Вверх за тишиной (сборник рассказов) - Георгий Балл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Много приходилось тяжелого возить?
— Еще как тащила, — шипяще ответила старуха. Переднего зуба у нее не было. На фиолетовые глаза спокойно, без рыдания, накатилась слеза. — Дочка не в себе была, так повесилась в сортире. Холодную сняли. Зять остался. Спасибо ему, не покинул.
— Будем включать кардиограф, — сказала сестра. — Шерсть не густая. Привяжу как-нибудь. Показывайте, бабуля, другие ноги.
— Да, девоньки, и силос, и кирпич, все приходилось. Как бы я вас копытом не повредила.
— Не думайте про это, бабуля, на «скорой» мы и не таких видели.
Старуха опрокинулась на спину, вытянула худые, с мослами, ноги. И широкие ее губы прошамкали: «Похоже, у цыгана меня купили. А когда молодая, дак хода хорошая у меня была. А теперь чего? Лежу, гляжу в угол — смертный глаз там горит. Мне бы, ангелы, только дотащиться до дня святого Флора и Лавра».
Врач взяла ленты кардиограммы.
— Конечно, сердце переутомлено. У вас для сравнения других кардиограмм нет?
За старуху ответил зять: «Нет. Первый раз „скорую“ вызывали».
— Вера, сделай ей укол папаверина с ношпой.
— Ну чего, на живодерню меня? — прошамкала старуха.
— Да нет, бабуля, еще зять вас весной на луг выведет. Увидите небо, солнце. Будете травку щипать.
Старуха радостно фыркнула, и ее толстые губы шепнули: «Ангелы, спаси вас Господь».
Когда за «скорой» закрылась дверь, старуха еще неподвижно лежала. Зять ушел в другую комнату.
Старуха сама поднялась. Ни копыт, ничего лошадиного в ней уже не было. Опустилась на колени у иконы Николая Угодника.
Стала молиться. В фиолетовом свете тихо, едва видно, горела лампада.
Судьба
Коля Кирюхин по всяким там узорам, морщинкам на своем довольно молодом лице угадал себя деревом в будущей жизни. Конечно, природу уничтожают, вымарывают пестицидами и всякой дрянью, и невольно приходит на ум: выскочишь лет через триста, пятьсот зеленым, полным сил ростком, а кругом — пустыня. Особенно обидно Коле, что в этой теперешней жизни его тоже пустынно оценили. Притесняли прирожденной незеленостью, неуспешностью.
В подмосковном лесу Коля потрогал шершавый ствол сосны. Ствол светился в заходящих лучах солнца. И он как бы прошел через сердце Коли. Ведь есть же такие, что и в этой жизни им везет.
Вот его единственный друг по школе, Витька Хургин, не на равных дружил, тот сразу в стебель пошел, а Коля как-то все туда-сюда, не успевал, и даже потом, перевалив кое-как институт, не укрепился должным образом, будто был он непрочно заклепанный, и заклепки отскакивали в самую неподходящую минуту, так что и подбирать их было постыдно.
Денег у него, конечно, было в самый обрез, что мешало сблизиться с Соней Миллиграмм. И когда она все-таки начала к нему приближаться, родители ее рванули в Израиль.
Между прочим, она его звала, пару писем написала, но какой из него еврей, ведь что ни говори, а здесь, на родной почве, где и говна и песочка полно, здесь ему легче расти. И вообще о чем говорить, она довольно быстро прислонилась к местному фельдшеру. Была правда тут у него еще нормальная Зойка Порышева, да какой-то голос у нее тонкий, тело тяжелое, и ногу тянула…
А мысль Коли все больше рвалась к будущей жизни. «Жизнь после смерти», такую книжку прочитал. Но главный вопрос: надо ведь сперва умереть, без этого никак не получится. И не просто, а гордо, по-лесному. Может, даже на дуэли. Он стал и книги выбирать такие. Особо ничего не открыл. Но не во сне, а даже днем вдруг останавливался и слышал: «Господа, сходитесь… Как условлено, на десять шагов… Никаких извинений…» Шесть раз Коля прочитал «Героя нашего времени» и люто возненавидел этого баловня судьбы. И чем уж так плох Грушницкий в своей шинели? Чем виноват?
Смерть Коли — на краю, в обвал, но главное, чтоб не зимой, а все как там, летом, ранним утром.
Коля выведал, где штаб-квартира зеленых, и записал свои данные. Так. На всякий случай. Читал газеты и все больше склонялся к одному человеку из ближнего окружения важного правительственного лица. Фамилия — Грушкин. Близость с Грушницким придавала особый смысл. Да, это судьба.
Коля копил, копил деньги, пока на рынке не встретил человека с выправкой и восточным лицом. Жизнь и смерть раскачивались у того над губой, под усиками. Подошел. Без колебаний:
— Продаешь? Сколько?
И пистолет перешел в Колин карман. Не торгуясь, отсчитал помененные на рубли баксы. Теперь все как бы стало на место.
«Боюсь ли я смерти», — часто задавал себе этот вопрос Коля. И всегда, с презрением: «Поглядим через пятьсот лет». Ходил тренироваться в подмосковный лес, по Киевской, чтоб спокойнее смотреть в небо.
— Привет! — говорил он деревьям. — Мы еще встретимся.
Как-то Коля увидел Грушкина на фотографии в газете. Он долго рассматривал черты его лица, примеривался.
Около станции, по той же Киевской зашел в пивной бар… И вот судьба. За столиком сидел Грушкин, положив голову на руки. Перед ним стояли шесть кружек пива. Коля подошел.
— Разрешите.
Тот тяжело поднял голову.
— Вы Грушкин, — твердо сказал Коля.
Человек посмотрел из-под темных, пьяных бровей.
— Ну допустим.
— Я хотел вас кой о чем спросить, — начал Коля, еще не зная, чем кончит. — Значит, вы Грушкин? А может, Грушницкий?
— Чего ты хочешь?
— Я пришел отомстить, — и четко, раздельно, — Григорию Александровичу.
— Кто это?
— Неважно… Давайте выйдем.
— Зачем? А за это заплатишь? — и Грушкин мрачно обвел глазами стол с кружками.
— За все, — торжественно звучал голос Коли.
Он выложил деньги. Человек, уже сильно нагруженный, с трудом поднялся.
Коле не терпелось, и они отошли за угол пивной всего метров на десять. Коля достал пистолет, стал совать в руки Грушкину.
— Как и тогда, ваш выстрел первый, но теперь не промахнитесь… У вас снова есть шанс.
Грушкин взял пистолет, осмотрел. И с размаху ударил им Колю. Но рука была не крепка. И он заорал:
— Меня вчера списали, а ты, гнида, хочешь, чтобы я застрелился?
Руки у Грушкина дрожали. Неверным пальцем нажал на курок. Пробегавшая мимо черная кошка с визгом высоко подпрыгнула и ухнула наземь.
Коля посмотрел на только что убитую, дохлую кошку. И, не оглянувшись на Грушкина, пошел прочь.
Зеркало
Сверло с победитовым наконечником вошло в блочную стену. Электродрель раздробила тишину в комнате. И через минуты три-четыре отверстие было готово.
Валера Шепелюк проверил и еще пальцем почистил. Вставил пробку. Ввинтил надежный шуруп. Повесил зеркало, сзади укрепленное проволокой. Проверил, чтоб ровно висело. Поглядел в зеркало. Увидел там мохнатое существо.
— Я жду невесту, — сказал Валера. — Она красивая. — Подумал и добавил. — Ну, не так. Но симпатичная.
— Поглядим, — сказало существо.
— Погляди, — не возражал Валера, — но ничего такого не выражай, если что.
— Если что, не выражу. А когда придет?
Валера затруднился:
— Обещалась. Сегодня, — и спохватился. — Если придет, ты не гляди, что мы с ней будем делать.
— Как это? Я не могу.
— Ладно, гляди, но не очень. Чуть-чуть.
Валера сел к столу, где все уже было готово. Сидел и думал: «Время идет. Я ведь не мальчик. Да, — и мудро добавил, собрав все в одну мысль. Жизнь».
Глядел в окно. На потолок. В зеркало не глядел.
Около пяти снял трубку телефона:
— Вера, Вер, приходи…
Послушал.
— Приходи, ну приходи. Придешь, а?
Через час пошел открывать дверь. Коридор. Чуть задержался.
Молодая женщина вошла в комнату. Оглянулась на зеркало.
— Вроде у тебя в коридоре висело?
— Ага, — обрадовался Валера. — Ты туда не гляди, ты вот сюда, — и показал на стол.
На столе две бутылки вина, и обе открыты. Два фужера. Закуски. Ваза с апельсинами. Все культурно.
— Ну чего ты хотел? — спросила женщина.
— Вер, потом. Видишь, марочное, — и он налил себе и ей. — Ну, как говорится, со свиданьицем, и чтоб не последняя.
Они выпили. Вера наскоро закусила.
— Если какое дело, скажи.
— Какое дело? Просто позвонил. Давай еще.
— Значит, ничего. А я испугалась.
— Вер, — он хлебнул сначала воздух, а потом из фужера, — Вер, может, останешься?
— Да ты что? У меня Катька должна с английского вернуться.
— Вер… Вер… Вера…
Но женщина уже поднялась.
— Возьми хоть апельсин, — ухватился за последнее Валера. И вдогон. Может, на час, а?
В коридоре заминка. Дверь хлопнула.
Валера вернулся в комнату. Сел за стол. Налил себе полный фужер. И разом, как стакан с водкой. Потом еще и еще.
— Она симпатичная.
Валера поглядел в зеркало:
— Ты о ком?
— О Вере.
— Да это разве… В школе на одной парте… Ну, в школе на одной парте, и все.