Знакомая варежка (Повести и сказки) - Валентина Чаплина

Белесоватый полусвет из занавешенных окон. Ерошка видит, что у этого парня нет лица. Вместо лица что-то совершенно чёрное. Маска! Парень большой, сильный, наверно, старше Ерошки. Но Ерошке везёт, они упали так, что он оказался наверху, почти лежит на парне и держит его. Подбегает Герка, тоже наваливается.

— Маску сдери, поглядим в морду свиную, — кричит Ерошка.

Герка тянется к маске. Ему мешает сильная совершенно чёрная рука парня. В перчатке! Решил в темноте невидимкой стать! Всё равно увидели! Чёрная рука хватает Герку за волосы, но в это время маска уже содрана.

Или ребята пригляделись в темноте, или из окна полусвет посветлел, но Герка ясно видит перекошенные злобой знакомые скулы и узкие полосочки вместо глаз.

— Васька! Свист! Ты?!!

Чёрная рука от неожиданности выпускает волосы. Герка вскакивает, а один Ероша уже не может удержать парня. Тот сильно бьёт его ногой и тоже быстро поднимается. Шаг, другой, и вот парень скрылся за углом. А Ерошка всё ещё никак не поднимется.

Бух-бух удаляются Васькины шаги. Не догнать Ерошке, нет, не догнать гада. Но девчонка своей деревянной палочкой сильно тянет Ерошку к забору.

— Идём, я тут все дырки знаю. Огородами раз и — там. А он ещё не добежит, — и лезет в чёрную заборную дыру.

Батон в сетке становится поперёк дыры и не пускает девчонку. Ерошка быстро пропихивает его и лезет вслед за батоном.

А Герка… Герка почему-то стоит около дырки и не лезет в неё. Как увидел перекошенные злобой Васькины скулы, ноги стали какие-то чужие, будто набили их ватой, или опилками, или тряпками. Это всё равно, чем они набиты, главное, что не двигаются. Васька сильный и подлый. Не простит. Искалечит на всю жизнь.

А Ероши с девчонкой уже не слышно. И Герка идёт, еле-еле переставляя чужие ноги. Идёт туда, за угол, куда убежал Васька. Идёт смертельно медленно, как во сне.

— Отстали, сволочи! — ругается Васька на бегу. Он бежит уже медленнее, сворачивает за угол. Не свернуть нельзя, потому что прямо всё разрыто и стоит бульдозер. И вдруг неожиданно, совсем близко, сзади быстрые шаги, и кто-то прыгает на него. И хочет повалить. Но этот кто-то слабее. Васька лягает его со всей силой. Очень больно лягает.

Ерошка поскальзывается и подворачивает ногу. Он не слышит, как в ноге что-то хрустит и меняется. Он снова кидается на парня.

— Герка, Герка, скорей! Кому я говорю, Ге-ер-ка!

А Герки нет. И не будет Герки. Зато девчонка, та самая, что только сейчас ревела на четыре улицы, подбегает и по-девчачьи виснет на Ваське, ухватившись за него железным кулачком. А другой рукой колотит Ваську батоном по спине.

— Дядя, ой, дядя, — визжит она, увидев прохожего.

Но тот и без её крика уже направляется к ребятам. Вот крепкая мужская рука берёт Ваську в тиски.

— Что случилось?

— Деньги у девчонки отнимал.

Мужчина трясёт Ваську. Тот упрямо молчит.

— А ну-ка, друг любезный, пойдём в штаб дружины. Поговорим. Да не упирайся, всё равно ведь пойдёшь.

И мужчина силой ведёт Ваську за собой. Но теперь Васька и сам не так уж сопротивляется.

Что с Германом? Где он? Может, упал, разбился до смерти? Ероша всматривается в темноту. Но здесь уже не так темно: близко большая улица.

— Ге-ерк!

Никто не отвечает.

— Я друга поищу. Что-то случилось, — говорит он мужчине, — мы сейчас придём с ним в штаб, — и он поворачивает назад.

Нога какая-то онемелая. Странно, чудно наступать, будто на деревяшке идёшь. Больно не очень сильно. И он не обращает на неё внимания.

— Ге-ер! Герман! Ты где?

Ерошка всерьёз волнуется. И вдруг видит Герку. Тот стоит на тротуаре и молчит.

— Ты что? Живой? — Ерошка трогает его руками, будто не может поверить, что это Герман. — Ты что, говорю, а?

— Ногу… вот… подвернул, — врёт Герка.

— Ух, ты! Не можешь идти, да?

— Ага, не могу.

— А ты обопрись на меня. На плечо вот. Да не бойся. Я выдержу.

Герман налегает на Ерошкино плечо, и они идут.

— Нога ничего, пройдёт, — улыбается Ероша, — я думал, тебя уже на свете нет. Чего молчишь? Больно, да?

— Ага. Терпенья нет, больно, — ещё больше завирается Герка и усиленно хромает.

— Ну, тогда молчи. Я тоже не буду говорить.

И они идут молча. Потом Ерошка сам невольно начинает хромать.

— У меня что-то тоже… нога. Но у меня ерунда, не то, что у тебя. Я даже могу совсем не хромать, — и опять смолкает.

А Герка идёт сам не свой. Если б Ерошка не поверил, если б сказал: «Врёшь, цела твоя нога, ты просто струсил!», тогда было бы легче. Тогда можно было бы огрызнуться и спорить и доказывать самому себе, что ты сейчас прав. А Ерошка верит, что у Герки нестерпимо болит нога, и только поэтому он бросил друга. Эта Ерошкина вера переворачивает Герману всё внутри. Всё вверх дном. Эта вера громко говорит, какой Герка сам подлый трус. Он до сих пор думал, что храбрый. А оказался трус.

В штабе дружины светло, шумно, много парней с красными повязками. Это пришла новая смена дежурных. Мужчина, что вёл Ваську, обращается к Ероше:

— Нашёл друга?

— Нашёл. Нога вот у него… Тоже получил ранение… И серьёзное. Еле идёт. А то бы мы без вас справились.

Только тут Ероша замечает, что его белая рубашка в грязи. Это, когда они упали с Васькой, измазал.

— Рассказывайте, — просит их парень, сидящий за столом.

И Герка вдруг узнаёт в нём… слесаря, который чинил у них кран. Вот он кто — этот слесарь! Замечательный парень-дружинник! А мать заставляла караулить его. И Герке становится ещё несносней. На душе, как на той улице, где ревела девчонка, темно-темно и грязь чавкает.

Слесарь тоже узнал Герку.

— А-а, кислый? Это ты? Я думал, ты только киснуть можешь, а ты и хулиганов ловишь. Молодец!

И Ерошку он тоже узнал:

— Ну как, не проснулась тогда тётя? — и улыбнулся.

Герке показалось, что сейчас он опять засвистит хорошую песенку о Кубе. Но он не засвистел. Посерьёзнел:

— Рассказывайте.

— А что рассказывать?

Ерошка в двух словах объяснил, как было дело.

А Васька кричит:

— Неправда! Врёт он! Это ещё доказать надо, кто отнимал. Может, ты! Ты говоришь — я! Я говорю — ты! И квиты!

— Никакие не квиты! — визжит девчонка. — Они не отнимали. Вот он отнимал, — и она батоном показывает на Ваську.

— Ты помолчи пока, — говорит слесарь-дружинник, — эх и голосок у тебя, в театре не пропадёшь, — и он трогает зачесавшиеся уши.

А Герка всё больше и больше становится противным самому себе. Может быть, первый раз в жизни нашёл настоящего друга и того обманул.

— Кто знает этого человека? — спрашивает слесарь-дружинник, указывая на Ваську.

И вдруг Герка, не хромая, делает шаг вперёд:

— Я.

— Давно его знаешь?

— Давно. На одной улице жили.

Васькины полосочки расширяются и становятся похожими на обыкновенные маленькие глаза. И в этих глазах остервенелая злоба. «Попробуй только скажи что-нибудь против меня!» — кричат на всю комнату эти глаза.

А Герка смотрит и прямо им, этим глазам, говорит:

— А я знаю, он к одному человеку в дом пришёл и двадцать рублей украл.

Ерошка от удивления раскрывает рот. А глаза-полосочки на миг становятся необычно большими, потом опять суживаются, и Васька, как дикий зверь, прыгает к Герману:

— А ты докажи! Докажи! Свидетелей не было! Может, ты украл!

И тут и Ерошка, и незнакомый мужчина, и дружинники понимают, что какие-то двадцать рублей украл именно он, Васька. Он сам сейчас выдал себя с головой. Он не умеет прятать концы в воду. И потому, что так ярко торчат неспрятанные концы, все эти большие и умные парни в красных повязках и незнакомый мужчина сознают, что Васька — ещё не самый последний человек, что из Васьки ещё может получиться кто-нибудь очень дельный, только руки приложить.

Васька длинно и отвратительно ругается, глядя на Германа. Девчонка с батоном таращит глаза: она первый раз в жизни слышит такое непонятное сочетание непонятных слов.

— Замолчи! — приказывают сразу несколько голосов, — ответишь за каждое слово.

И крепкая рука в красной повязке сильно сдавливает Васькин локоть.

В комнату шумно входят новые парни. Сейчас время меняться патрулям. Ероша, присевший было на скамью, быстро встаёт и хочет уступить место кому-то вошедшему. Встаёт, ничего не подозревая, опирается на ногу, и неожиданно для всех и для себя самого кричит. От боли. Дружинник подхватывает его под мышки и сажает на скамью. А Ерошка ничего не может сказать. Боль острыми длинными зубами впилась в сустав. Она всё сильней сжимает челюсти и не разжимает их ни на секунду, вот сейчас она перекусит ногу совсем. И, может, быть, тогда станет легче? Но она всё не перекусывает. Никак не перекусывает. Что же это она? Ну, скорее перекуси же!