Горный поход - Горбатов Борис Леонтьевич

Ночь. Бойцы лежат в окопах, всматриваются в темень.

Окопы замаскированы, огней нет: в ночной обороне нельзя ни курить, ни жечь костров. Винтовки и пулеметы поставлены на рогатки, нацелены в темноту.

Гора вся в густом лесе. Противнику легко пройти скрытно и бесшумно, а там короткий удар, штык в горло, и наших нет.

Темной ночью сливаются кусты, отдельные деревья, скалы, дорожки, сливаются, спаиваются в то, что означается нехорошим словом: «мрак». Мрак, горный мрак, когда кругом твоего окопа словно сгрудилось все: и горы, и лес, и противник…

Сухими, усталыми глазами всматриваются бойцы в ночь.

Бдительность ночью нужна, как никогда. Нужны патрули, дозоры, секреты. Нужны глаза и уши. Нужно всей своей кожей ощущать присутствие противника…

Вот что произошло сегодня.

Ночью вышла разведка синих под командой отделкома Попова.

Он вел ее от рубежа к рубежу, лисьими тропами, бесшумно, искусно пользуясь подступами, маскируясь, затаивая бурное, нетерпеливое дыхание.

Вот спокойно, не чуя беды, лежит полевой караул. Часовой смотрит и ничего не видит. Ночь темна, лес густой — где усмотреть!..

— Вперед! — шепчет Попов и… без выстрела снят полевой караул.

Мало Попову.

Дальше идет разведка. Не идет, плывет бесшумно и ловко по горе, как челнок по быстрой Куре.

Вот пулемет противника.

И пулемет взят в плен.

Мало Попову!

Эх, если б ему еще одно-два отделения, взвод бы ему…

Мало людей.

Но…

— Вперед!..

Вот… командир взвода и отделение стрелков спят.

Они спокойны: впереди полевой караул. Спит противник.

Не спит Попов.

И вот командир взвода в плену.

Мало Попову!

Политрук идет, политрук взят в плен.

— Дать бы Попову взвод, — говорил потом комдив. — И наутро оборона имела бы неприятное пробуждение…

Не было у младшего командира Попова взвода. Блестяще исполнив свою задачу, разведав все, что нужно, с трофеями вернулась разведка назад.

Попов. Запомним эту фамилию.

Какой это Попов? Тот, что два года тому назад пришел из станицы малограмотным деревенским парнем. Этот волевой, смелый, умный командир только два года назад неловко поворачивался «на-пра-а-во-о, налево-о», путая где «право», где «лево». Это тот Попов?

Да, это он.

Тревожные сведения пришли поутру в штаб полка: боевое охранение сбито, противник наседает на первую роту. Рота держаться не может.

В блокноте посредника уже были записаны первые уроки ночной обороны.

«Ночью нужно стрелков и пулеметы спустить с горы вниз. Станковыми пулеметами для кинжального, короткого действия загородить все важнейшие подступы, создать огневой отсек, чтобы и мышь не пробралась.

Не должно быть ни одного подступа перед передним краем обороны, который не был бы простреливаем нашим огнем, — как этого и требует Боевой устав».

Пулеметы были установлены, чтобы бить по противнику на два километра, а под самым носом — мертвые, непростреливаемые пространства.

В многотиражке уже поспела карикатура:

«— Во, у нас в отделении оборона: если противник за два километра по деревьям лазать будет — всех сшибем.

— А если с 50 шагов в атаку пойдет?

— Ну… тогда удирать будем».

Начальник штаба не отходит от телефона.

— Так, так, так, так, — бормочет он и доедает свой завтрак. — Правильно, правильно… Так, так, так…

Кладет трубку и обращается к помощнику:

— Командир полка приказал начинать выход из боя.

Выход из боя. Труднейшая боевая операция. Утомленные, морально угнетенные, преследуемые назойливым и обнаглевшим противником, торопятся бойцы.

Выход из боя должен происходить планомерно. Огнем и штыком прикрывает рота роту. Одна рота отходит. Другая, заняв высоту, сдерживает противника, покуда отходящая рота не укрепится и своим огнем не даст возможности уйти прикрывавшей.

Большая воля, большое упорство, большая ловкость нужны командирам и бойцам. Все эти качества показал сегодня взвод Казаряна. Казарян — молодой командир. Безусым комсомольцем пошел в военную школу, кончил ее и вот командует взводом. Он немного нескладный, худощавый, сутуловатый. Пробует писать рассказы. Получается плохо. С бойцами у него отношения простые. Он любит подолгу разговаривать с ними на всякие темы у костра. Говорит он шепелявя, быстрым восточным говором. Сегодня (а потом почти всякий раз) — он герой.

Его взвод отходил последним.

Нужно было задержать противника во что бы то ни стало. Началась игра мыши с кошкой.

Вот разведка противника, она ищет красных. Где-то за нею идут уже главные силы.

— Удирать?

Но Казаряну приказано сдерживать противника. И он затаился, приник к земле. Разведка проходит мимо — не она нужна Казаряну.

Вот идут главные силы.

— Огонь!

И взвод Казаряна открывает огонь по целой колонне противника.

Останавливается противник, недоуменный, растерянный.

Быстро развертывается, думая, что имеет дело с большим отрядом красных. Принимает бой. Начинается долгая перестрелка. А когда Казарян видит, что дело затягивается и будет ему тут конец, он ловко ускользает и опять начинает канительную перестрелку.

Мечется взвод Казаряна, ускользает от наседающего противника.

Но уже совсем отрезан ему путь.

Не уйти.

Не уйти.

Бросает Казарян тропу. Без дорог, через заросли, по скалам проходит он в мирную долину реки Гудураули.

Ушел.

Ну, теперь вздохнуть бы да драпать — благо путь еще свободен. Но взвод Казаряна — ударный взвод.

Нет, драпать рано.

И Казарян организует засаду на пути, по которому, по его расчетам, будет двигаться противник.

Засели…

Противник, не видя перед собой неугомонных красных, вытянулся головными частями на тропу. Торопится догнать отходящих красных и сесть им на плечи.

Тут-то и встретил его свинец Казаряна, Били в упор, организованно и деловито.

Взвод вернулся в полк, блестяще выполнив задачу.

Так отходит полк по тяжелой, неудобной, каменистой тропе, что вьется над рекой Коблиан-Чай.

Сзади противник. Его удерживает на последних рубежах четвертая рота, прикрывающая отход полка. Планомерно идет отход. Уже вытянулись все подразделения.

Дошли до кочевки Байбург. Здесь, у реки, объявлен привал, и бойцы, вчера занимавшие оборону, рывшие весь день окопы, ночью мало спавшие, с утра дравшиеся в обороне, затем проделавшие тяжелый выход из боя, — бойцы с радостью снимали сапоги, мыли в реке ноги, сушили потные портянки, отдыхали, ели, потому что…

Да, потому что, несмотря на усталость бойцов, им предстоял еще ночной марш.

НОЧНОЙ МАРШ

Не бывает ночей темнее южных. Какая-то плотная, осязаемая, как бархат, темень лежит вокруг. Предметы, окружающие тебя, имеют причудливые формы: так, вороная, черная в яблоках лошадь идущего впереди меня посредника кажется мне комбинацией трех покачивающихся белых пятен, иногда мне представляется, что это и не лошадь вовсе, а трехпарусная шхуна плывет, качаясь. Иногда, впрочем, та трехпарусная шхуна негромко ржет.

У посредника Шленского — маленький фонарик. Батарейка тощая, ее не надолго хватит, и Шленский экономит: бросит вперед беглый луч, осветит каменья, лужицы, невообразимую какую-то грязь, пробормочет:

— Черт, по какой мы дрянной дороге идем! — И погасит фонарик. И тогда еще чернее мрак.

Рота вытянулась узкой послушной лентой: у нее — одни глаза, одна голова и только ног много. Глаза и голова там, впереди, где единственный фонарь. Его торжественно несет красноармеец, словно на карнавале.

Около фонарщика командир роты, а сзади единое туловище роты, слепое в буквальном смысле слова. И каждая пара ног в этом туловище только и старается, как бы уследить, куда ступила впереди идущая пара ног и как бы попасть в этот след: так вернее.