На помощь! Как команда неотложки справляется с экстренными случаями - Михаэль Штайдль

к рентгенологическому оборудованию и компьютерным томографам. По этой причине в ЦОНП возможна быстрая и точная диагностика, а также нередко первоначальное лечение до того, как пациента переведут в другое отделение для дальнейшей терапии и наблюдения или отпустят домой.

В настоящее время эта система получила в Германии широкое распространение. Появилась дополнительная образовательная программа «Специалист в области медико-санитарного обслуживания в системе неотложной медицинской помощи»: она создана для удовлетворения требований времени к персоналу ОНП. В структуре системы неотложной помощи с 2018 года выделяется три критерия: тип и количество подразделений клиники, количество и квалификация персонала, а также возможность оказания помощи пациентам с острыми состояниями. Все это влияет на присвоение отделению определенного статуса, обеспечение медико-техническим оснащением, внутреннюю организацию и структуру отделения. В этой книге описано отделение неотложной помощи высшей категории.

Идеальное современное отделение неотложной помощи характеризует не узкопрофильное лечение, а высокая степень гибкости: можно вылечить каждого пациента, все врачи и медсестры знают, что делать с любым типом экстренной ситуации. Организационное (непространственное) деление на терапевтическое отделение и отделение неотложной хирургии, описанное в этой книге, тем не менее является довольно типичным. В конце концов, каждая клиника по своему усмотрению решает, какая форма организации будет наиболее приемлемой и удобной для нее.

Хамуди

Вопреки рутине

Я знакомлюсь с Хамуди в первый же день. В этом белом медицинском халате он, кажется, просто создан для профессии врача. С другой стороны, он движется так неспешно, как никто другой в неотложке, прежде всего, уж точно не так, как врачи. А когда он то и дело останавливается, достает черный блокнот и ручку из кармана, чтобы что-то записать, он и вовсе становится больше похож на наблюдателя — такого же, как и я, — чем на медика.

Хамуди среднего роста и строен. Когда-то он был брюнетом, как можно догадаться по цвету волос и бороды, но сейчас он почти седой. Хамуди осторожно и почти застенчиво подходит к людям, говорит тихо, но очень понятно, несмотря на сильный акцент. Словосочетание «торакальный хирург» причиняет ему боль. Он говорит, что это была его профессия, указывает на грудь. Он занимался своим делом десятилетиями, когда жил на родине — в столице Сирии, Дамаске.

«Подтвердить свою квалификацию, перевести все свидетельства и дипломы, доказать их подлинность было бы трудоемким процессом и потребовало бы немало времени», — рассказывает Хамуди. Но главным и последним препятствием, которое лишило его возможности работать в Германии, стал языковой тест. За три года жизни здесь он в достаточной мере изучил немецкий язык, чтобы не иметь проблем в общении. Но медицинской терминологией, знание которой ему необходимо было бы продемонстрировать на экзамене, он не смог бы овладеть так быстро.

Поэтому каждое утро Хамуди садится на велосипед и едет в клинику, где, несмотря на все свои сертификаты, он имеет возможность сделать для пациентов не больше, чем дилетант вроде меня. Поэтому он бродит по коридорам, вежливо приветствует входящих, улыбается, слушает, но держит дистанцию, все время записывает в книжечку новые слова и выражения.

До экзамена четыре недели. Хамуди настроен на победу. Что еще остается тому, кто, несмотря на седину, глубокие морщины и испорченное за годы практики зрение, должен начинать все сначала?

На следующий день я встречаю его в служебном помещении. Он принес блюдо с пахлавой и поставил на стол.

— С семейного праздника осталась сладкая выпечка, — говорит он и угощает меня. Она прилипает к рукам, но очень ароматная. Затем Хамуди показывает мне фотографию своей жены, чье лицо обрамлено тканью пестрого платка. А еще молодого человека с короткой бородкой и темными недоверчивыми глазами: — Ахмед. Мой сын.

Нас прерывает сигнал с табло поступивших. Мы покидаем комнату отдыха и направляемся на пост, чтобы узнать, что случилось.

«13:10, Ж78, гипотония, не интубирована, ШКГ 15». Эти загадочные данные санитар вводит в свой NIDApad и отправляет их в профильную больницу. Расшифровка данных уже не представляет для меня сложностей. Сейчас 13:00, а значит, через 10 минут доставят женщину 78 лет с жалобами на сердце. Дыхание в норме. По шкале комы Глазго, оценивающей степень нарушения сознания пациента, отметка достигает максимального значения 15, это значит, что женщина не дезориентирована и может связно говорить. Кажется, это не самый тяжелый случай. Хамуди любезно кивает мне перед тем, как отправиться в очередной тур по коридору. Я остаюсь на месте, жду прибытия санитаров, наблюдаю, записываю.

Через 24 часа привозят самого Хамуди. Без сознания, он лежит на каталке, лицо в синяках и кровоподтеках, из правого виска сквозь повязку, наложенную врачом неотложки, сочится кровь.

Все так же, как обычно и происходит в таких случаях: во время подготовки к КТ врач рассказывает коллегам из отделения неотложной хирургии об уже принятых мерах. Человек упал с велосипеда, вероятно, хотел заехать на бордюр. Он ударился головой без шлема об асфальт, получил несколько ссадин. Предварительный осмотр выявил, что единственная серьезная травма — травма головы.

Так или иначе, я уже видел пару подобных случаев. Но в этот раз все по-другому. Пациент, которого везут на КТ, не просто 55-летний мужчина с рваной раной на голове и в состоянии шока, со стабильным кровообращением и без хронических заболеваний. Это еще и человек, проделавший путь в более чем три тысячи километров, три с половиной года назад покинув огромный лагерь беженцев в Ливане, где оказался вместе со своей семьей. Это отзывчивый скромный коллега, который идет навстречу всем, будь то заведующий отделением, специалист по обработке данных, которому нужен монитор, или уборщица из Румынии. Человек, который любит общаться, ведь таким образом он лучше освоится в новой среде и, прежде всего, улучшит знание языка. Гордый отец сына Ахмеда и муж прекрасной темноглазой женщины в пестром платке, которая готовит такие удивительно вкусные сладости.

Через тонкое стекло я вижу, как на томографе делаются снимки костей черепа, а на лице отражаются красные полоски света, и думаю о дистанции и близости, о том, что значит жить вопреки рутине. Я направляюсь к посту, беру тетрадь и набрасываю несколько слов. А затем кладу ее обратно в сумку и оглядываюсь.

Рабочие кресла пусты, на