Кит на пляже - Винко Мёдерндорфер

урока будет пытаться исправить положение. Рассказывает нам про кубизм и прочие направления. Показывает картины. Мне кажется, никто его не слушает. Включая меня. Я думаю, какое прозвище ему дать. Жаба. Да, точно, жаба. Мелкий, рябой, рыжеволосый. Голубые вытаращенные глаза. Рябая жаба. Рыжая рябая жаба. По-латыни Anura. Это множественное число, а в единственном Anus. Злобно получается, но уж что заслужил. Препод искусств по прозвищу Анус. Отличная идея.

Варан Алекс и я

Уроки кончились. Я остаюсь в классе. Все высыпают в коридор. Петра снова бросает взгляд на Алекса. Надеется, что он не останется в классе со мной. Но Алекс, несмотря на неприятность с уроком изо, не передумал. Сидит на задней парте. Мой телефон пищит. Это Барбка: «Тебя подождать?» Она стоит у дверей и ждёт меня. Я смотрю прямо на неё и отвечаю: «Нет. Я на велосипеде. Потом всё равно на фехтование». Барбка кивает и уходит. Петра ещё некоторое время ошивается возле двери. Схватила Матевжа за локоть и что-то ему рассказывает. И Милана тоже остановила. Говорит что-то им обоим. Слышу, что Милан ей говорит: «Мне ещё надо Йошко сводить на прогулку, а потом можно». Да какая мне разница, что они там выдумывают.

Все уходят. В классе, кроме нас с Алексом, никого. Я смотрю в телефон, там два новых сообщения. Первое от Барбки: «Я всё-таки подожду?» Отвечаю односложно: «Нет». Второе от мамы, она спрашивает: «Ты когда придёшь? Я что-нибудь вкусное приготовлю». Мама никогда не знает, когда я прихожу. Хотя моё расписание со всеми дополнительными занятиями висит на холодильнике. Ей всё равно, что я делаю, чем занимаюсь. Папа всё очень точно помнит. Даже лучше, чем я. Спрашивает, что было на испанском, как продвигается фехтование, когда мы будем обжигать свои глиняные изделия в гончарной мастерской. Его это интересует. Всё интересует, как меня. Я смотрю на часы. На Алекса у меня есть сорок минут, потом надо будет бежать на фехтование.

Алекс сидит на задней парте и перемещаться явно не собирается. Мне что, подойти к нему, или всё-таки пусть он идёт ко мне? Мы же уже вдвоём занимались математикой, и английским, и физикой. Мы уже были вдвоём в классе. Сидели вместе. Совсем рядом. Я смотрела ему через плечо, как у него обстоит дело с задачами по математике. Но сегодня всё по-другому. Неприятно. Хотя мне нормально. Да. Приятно по-другому. Приятно-неприятно. В животе я чувствую некоторую напряжённость. Как в Диснейленде перед санками или поездом смерти. То же ощущение. Прежде чем сядешь в гондолу, прежде чем застегнёшь ремень безопасности, прежде чем всё начнётся… Это чувство страха – приятное, возбуждающее, но всё-таки это страх. Если бы не было тех объятий в начале занятий, сегодня всё шло бы как обычно. Меня охватывает какое-то напряжённое ожидание. Больше всего хочется сбежать, но я знаю, что останусь. Что это? Что это? Что это?! Понятия не имею. Приятно, но и неприятно. Приятно, но страшно.

– За работу, – говорю я; мой собственный голос в пустом классе меня пугает. – У меня мало времени, мне на тренировку надо.

Алекс встаёт и идёт к моей парте. Я уступаю ему место. Он садится рядом со мной, а я двигаюсь на самый край парты. Чтобы к нему не прикоснуться. И он отодвигается к противоположному концу парты. Перед нами рабочая тетрадь по математике.

– Вперёд, – говорю я ему.

– Да я понятия не имею, что делать, – отвечает он и поправляет волосы, которые опять упали со лба и закрыли ему глаза. Точно такой вот локон я нарисовала на портрете.

– Ты начинай, а я скажу, что и как, – говорю я, стараясь на него не смотреть. – Начнём с примеров полегче. Увидишь, в конце одно удовольствие от того, что всё решается.

– Не-а, – бормочет он. – Не идёт у меня математика, и всё.

Я молчу. Если ему всё равно, зачем он просил, чтобы я ему помогла?

– Мы с батей договорились, что мойка мне достанется, даже если я не окончу эту дурацкую школу, – говорит он, проводя пальцем по краю тетради.

– И что, будешь всю жизнь мыть чужие машины? – спрашиваю я его довольно злобно.

Он пожимает плечами:

– Ну, сколько-то. Потом накоплю денег и… – он поднимает глаза вверх, как будто ищет, что он будет делать потом, как будто точно не знает, как будто никогда об этом не думал, – и открою ещё одну мойку, – и улыбается; ему кажется, что это прекрасная мысль. – А потом ещё и ещё. У меня будет несколько автомоек. У людей всегда будут автомобили, и им всегда будет нужно, чтобы их кто-нибудь мыл и чистил. Вот как будет. – Он явно доволен своим планом.

Я ничего не отвечаю. Смотрю перед собой. Не знаю, что ему сказать.

– Думаешь, я неправ? – спрашивает он.

Я пожимаю плечами.

– У меня будут люди, которые станут работать на меня. Я сам не буду. Буду начальник, и всё. Буду считать деньги и ездить на автомобилях. Спортивный БМВ M3 GTS, бензиновый двигатель восемь цилиндров, четыреста пятьдесят лошадиных сил! И «Ягуар». Но потом, потом, когда у меня будет много денег. Как у бати.

– Так зачем ты ходишь в школу, если уже сейчас прекрасно знаешь всё про свою жизнь? – спрашиваю я.

Теперь он пожимает плечами.

– Не знаю. Хожу и хожу. До лета ещё сколько-то ждать. Батя сказал, чтоб я ходил. А зачем – не сказал.

– Тебя реально ничего не интересует, кроме автомойки? – наседаю я. – На свете столько всего интересного. Столько вообще всего! – Сказав это, я понимаю, что сейчас похожа на папу. Он тоже вот так воодушевляется. Я даже думаю, что взмахнула рукой точно так, как он машет, когда хочет, чтобы я ему точно поверила.

– А ты-то что? – вдруг спрашивает меня Алекс. – Что ты будешь делать, когда кончишь школу? Что будешь делать с этим вот всем… ну… с пианино и с фехтованием… Для чего это тебе нужно?

– Буду дальше учиться.

– Дальше? Куда дальше? Нет никакого «дальше». Чем больше знаешь, тем меньше получаешь, это мне батя сказал. Не знания нужны, а своё место. И батя прав. Какая разница, как лягушка по-латински называется. Что, думаешь, если хочешь в своём ресторане подавать лягушачьи лапки, надо знать, как они называются по-латински? Надо уметь их продать. Найти хорошего повара, привлечь в ресторан кучу людей. Вот что важно, а не Вольфганг Бах!

– Моцарт, – поправляю я, – Вольфганг – это Моцарт.

– Да какая разница: Моцарт, Бах… Я всего этого, чему меня учат, никогда делать не буду. Никто меня не спросит, умею ли я решать уравнения или когда была французская революция. Никто! Никакой от этого пользы. Поэтому я и не запоминаю. Вот когда меня батя спрашивает, знаю ли я, как покрыть воском днище автомобиля, или почему заднее сиденье чем-то перемазано, или почему я при мойке не употребил