Дельфийский оракул - Екатерина Лесина

Смоется с рук кровь, отойдет, успокоится его душа.

И заживут они с Лето, как царь с царицей.

Весь день глядела Лето на море.

И всю ночь.

Ни слезинки не сорвалось с ресниц царевны. Молила Лето богов – покарать злодея, и вспоминала, что уже наказан он. Ушел остров в пучину моря. Волны укрыли героев и злодеев, равных пред мрачным Хароном. Пусть же примет Аид души в темном царствии своем, а Лето будет молить его о милости. Жертвы она принесет, богатые, и – как знать – вдруг выйдет из тьмы дух ее отца, вдруг заговорит с нею, не обеспамятовав, как прочие души?

Скажет тогда ему Лето, что любила его, что по собственной воле не оставила бы гибнущий остров, да и теперь желает умереть, лишь бы рядом с ним быть. Глядела она на волны, на весла, что, подобно крыльям, взлетали по-над морем, уводя корабль все дальше.

– Ах, госпожа моя. – Ниоба, которую при всех назвали свободной и признали дочерью царя, вышла из тьмы. Испугалась Лето, почудилось ей, что одно из мрачных порождений Тартара взошло на корабль. Но тотчас поняла свою ошибку. Ниоба, это – всего-навсего Ниоба, которой выпала нелегкая участь.

Но разве рыдает она?

Нет. И Лето не станет плакать.

– Довольно печали, – сказала Ниоба, обнимая уже не госпожу – подругу. – Всех слез не пролить, всех бед не перечесть. Так надо ли докучать богам стенаниями? Сон принесет тебе облегчение, Лето. А муж твой, славный Лай, залечит раны сердца любовью.

Долго бродил корабль по просторам океана, не приставая ни к какому берегу, пусть и появлялся он, близкий, манивший своей пышной зеленью. Спешил Лай в сияющие Фивы. Нес отцу и брату страшную весть о предательстве Зефа. И Лето уже верила ему – видела она во сне, что все было именно так, как говорил ей Лай.

И Ниоба, кроткая, милая Ниоба, всячески укрепляла ее в этой мысли.

– Боги наказали предателя, – шептала она, расчесывая волосы царевны, но думала лишь о том – самой бы ей так сидеть перед бронзовым зеркалом, и чтобы покорная рабыня ласкала ее черные кудри гребнем. – Боги спасли тебя… боги желают, чтобы жила Лето, чтобы подарила она мужу сыновей, столь же сильных, как он сам, и дочерей красоты невиданной…

Слушала Лето. И слезы застывали на ее глазах. А раны души затягивались. И вот показался впереди берег. Был он похож на все берега разом, но запнулось в быстром беге сердце Лая. Узнал он скалы и узкую полоску прозрачной воды, в которой веселились нереиды.

Ныне летели они за кораблем, протягивая прозрачные руки к Лаю, звали его голосами волн:

– Убийца, убийца…

Отворачивался Лай, но лишь для того, чтобы подставить щеку ветру.

– Убийца! – кричал и ветер.

Но никто, кроме Лая, не слышал этих голосов.

– Смотри же, любимая, – так сказал Лай, подавая руку Лето, чья красота за время пути поблекла, источенная болью и слезами. Но все еще была Лето хороша, краше многих иных дев, которыми славились Фивы. – Вот берег, который я называю родным. Он станет домом и для тебя. Забудь про отца, забудь про кровь, что пролилась там, отдай Тартару злые сны свои. Отмщен Кей. И ты свободна. Стань же моей царицей пред людьми. Пусть полюбят они тебя так же, как полюбил я!

Говорил Лай громко, чтобы не услышала бедная Лето голосов нереид и ветра. И она, глядя на чужой берег, заплакала, вспоминая иной мир, оставшийся за краем моря.

Были ее слезы прозрачны и чисты, падая в воду, превращались они в драгоценный жемчуг, который волна выносила на берег, пытаясь написать струями воды одно слово: «Убийца».

Моряки с криками радости кинулись в воду, спеша, наконец, коснуться великой Геи, пусть и славили они прежде владыку морей. Трогали они землю дрожащими руками, черпали ее горстями, благодаря за пристанище, и собирали белые жемчужины, как чудесный дар.

Нет города, столь же великолепного, как Фивы белокаменные. Крепко стоят они – во славу богов. Плодородные поля окружают город, тучные стада пасутся на окрестных лугах. Высокая стена окружает город, и семь врат открываются на семь дорог.

Никого и ничего не боятся Фивы, лишь гнева богов.

Однако милостив Зевс к своим потомкам, и даже ревнивая Гера умерила свою ярость, потому что восславили ее имя, имя великой матери и хранительницы очага. Для всех олимпийцев нашлось место в Фивах, и особо – Гермесу хитроумному.

Под его рукой процветает торговля. Со всей Эллады везут в Фивы товары, широкие реки вливаются в эти ворота – золота ли, серебра ли, диковинных ли плененных зверей или чудесной посуды; реки зерна, шерсти и других тканей, ароматных масел, скота, рабов… бессчетное множество товаров каждый день меняет хозяев, и кипит рынок, бурлит рынок.

Людские голоса оглушили Лето.

Чужие лица напугали ее, и прижалась она к мужу, ища защиты.

Ниоба же глядела на Фивы и жадно вдыхала чудесный аромат города, который уже видела своим. И отзывалась она на голос города. Разве услышит его трепетная Лето, привыкшая к тишине отцовского дворца? Боится, дрожит она, и снова – слезы в ее глазах.

Да разве можно плакать? Этак всю красоту выплакать недолго.

Так думала Ниоба и глядела на Фивы хозяйским взглядом. Быть ей женой Амфиона, названного в честь прадеда – основателя города и, по слухам, столь же сильного, как тот, прежний Амфион. А что до Лая с его замыслами, то не так уж умен молодой царь, как им он мнит себя.

Улыбалась Ниоба. Счастлива она была.

Улыбался Лай, глядя на такое знакомое, пусть и позабытое немного бурление жизни. Глядел он на улицы, на дома, на прохожих случайных, вдыхал все запахи, которыми богаты были Фивы. Дома он! И навек останется здесь. Еще не знал Лай, как он убьет Амфиона, но знал, что убьет непременно, не себя ради, но для счастья своих будущих детей.

Встречали Лая мать и отец, уже постаревший, весь седой и до боли похожий на убитого Кея. Нет, мерещится Лаю, это просто тени легли на отцовское лицо, придавая ему сходство с посмертною маской… обнял Лай отца. Низко поклонилась царской чете Лето, заговорила она дрожащим голосом, и говорила долго, не стесняясь ни горя своего, ни слез. Рассказала Лето о коварстве Зефа, о доме своем, разрушенном, и о божественном гневе.

Горьки были ее слова. И схватился за сердце Ладбак, будто незримая молния пронзила его. Отнялись руки, отнялись ноги. Упал он, как стоял, и умер в одночасье. Завыла раненой волчицей Фетида, бросилась к мужу.

– Ты! – Фетида в горе своем не видела никого, кроме Лето. Как смела эта чужачка обвинить Зефа в подобном злодеянии?!

Придумала она все!

Солгала!

– Будь ты проклята! – Фетида обняла умершего мужа, с которым многие годы прожила. – Будь проклята ты, Лето, дочь Кея! Желала ты получить моего сына? Пусть же отвернется от тебя его сердце! Желала воссесть на Фиванский трон? Пусть не для тебя он будет предназначен! Да услышат боги мои слова!

И где-то за краем небосвода раздался рокот грома, а небо затянула тень. И умерла Фетида с улыбкой на устах, веря, что наказала единственно виновную во всем.

Страх объял Лето. Хотела она бежать от несправедливого проклятья, но ноги перестали слушаться ее. Не позволил Лай жене упасть, подхватил на руки и отнес в покои. Три дня металась в бреду Лето, звала отца, клялась, что говорила лишь правду, протягивала руки к теням, подходившим к ее ложу, умоляла их забрать ее с собой или хотя бы подарить ей забвение.

Не знала Лето, что во время болезни сидел рядом с постелью ее Амфион, слушал слабый лепет чужеземной царевны, думал о многом…

И что приходила к Амфиону Ниоба, якобы желавшая помочь бедной Лето, что притворялась она ласковой и заботливой…

…и что горели погребальные огни, в дым превращая царя и царицу…

…и что плакали Фивы о внуке Кадма…

…и что звали на престол его правнука – Амфиона. Он же все чаще останавливал свой взор на гибкой темноликой Ниобе. И та краснела под этим взором. Никого не любила Ниоба прежде, но и каменное сердце ее раскололось. Синими были глаза Амфиона. Золотом отливала борода его. Кожа его была смуглой, как бронза. И руки – сильными были. Крепко обнимали они Ниобу.

– Будешь моею царицей, – шептали его губы.

Слаще меда диких пчел оказались его поцелуи. И ответила Ниоба – честно, как никогда прежде:

– Сделай меня своею женой. И рожу тебе столько сыновей, сколько врат имеют Фивы. И столько же дочерей…

Смеялся Амфион – отвечал ей: