Дева в беде - Пэлем Вудхауз

Джордж пошел дальше, ощущая удовлетворение от не зря прожитого дня. Паж Альберт попробовал свою полукрону на зуб и спрятал ее в карман. Затем он пустился бежать, сверкая от восторга голубыми глазами.

Глава IX

В то время как Джордж и Билли беседовали в саду с человеком в вельветовых брюках, Мод сидела не далее чем в сотне ярдов от них в своем любимом укрытии — в облупившейся часовне на берегу заросшего лилиями пруда, выстроенной во времена Регентства. Она читала стихи пажу Альберту.

Паж Альберт был недавним прибавлением к ее тесному кругу. Она обратила на него внимание месяца два назад, в том же примерно духе, как узник приручает и пестует обыкновенную мышь. Обучить Альберта, вытащить из борозды, воспитать его душу представлялось ей достойным трудом и отвечало романтичности ее натуры. Конечно, соратники из людской стали бы рьяно отрицать, что у Альберта есть душа. Судя по внешнему виду — вроде бы есть, но дальше этого никто идти не осмеливался. Всякий, кто увидел бы сладкое, задумчивое выражение темно-голубых, устремленных в пространство глаз, согласился бы, что он похож на очень юного ангела. Откуда было знать, что за этим летящим вдаль взглядом стоит просто-напросто мысль о том, достигнет ли камень из рогатки сидящую на кедре птицу? Мод уж во всяком случае таких подозрений не питала и изо дня в день трудилась в надежде возвысить своего пажа.

Да, она понимала, что это нелегко. Душа Альберта не проявляла особой готовности взмыть ввысь, отказывалась оторваться от земли. Стихи, которые читала Мод, он воспринимал слабо. Читая их приглушенным голосом, она устремила задумчивый взгляд на рябую поверхность пруда. Ласковый ветерок колыхал водяные лилии, отчего они как бы вздыхали.

— Это прекрасно, Альберт! — сказала леди.

Голубые глаза загорелись, губы возбужденно раздвинулись.

— Ой, уже слепни летают! — сказал он. Мод несколько обиделась.

— Да ты не слушаешь?

— Слушаю, м'леди. Во дает! Ну и громадина!

— Оставь слепня в покое, Альберт.

— Слушаю, м'леди.

— И не говори все время «слушаю, м'леди». Так говорят… говорят… — она запнулась, ибо хотела сказать, что так говорят дворецкие, но сообразила, что стать дворецким — самая заветная его мечта. — Это нехорошо звучит. Говори просто «да».

— Да, м'леди.

Мод не испытывала энтузиазма и по поводу «м'леди», но настаивать не стала. В конце концов, она еще сама не решила, какого отношения к себе хочет от Альберта. Если говорить в широком смысле, ей хотелось бы, чтобы он как можно больше походил на средневекового пажа, это облаченное в атлас сокровище, о котором она читала в легендах. Те, надо полагать, говорили «миледи». Впрочем, чувствовала она уже не впервые, возродить средневековье в наши времена нелегко. Пажи, как и все другое, сильно изменились с тех пор.

— Эти стихи написал очень умный человек, который был женат на одной из моих прапрабабушек. Он увез ее из этого самого замка в семнадцатом веке.

— Ух ты! — сказал вежливый Альберт, хотя внимание его было поглощено слепнем.

— В глазах света он был много ниже ее, но она знала, какой он добрый, и ее не заботило, что скажут люди об их неравном браке.

— Прям как Сюзан. Женилась на полицейском.

— Кто это Сьюзен?

— Рыжая такая, повариха тут была. Мистер Кеггс ей сказал: «Это у тебя неравный брак, Сюзан». Я сам слыхал. За дверью. А она отвечает: «Сунь свою толстую морду в лужу». Здорово, а?

Такой перевод ее любимой истории на язык людской очень ее огорчил.

— Неужели ты не хочешь, Альберт, — не сдавалась она, — получить хорошее образование, стать поэтом, писать прекрасные стихи?

Альберт поразмыслил над этим предложением и покачал головой.

— Не-а, м'леди.

Это не внушало особой надежды, но Мод была девушка с характером. Без такого характера не впрыгнешь в чужое такси на Пиккадилли. Она взяла с каменной ограды другую книгу.

— Прочти мне отсюда, — предложила она, — и посмотри, не захочется ли тебе вершить великие дела.

Альберт осторожно взял книгу. Ему это все надоело, так сказать — обрыдло. Правда, м'леди дает шоколадку во время этих чтений, но на его вкус они слишком напоминают школу. С неудовольствием глядел он на открытую страницу.

— Начинай, — сказала Мод, закрывая глаза. — Это так прекрасно.

Альберт начал. Голос у него осип (мы боимся, от раннего курения), и произносил он не слишком четко.

Пушистым и пищальным (ну, печальным!) мхом

Омрачена стена,

На мызе (а чего-й то?), окруженной рвом,

Она сидит одна.

О, Марьяна!…

— Марианна.

— Хорошо.

О, Мэри-Анна!…

— Марианна!

— Ладно.

О, Мыриана, погляди,

Уже спустилась мгла,

И потерпи, и подожди,

И отложи дела!

«Я не могу, — она сказала…

Эта часть Альберту скорее нравилась. Он не любил повествований, которые не сдобрены выражениями «он сказал», «она сказала». Он дочитал со смаком:

«Я не могу, — она сказала —

Ых, я устала, я устала,

Чего не померла?»

Мод слушала одну из самых любимых поэм, как композитор с абсолютным слухом слушал бы школьницу, измывающуюся над его лучшим опусом. Альберт, готовый пробороздить все семь песен, принялся было за вторую строфу, но Мод мягко забрала у него книгу: что хватит, то хватит.

— Разве ты не хотел бы писать такие прекрасные вещи, Альберт?

— Я-то? Не-а, м'леди.

— Ты не хотел бы стать поэтом? Альберт встряхнул золотистой головой.

— Не-а, я буду мясником. Мод вскрикнула.

— Мясником?

— Ага, м'леди. Они здорово зарабатывают, — сказал он, воодушевляясь. — Всем надо мяса, м'леди. Эт' тебе не стихи. Кому они нужны?

— Альберт! — слабо вскрикнула Мод. — Убивать бедных животных!

Глаза Альберта мягко засветились, как у псаломщика от ладана.

— Мистер Уиджен, на ферме, — благоговейно промолвил он, — говорит, если я буду хороший, он даст посмотреть, как будут резать свинью.

Взгляд его полетел над водяными лилиями, мысли витали далеко. Мод передернуло. А средневековые пажи, подумалось ей? Неужели они были такими приземленными?

— Пожалуй, ты можешь идти, Альберт. Ты нужен в доме.

— Слушаю, м'леди.

Альберт поднялся; ему захотелось потихоньку выкурить сигаретку. Он любил Мод, но не может же человек проводить все время с женщинами.

— Как они визжат, свиньи! Елки-палки, м'леди, — сказал он, как бы желая пополнить на прощанье ее сокровищницу знаний. — У-у! За милю слыхать.

Он ушел, Мод осталась, исполненная смутных желаний, Теннисонова «Марианна» всегда наполняла ее смутными желаниями, даже в исполнении Альберта. Когда обычная жизнерадостность сменялась сентиментальной грустью, ей казалось, что поэму эту продиктовало автору пророческое знание о ней, так точно описывал он ее историю:

Пушистым и печальным мхом

Омрачена стена…

Ну, пусть не эта часть, допустим. Если бы лорд Маршмортон обнаружил, что его стены заросли хотя бы тонким слоем инородной субстанции, он заметался бы взад и вперед, как норд-ост, каждым своим дуновением увольняя садовников и подмастерьев. Но вот это:

Ах, я устала, я устала!

Зачем не умерла?

Как это точно! В те минуты, когда она не размахивала клюшкой или не занималась иной здоровой забавой, отвлекающей мысли от неприятностей, эти слова вполне описывали ее положение.

Почему Джеффри не приехал, хотя бы не написал? Она ведь написать не могла. Письма из замка отправляли только одним путем — через шофера Роджерса, который каждый вечер отвозил их в деревню. Как же можно довериться столь открытому способу доставки, особенно теперь, когда за каждым ее движением тщательно следят? Открыть и прочитать чужое письмо — дело низкое и подлое, но она не сомневалась, что леди Каролина пойдет на это, не моргнув глазом. Она изнывала от желания излить Джеффри душу, но не решалась сделать это достоянием широкой общественности. Все и без того достаточно плохо, особенно после этой ужасной вылазки в Лондон.

На этом месте в ее мысли просочилась успокоительная струя — она вспомнила, как Джордж Бивен сбивает шляпу с ее брата Перси. Это — единственная приятная вещь, которая с ней случилась, она даже не помнит с каких пор. И тут, в самый первый раз, ее разум снизошел до того, чтобы сосредоточиться на авторе этого акта, на Джордже Бивене, друге в беде, которого она встретила накануне. Что он делает в Бэлфере? Его присутствие что-то значило, его слова — тем паче. Он недвусмысленно заявил, что хочет ей помочь.

Нет, какая ирония! Рыцарь явился на выручку — но не тот рыцарь. Почему в осаде у замка не может сидеть Джеффри, а не этот, пусть и приятный, но ненужный человек? Успела ли она уловить мелькнувшее разочарование; успела ли подумать, что Джеффри ее подвел? Она и сама бы не сказала, ибо сразу сокрушила это чувство.