажам.

Я побежала вместе со всеми по галерее, стараясь не смотреть на заключенных, выглядывавших в застекленные щели на зеленых тюремных дверях.

– Эй, выпустите нас!

– Устроили цирк себе на потеху! – кричал какой-то мужчина с другой стороны крыла.

Я бежала вперед под гром кулаков, ощущая на себе их сверлящие взгляды.

И снова голос, хриплый от сигарет:

– А ты ничего, док, симпатичная!

– Заткнись! – заорал охранник, бежавший за мной, стукнув кулаком в дверь.

Я тем временем устремилась к толпе, собравшейся перед камерой в конце галереи. Судя по искреннему ужасу у всех на лицах, зрелище там открывалось совершенно жуткое. Протолкнувшись ко входу, я увидела настоящую кровавую баню. Кровь была повсюду, покрывая пестрыми брызгами и стены, и кровать. На цементном полу в багряной луже корчился мужчина с перерезанным горлом.

К счастью, молодой и очень компетентный врач по имени Марк уже находился на месте и пытался остановить кровотечение. Он работал неподалеку, когда включился сигнал тревоги. Скорая уже ехала. Марк стоял на коленях, склонившись над заключенным, в белой рубашке, залитой кровью, и обеими руками зажимал зияющую рану. Чем арестант смог ее нанести? Пронесенным контрабандой ножом или бритвой? В данный момент это не имело особого значения.

Я натянула хирургические перчатки и встала на колени по другую сторону от Марка. Теперь мы оба зажимали парню горло, стараясь давить достаточно, чтобы кровь не текла, но в то же время не чересчур сильно, чтобы его не задушить, поскольку давление приходилось и на дыхательные пути.

Он весь дергался и извивался, что нам только мешало, и что-то выкрикивал на языке, которого я не понимала.

– Кажется, он испанец, – сказал Марк, – ни слова не понимает по-английски.

Заключенный завертелся с еще большей силой, и мои руки соскользнули с его шеи.

– Черт побери, может кто-нибудь его подержать! – закричала я.

В камере было слишком тесно даже для нас троих. Двое тюремных офицеров, стоявших в дверном проеме, схватили его за ноги, стараясь прижать их к полу. Лужа крови разрасталась с каждой секундой, растекалась по полу, пробираясь под моими туфлями к стенам. Несмотря на ее обилие, артерия, похоже, не была задета, иначе он уже давно бы умер.

Марк прорычал:

– Да где же эта скорая!

Казалось, что до ее приезда прошла целая вечность. Жизнь парня в буквальном смысле утекала у нас между пальцев, и оба мы уже думали, что он так и умрет в этой страшной маленькой камере.

Я продолжала зажимать рану, похожую на сырое мясо. Кровь струилась по пальцам, сбегая на густые длинные волосы мужчины и склеивая их в липкие комки. Ему было лет двадцать пять. Как печально пытаться покончить с собой, когда ты еще толком и не жил! Я даже имени его не знала. Все, что я могла сделать, это продолжать говорить с ним, пытаясь утихомирить.

– Все будет хорошо, мы о вас позаботимся, – бормотала я, стискивая края раны. Вряд ли он понимал мои слова, но интонации, надеялась я, его немного успокаивали.

Внезапно он вздрогнул и снова начал извиваться. Мы как будто ловили скользкую лягушку, столько крови натекло вокруг.

– Да подержите же его! – закричал Марк.

Он понимал, что персонал не виноват в том, что камера слишком тесная, но все мы страшно волновались, не зная, удастся ли сохранить заключенному жизнь.

– Разойдитесь, едут носилки!

Наконец-то! Помощь прибыла, отчего я испытала невыразимое облегчение. Мы изо всех сил сражались, чтобы парень выжил. Такой стресс, такая ответственность… От сознания того, что сейчас эту ответственность можно будет переложить на других людей, у которых гораздо больше средств, чтобы справиться с задачей, у меня закружилась голова.

Толпа снаружи расступилась, давая дорогу фельдшерам скорой. На полу было столько крови, что они каждую секунду рисковали поскользнуться. Заключенный затих, и его готовились переложить на носилки. Голова его перекатилась на бок, глаза то открывались, то закрывались, с каждым разом оставаясь закрытыми все дольше. Мы его теряли. Фельдшеры начали отсчет, чтобы поднять его одним рывком:

– Раз-два-три!

Они переложили парня на носилки, пока я продолжала давить на рану. В тот момент, когда показалось, что заключенный умер, веки его вдруг поднялись. Он посмотрел мне прямо в глаза, выразительным говорящим взглядом. Я подумала: Бедняга, последним, что он увидит в жизни, буду я!

Однако у него определенно имелись