Кит на пляже - Винко Мёдерндорфер

Петрин телефон подаёт сигнал. Петра смотрит в него. Тут мой тоже пищит, и у Алекса и Милана тоже. Мы все смотрим в сообщения. Понятно. Барбка нам всем всё объяснила: «21.III».

– У меня день рождения двадцать первого марта, – признаю я.

Опять все телефоны пищат. «Я запомнила, потому что это как раз весеннее равноденствие», – сообщает нам Барбка.

– Отлично! – с некоторой угрозой заявляет Петра. – Это на следующей неделе. Ты нас позовёшь к себе? У вас ведь большой дом, правда? – Я киваю. – Отлично! Придём к тебе справлять день рождения.

Милан воодушевился.

– Я умею готовить. Могу что-нибудь приготовить, а то мы вечно всякую дрянь едим. – Замолкает: опять что-то не то сказал, как обычно. – Ну, в смысле, мы ещё не ели никакой дряни, потому что не бывали у тебя… Не-не, я не это хочу сказать, это я так… – Все терпеливо ждут, когда он прекратит выкручиваться и извиняться без надобности. Наконец он продолжает: – Короче… Ника, если мы пойдём к тебе, Матевж может обеспечить музыку. Матевж! – кричит он Матевжу, который в другом конце класса. – Ты же будешь диджеить у Ники на дне рождения?

Матевж поднимает руку с двумя вытянутыми пальцами: мол, победа, конечно буду!

– Мы пойдём в «Макдоналдс», – быстро говорю я. – Отлично посидим. Я уже забронировала верхний этаж, скопила немножко денег, всех угощаю, всё отлично устроится, ничего не надо готовить, ничего не будем готовить или там убираться, только развлекаться.

Матевж разочарованно вздыхает.

Алекс глуповато кивает. Ему, наверное, всё равно. Петра надувает губы и говорит:

– А почему не у тебя дома? У меня мы были, хотя едва поместились в двухкомнатной квартире, у Милана тоже были…

– Потому что я приглашу весь класс! – соображаю я.

Петра хочет ещё что-то сказать, уже открывает рот для очередного гнусного вопроса, уже вот-вот раздастся её писклявый голос, но меня спасает биологичка, которая входит в класс.

На биологии было классно. Мне иногда кажется, что учительница разговаривает только со мной. Остальные зевают или, подперев лицо рукой, тупо смотрят вперёд. Только Барбку интересуют животные. Рыбы. Барбка чаще всего подаёт голос именно на уроках биологии. Обычно, конечно, это одно слово или предложение не больше чем из трёх слов.

Последний урок у нас был посвящён изобразительному искусству. Домашнее задание было сделано только у меня. Никто не нарисовал воображаемый портрет. Я сначала не хотела говорить, что нарисовала. Когда учитель стал спрашивать, сделали мы задание или нет, все молчали и смотрели в парты. Я тоже, конечно. Из солидарности. Он пошёл по рядам и – раз – вытащил рисунок из моей папки.

– Посмотрим, посмотрим, – сказал он. – Я рад, что хоть кто-то в классе меня принимает всерьёз. – И всмотрелся в мой рисунок. Я оглянулась. Петра продолжала пялиться на меня. На этот раз не злобно, как reptilia и всякие serpentes, а с иронией.

– Так-так, – продолжает мудрствовать учитель, – интересно! Я вообще-то не имел в виду реалистичный портрет, скорее, я бы ожидал необычные лица, действительно придуманные, разноцветные, фантазийные, кубистические… Мы же как раз в прошлый раз говорили о кубизме. Помнит кто-нибудь? – Все опять уставились в парты. И я тоже. Из солидарности.

Учителя изо мы зовем Ван Гог. Он рыжий, и лицо у него рябое. И он весь такой суховатый. На самом деле это не наш учитель. Он замещает больного преподавателя. Он ещё учится в академии художеств. Я назвала его Ван Гог, потому что во Франции видела выставку Ван Гога. И там был автопортрет. С отрезанным и перевязанным ухом. Этот наш замещающий учитель очень на него похож.

– Ну, понятно, – сказал он, рассматривая мой фантазийный портрет, – кубизм вас, значит, не интересует, предпочитаете реализм. – Потом посмотрел на меня и добавил: – И отлично. Поскольку это единственный рисунок во всём классе, сравнивать мне не с чем, так что могу сказать: хороший рисунок!

Я оглядываюсь на Петру; она смотрит в сторону. Поворачиваюсь к задней парте, где сидит Алекс. Он смотрит в пустоту. Его это не интересует. Потом смотрю на Матевжа. Он мне улыбается и кивает. «Браво! – говорит мне одними губами. – Поздравляю». Ободряет меня, в общем.

– Однако, – продолжает Ван Гог, – это ещё ничего не значит. Это лучший рисунок потому, что он единственный. Кроме того, мне кажется, здесь приложено много усилий, чтобы он был на кого-то похож. – И снова глядит на меня. – По рисунку виден труд, который вложил в него художник, и желание понравиться зрителю. Нельзя сказать, что это правильная мотивация для художника. Мы рисуем, пишем, творим ради себя, потому что хотим что-то сказать. Настоящие художники никогда не пишут картины для того, чтобы доказать миру, что они лучше всех. Творчество – это не соревнование. Так? – И опять на меня.

– Что? – спрашиваю я. «Что ты уставился? Хочешь поддеть? В чём дело?»

Рыжеволосый учитель некоторое время пялится на меня, как будто собирается сказать что-то умное. Потом наконец выдавливает:

– Ты очень старалась, чтобы картинка нам понравилась?

Я понятия не имею, что он хочет сказать. Это уже как-то гнусно с его стороны.

– Или хотя бы кому-нибудь понравилась? – Он подчёркивает это «кому-нибудь» и окидывает взглядом класс. – Кому же?

Я начинаю жалеть, что сделала домашнее задание. Вместо того чтобы спокойно поставить пятёрку, он тут начинает какой-то цирк. Я встаю, вытаскиваю рисунок у него из рук и кладу обратно в папку. Ван Гог стоит изумлённый, но потом совершенно спокойно продолжает:

– Я хотел сказать: мы творим, чтобы что-то сказать, а не для того, чтобы кому-то понравиться.

Дурак. Я не рисовала это, чтобы ему понравиться. Зачем он мне, рыжий старик, пусть отправляется обратно в академию и сам чему-нибудь поучится. Мне стало жалко, что я ему придумала такое благородное прозвище. Он его не заслуживает. Пусть радуется, что я его принимаю всерьёз, в отличие от остальных, и что сделала то, что он просил. Одна во всём классе! А он этого даже не ценит!

– На Алекса немножко похож, – вдруг говорит Ван Гог. – Волосы похожи. Собственно, точно такие. И глаза. А подбородок и губы другие.

Класс смеётся.

– Можешь мне вернуть рисунок, чтобы все ещё раз посмотрели? – спрашивает Ван Гог.

– Нет, – отвечаю я и кладу обе руки на свою папку, – я не для того рисовала портрет, чтобы его объяснять. – И сурово сжимаю губы.

Одноклассники ржут.

– Что, даже Алексу не покажешь? – интересуется Ван Гог.

Одноклассникам всё это очень нравится. Все поворачиваются к Алексу, который сидит на задней парте, потом опять ко мне и к Ван Гогу.

Алекс чувствует себя неуютно. Он что-то бормочет – не слышно что – и отворачивается к окну.

– Ну, пошутили – и хватит, – пытается успокоить всех учитель, – так или иначе, за Никин портрет я ставлю «отлично»…

– Нет, – перебиваю я, – я его не ради оценки рисовала. Оставьте оценку себе. А я останусь со своим рисунком.

Ван Гог – не буду больше его так называть, даже думать про него так не буду – притворно улыбается. Он слегка переступил черту и понимает это. До конца