Кадар - Игорь Саенко

Да и скучно это как-то – бояться. Суеверие в этом какое-то, что ли.

Ну, ладно, что-то я, честно говоря, подустал тут слегка, глаза как-то тяжко слипаются. Пойду-ка, пожалуй, я спать, а завтра, если позволит время, расскажу что-нибудь и о лесе. Благо, что есть уже о чём. Спасибо Ревазу, посвятил меня во всякие подробности.

Всё, пошёл.

21 мая.

Ура! Сегодня я весёлый. Как, впрочем, и все у нас здесь. Прибыло, прибыло наконец-то долгожданное оборудование и через час мы все вылетаем на космодром – встречать!

Я вылетаю, Раковский, Куртис.

Пока же, как и обещал вчера, расскажу о лесе.

Сегодня утром я его опять навестил. Впрочем, не буду забегать вперёд, обо всём расскажу по порядку.

Итак. Проснулся я сегодня не в шесть, как обычно, а немного раньше. Минут за двадцать до того. Тишина стояла просто феноменальная. На Земле я бы про такую тишину обязательно подумал – затишье перед бурей. А здесь – нет. На Кадаре бурь не бывает. Никогда. Спрашивается, почему? Да просто климат такой.

Отчего же это я проснулся?

Ах да, меня же голоса какие-то разбудили.

Раздавались они, как мне показалось, чуть ли не под самым моим окном и были не то чтобы шибко громкие, просто, повторяю, очень уж тихо было вокруг. В такой тишине чихнёшь – за километр услышат.

Один голос принадлежал Куртису, другой – кому-то из геологов, кажется. Кому именно, сказать точно не могу, так как не успел ещё со всеми перезнакомиться. Всё-таки на Базе около полутора тысяч сотрудников.

Что же до самого разговора, то был он таков.

– А хороший сегодня день намечается, – сказал Куртис.

Пауза. Я же представил, как геолог с самым серьёзным видом осматривается, размышляя, соглашаться ему с этим прогнозом или нет.

– Здесь все дни хорошие, – сказал он наконец.

– Не кажется ли тебе это странным?

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, планета ведь процентов на шестьдесят покрыта океанами, а бурь, штормов никогда не бывает.

– Климат такой.

– А почему?

– Ну… Незначительный наклон оси… Времён года, следовательно, нет… Такой, наверное, была когда-то и наша Земля. До потопа. У неё в то время тоже наклон оси был немного поменьше.

Снова пауза.

– Ах, какое же всё-таки небо, а!? Будто кровь разлилась… Будь это на Земле, я бы подумал – к дождю.

– И был бы неправ, – возразил Куртис. – К морозам – это когда солнце красное. А здесь не солнце красное, а небо. Ты погляди, погляди.

– Да вижу я… Зловещий какой-то рассвет.

Куртис хохотнул.

– Не зловещий, а кровавый, – поправил он.

– Да ну тебя.

Они помолчали снова.

– А я вот о чём всё время думаю, – признался вдруг геолог. – Всё про эти Аномалии, будь они неладны.

– Вот ещё, проблемку нашёл.

– Я сделал недавно расчёты… В общем, есть одна вероятность, довольно-таки, кстати, высокая – процентов двадцать семь-двадцать девять, что… что Аномалии эти могут сослужить роль этакой энергетической линзы. Плотность биополя, в таком случае, резко повысится – и не в тысячу, как мы планируем, раз, а в десятки тысяч, а может даже – и в сотни… если не в миллионы.

– Страсти-то какие.

– Не мне тебе объяснять, – продолжал геолог, – к чему это может привести. Биополе сможет тогда, минуя ментального посредника, воздействовать на физическую материю напрямую, а это – глобальная экологическая катастрофа.

– Фу! Ну что ты за человек, Максим?! Такое утро чудесное, нет – надо тебе всё испортить. Ты лучше рассветом любуйся, сиди себе, воздухом дыши. Воздух-то какой чудесный, а?

Геолог вздохнул.

– Дай-то Бог, чтобы всё обошлось, – проговорил он.

– Да обойдётся, обойдётся. В первый раз, что ли. Расслабься, не паникуй. У нас технологии, страховка… Через неделю-другую ты сам над собой будешь смеяться.

– Дай-то Бог, – повторил геолог.

Они замолчали опять.

Я же подумал, а не набрать ли мне сейчас в тазик воды да как окатить ею говорунов. Вот смеху-то было бы. А то сидят тут, понимаешь, спать добрым людям мешают. Про Аномалии ужасы всякие рассказывают. Потом решил, да ладно, пусть себе живут – как-нибудь по-другому на них отыграемся. На волейбольной площадке, к примеру.

В общем, к разговору я прислушиваться перестал. Стал потягиваться, зевать, как-то незаметно подкралась мысль: а не соснуть ли мне ещё часик-другой? Тут я сообразил, что с таких вот искушений и воцаряется лень, и резво соскочил с кровати.

Прочь!

Прочь, проклятые соблазны!

Не найти вам во мне питательной почвы!

Не мешкая ни секунды, я выскочил из коттеджа. Рассвет, оказывается, и впрямь был самый что ни на есть замечательный. Красные, лиловые, сиреневые тона покрывали чуть ли не весь небосклон. Внизу же на востоке, наливаясь нестерпимым блеском, зарождался край восходящего Осириса. Что же до говорунов, то сидели они, оказывается, не прямо под моим окном, а в отдалении, за вкопанным в землю столом, который вечерами облюбовывают шахматисты. При моём появлении они издали одобрительные восклицания и помахали руками.

Я махнул им в ответ.

Потом наконец побежал. Сначала по присыпанной жёлтым песком дорожке, потом просто по траве. Сначала мимо нарядных коттеджей, потом вдоль выстроившейся ровными рядами техники. Нырнул в непроницаемый для света тоннель, образованный переплетёнными виноградными ветками, миновал его и выбежал наконец на простор, в поле, где под лучами восходящего Осириса уже грелось прохладное после ночи озерцо. Но прыгать я в него не стал (не довёл ещё себя до необходимой кондиции), а побежал дальше, огибая его и наращивая чуть ли не до предела скорость, пока, в конце концов, не остановился, весь мокрый от пота, с рвущимся из груди сердцем.

Здесь я поднял к небу лицо и издал рёв радующегося жизни мустанга. Теперь можно и в воду.

…На обратном пути я решил заскочить в лес. Тем более что крюк был совсем небольшой. Километра полтора, наверное, если не меньше.

Вначале, впрочем, как и обещал вчера, немного о нём информации.

Открыт лес был сравнительно недавно – лет пятнадцать всего назад, хотя сама планета была известна человечеству уже чуть ли не пять веков. Так иногда бывает. Особенно там, где запрещена широкомасштабная колонизация. Почти сразу же после своего открытия Кадару был придан статус галактического заповедника, так что посещать его могли только учёные-исследователи да ещё туристы, причём последние – по строго определённым маршрутам и в строго определённые сроки. Очень уж биологический мир Кадара был уникален. Недавнее открытие леса это только в очередной раз подтвердило. Открыл его некий экзобиолог Шкляревский, открыл мимоходом, случайно, когда прибыл в эту местность в поисках каких-то особенных грызунов, которых он был большим специалистом. Поначалу лес так и назвали – Лес Шкляревского, по название почему-то не прижилось. Кто-то предложил другое – Улей, но и это не прижилось тоже. Так он и остался просто лесом, хотя, честно говоря, на что на что, а на лес он походил, пожалуй, меньше всего. В нём не было обычных, в традиционном понимании, деревьев, не было подлеска, не было кустов. Одни только так называемые мюрзы – не то животные, не то растения, а может, и то, и другое вместе – представляющие из себя этакие фиолетовые, бутылкообразной формы тела, увенчанные кронами переплетённых зелёных щупалец. Как бы колония такая, что ли. Занимаемая ими площадь была не то чтобы большая, но не такая уж и маленькая – немногим более девятисот квадратных километров. Что удивительно, площадь эта имела форму овала и с геометрической точностью соответствовала той зоне, где местные Аномалии были наиболее активны (о последних, если будет такая возможность, расскажу чуть позже). В общем, создавалось впечатление, будто между Аномалиями и лесом явно существует какая-то связь – то ли лес есть следствие некоей мутации, вызванной воздействием Аномалий на обычные деревья, то ли мюрзы сползлись сюда из других мест целенаправленно, как, к примеру, взбираются на камни желающие погреться на солнце игуаны. Это, впрочем, лишь в том случае, если они и впрямь умели перемещаться, во что, конечно же, не верил никто, не имея на то практических доказательств, полагая, что мюрзы – существа сугубо оседлые.

Как только о лесе стало известно, к нему сразу же хлынули толпы исследователей. Было выдвинуто огромное количество гипотез, из которых самые ожесточённые споры вызвала гипотеза о разумности леса. Хочу уточнить, речь не о разумности каждого мюрза в отдельности, а именно о разумности их в совокупности. Как бы некий единый разум они в совокупности из себя представляли. Как земные пчёлы или муравьи, только более высокого порядка.

Гипотезе сейчас же нашлись оппоненты, утверждавшие, что всякий разум проявляет себя фактором активного воздействия на окружающую среду. Лес же, наоборот, пассивен, какой-либо активности в нём нет и в помине.

На это сторонники гипотезы отвечали, что цивилизации бывают разные – экстравертные и интровертные, то есть направленные во вне и направленные в себя, иными словами, созерцательные, что это как раз именно такой случай и есть. К тому не утверждать, будто лес не воздействует на окружающую среду совсем, нет никаких оснований. Что мы знаем о внешней среде вообще? Да почти ничего. Обжили ничтожный клочок мирового пространства и считаем себя чуть ли не владыками вселенной. Вселенная же наверняка поделена на этакие параллельные сегменты, в одном из которых существует и лес. Видимая нами его часть есть лишь, на самом деле, его незначительная составляющая. Основная же его деятельность нашим наблюдениям недоступна. В этом нет ничего удивительного, так как и сам человек тоже существует сразу в нескольких мирах одновременно – чувственном, интеллектуальном, культурном, духовном. Видимым же остаётся только в физическом. Остальные, если иметь сходную внутреннюю природу, познаются только путём личного переживания. Рублёвская "Троица", например, для какого-нибудь дикаря из племени тихоокеанских каннибалов представляет из себя лишь кусок редкой древесины с изображёнными на ней смешными фигурками. И всё потому, что нет у него соответствующего духовного опыта.