Дельфийский оракул - Екатерина Лесина

И разве это – беда, что богиня не стала женой смертного?

Так миновал год. И начался следующий. Вновь принес жертвы Кей, взывая ко всем и каждому. Ищет Лето жениха. Не царя и не богача, но того, чье сердце пылает ярко.

Поспешили ко дворцу многие герои, славные охотники, сладкоголосые певцы и молчаливые мастера. Принесли они в дар Лето шкуры диковинных зверей, расщепленные щиты и сломанные копья врагов, песни, заставлявшие сами небеса плакать или же смеяться. Наполнялся дворец бронзовыми статуями, столь прекрасными, что один творец даже влюбился в собственное творение. И, отвечая на зов его сердца, оно ожило.

Радовалась Лето чужой любви. А своей – не имела.

Глухим оставалось ее сердце. И мрачнел царь Кей.

Уходили женихи, унося с собой белых перепелок. И не было среди них никого, кто обиделся бы на Лето. Разве ж можно таить обиду на чудо?

Но вновь полетел над Элладой клич царя. И устремились ко дворцу Кея все, кто мнил себя достойным. Сильные телом – и сильные разумом. Способные ко многому – и способностей лишенные. Красивые – и уродливые. Удачливые – и те, кого Удача обошла.

Не по нраву были царю подобные женихи. Но разве мог он перечить дочери? Другую бы выдал замуж, не спрашивая, желает ли она вообще замужней быть. А Лето… Лето словно не видела никого.

Снова говорила она с каждым женихом. С кем-то – долго, с кем-то – лишь словом обменялась. И каждому дарила перепелку, отправляя его прочь.

– Кого ты ждешь?! – не выдержал Кей. – Ты видела всех мужчин, которые только есть в Элладе! И никого не сочла достойным? Опомнись, Лето! Умрешь старухой!

Но лишь улыбнулась Лето: знала она, что супруга ее, богами нареченного, не было среди тех людей, в чьи глаза она глядела.

– Прости, отец, – молвила она. – Не гневайся. Обожди немного.

– Чего ждать?..

Унял свой гнев великий Кей. Да правда, как можно гневаться на ту, которая есть сама жизнь? Она же ждала, ничуть не сомневаясь, что очень скоро увидит избранника наяву.

Лето узнает эти синие глаза, ясные, как небо в полдень. И мягкие волосы цвета золота. И само лицо, преисполненное благородной внутренней красоты, и голос – ласковый, который – один – способен заставить душу трепетать, словно птица в силках… Ее сны не лгали. Следовало лишь запастись терпением. И Лето ждала.

Она выходила к морю каждый день, беседуя с волнами.

– Отец кораблей, священного дерева дух, – так говорила Лето, обращаясь и к воде, и к сосне, что издревле росла на берегу. – Не ставь препон моему возлюбленному! А ты, легконогий Гермес, чьи ум и хитрость известны во всей Элладе, подскажи ему сюда путь! Вели своим сыновьям наполнить ветром парус его корабля! Ждет его Лето.

И однажды случилось чудо. Сыпанул по волнам позолотой суровый Гелиос, вычерчивая дорожку на море – смиренном, более подобном шелковому платку необъятных размеров. Белой нитью протянулся горизонт, и ослепла на миг Лето, а когда вернулась к ней способность видеть, увидела корабль.

Белым лебедем летел он навстречу скалам, но море словно спешило убрать с его пути острые зубы рифов. И ветер наполнял парус, не чиня вреда кораблю. А солнце пылало над мачтой как знак высшей, божественной милости.

Его звали Лай, и был он сыном Ладбака, из рода грозного Кадма. Сам он, юный годами, не совершил пока что ни деяний злых, ни добрых поступков. Его нельзя было назвать сильным, равно как и слабым, но был он именно таким, какого желала Лето.

– Я стану его женой, – сказала она отцу, стоя по правую его руку. А гости еще лишь входили в город. Их корабль словно сторожил море, и люди, привыкшие к чужакам, не прятались в домах, но выходили поглядеть, кто же приехал к прекрасной Лето.

И, увидев Лая, женщины краснели – юницы ли, которым еще рано было думать о мужьях, жены ли верные, седовласые старухи, давно позабывшие о том, что они были молодыми, и вовсе младенцы ли – они улыбались Лаю открытой счастливой улыбкой. И каждая – пожелай он только – согласилась бы взойти на его корабль.

Хмурились мужчины, но добрый взгляд синих очей умерял их злость.

Разве может быть вред от юноши столь светлого?

И вовсе, человек ли он? Может, он – бог, принявший чужое обличье? Мудрый Зевс? Суровый Посейдон, любовавшийся Лето со дна морского? Светозарный Гелиос, что каждый день одарял ее теплом и светом? Полно гадать. С дороги, смертные! Лай идет!

– Добро пожаловать, – сказал ему Кей, которому гость пришелся вовсе не по нраву. И еще недавно готовый принять любой выбор любимой дочери, царь вдруг понял, что не желает он отдавать ее этому чужаку. Сияет юноша, как золотая монета. А если приглядеться – нет-нет, да и блеснет под позолотой обыкновенная медь. Но боги велят ему, царю, быть учтивым, и чужакам подали вина и хлеба, показывая, что нет зла под крышей дома Кея.

– Легок ли был ваш путь? – спросил царь, когда гости разломили свежий хлеб. – И что привело вас в наши земли?

– Я Лай из рода Кадма, – ответствовал юноша, улыбаясь прекраснейшей Лето, глядя лишь на нее одну, как Луна глядит на Землю, томимая любовью. – И я пришел в твой дом, благородный Кей, поскольку в тебе одном – мое спасение! Однажды ночью во сне я услышал голос столь дивный, что голоса певчих птиц показались мне грубыми. И голос этот звал меня, не произнося моего имени. Я ответил на зов, всем сердцем желая узреть ту, от которой исходил он. Уж не Афродита ли она ясноокая? Или сладкоречивая Афина? Сама ли Гера снизошла до смертного? Проснулся я в страшном смятении, будучи навеки привязан к той, которую ныне удостоился чести увидеть. Желал я узнать ее имя. И созвал всех жрецов моего отца. Всем я задавал один и тот же вопрос – где живет та, любовь к которой отравила мою жизнь, поскольку без нее кровь моя сделалась дурной, а мысли – слабыми.

Слушала Лето эти слова, и сердце ее то останавливалось, замирая, то летело вскачь. Именно так все и было! Значит, не лгали сны, и ласковый Гипнос протянул нить, соединив несоединимое.

– Многие имена называли мне. И были то имена прекраснейших женщин, которых уподобляли богиням – без боязни оскорбить Великих этим сравнением. Я бывал во многих городах, и к каждому городу я спешил, гонимый одним лишь желанием – увидеть наяву ту, что вновь и вновь являлась мне во снах. И лишь слабая надежда этой встречи удерживала меня от того, чтобы не броситься вниз со скалы в отчаянии. Но вот иссякли имена, и жрецы, гадавшие по полету птиц, сдались, как и те, что умели предвидеть будущее по ягнячьей требухе, и иные, считавшие звезды, и всякие, которых не перечесть, благородный Кей. Чернела моя душа, точило ее отчаянье, и как знать, сумел ли бы я дальше жить, когда б не голос, вновь раздавшийся во сне. И велено мне было в первый день лета выйти к берегу, отдать ветру перышко перепелки и плыть туда, куда понесет его ветер.

Слушал его Кей, и тронули сердце его эти слова молодого царевича.

– Велел я вновь снарядить корабль, и верные люди мои, которых я почитаю за братьев, сели на весла. И вот – стоило перу соскользнуть с моей ладони, как поднялся ветер. Наполнил он парус и понес нас через морские просторы. Много дней плыли мы, и море было гладким, как зеркало, и ветер силен был, но не страшен. Понял я, что сами боги услышали сердечный мой крик и смилостивились над нами. Привел нас ветер к этому берегу, о котором прежде не слышал я. К тебе, благородный Кей, и к твоей дочери.

Так говорил юный царевич, и взор его был устремлен лишь на Лето. Не видел никого и ничего Лай из рода Кадма, только одно лишь ее лицо, столь прекрасное, что невозможно было никак насмотреться на него.

Страх терзал его душу.

Вдруг отвернется от него Лето, вдруг поднесет ему белую перепелку, как подносила ее многим иным своим женихам? Или суровый Кей, хмуривший брови, не пожелает породниться с сыном Ладбака, ведь нет у того ни славы, ни богатства – ничего, кроме корабля и людей, верных ему?

Дал себе слово Лай, что не покинет острова без Лето. Сама идти не пожелает – так он ее силой возьмет. Ведь героям многое дозволено. А Лай из рода Кадма мнил себя героем.

Просто еще не выпадало ему случая проявить свою силу.

Только напрасны были его страхи – принял Кей гостя, как дорогого родича, пир устроил, созвав всех. И самый последний раб нашел на том пиру место. Лилось вино во славу богов, и краснела, дрожала Лето, встречаясь взглядом с тем, кому принадлежала душой.

Звенели струны кифар, и певцы прославляли красоту молодых.

Скоро, скоро поклонится Лето богиням, поднесет им в дар свои девичьи уборы, игрушки и многое из того, что оставит – ради новой жизни.