Львив - Юлия Мельникова

Стах оказался хитрецом, и, не доверяя управляющим, сам начал разъезжать по Речи Посполитой, встречаться с кагальными старостами, вытрясая из них деньги. Старосты стенали, падали ниц, жаловались на неурожай, на непреходящую бедность еврейских семейств, не знавших иного блюда, кроме sledzianej watrobi[6] третьей свежести да ржаного хлеба с козьим пахучим молоком.

— Какие деньги? — плакали они, и совали Стаху взятку. Но гордый пан отталкивал руку кагального старосты, метясь кованым сапогом в его наглую еврейскую физиономию. Именно в день такого объезда местечек Стах Радзивилл и увидел в окне синагоги красивую еврейку Сару, увез ее в свой богато обставленный особняк, выстроенный по всем канонам неприступной крепости: высокие каменные стены, сторожевые башни, подъемные мосты, опоясывающие рвы, в которых на лето пан запускал живых крокодилов. Крокодилов, если интересуетесь, Радзивилл заказывал в Египте, привозили их в бочках, заполненных нильской водой, и кормил редко, чтобы зубастые ящеры не забывали своих обязанностей — пожирать тех, кто дерзнет нарушить покой Стаха Радзивилла. На зиму, когда вода во рвах вокруг замка промерзала до самого дна, крокодилов осторожно переманивали мясом в особые бочки с тепловатой мутной водицей, и бережно опускали в каменную, выдолбленную в полу замка, нишу, где нильские крокодилушки дожидались весны. В нее, круглую, но не глубокую, по желобкам вливалась подогретая вода, а по краям ниши росли осоки и кувшинки, создавая привычный уют стоячего водоема. Воздух в помещении с этой нишей отапливали два изящных камина, к которым крокодилы выползали погреться перед спячкой. Засыпали они обычно в начале октября, а просыпались в апреле. Проглатывая очередную жертву — а ею мог стать и не угодивший пану слуга, и какой-нибудь сильно задолжавший простолюдин, крокодил давился до слез, которые крупными солеными каплями падали из его маленьких доисторических глаз.

Круглая сторожевая башня, куда на самую верхнюю площадку по винтовой лестнице привезли завернутую в медвежью полость Сару, считалась идеальным укрытием. Метровой толщины стены надежно изолировали Сару от всех внешних шумов: находясь там, нельзя было расслышать все то, что происходило во дворе или в остальных покоях замка. Узкие, декоративные окошки, служившие только для того, чтобы выставить в них оружие, закрывались толстыми решетками, а кроме них еще и металлическими ставнями. Винтовая лестница, ведущая в круглую башню, оказалась очень неудобной для частых подъемов и спусков, особенно если бегать туда-сюда приходилось в платье с длинным, волочащимся по земле, шлейфом.

Чтобы спуститься вниз, желательно было не только раздеться, но и снять обувь, которая, как назло, по моде сезона, вся на высоченных каблуках.

Но и преодолев все 666 ступеней винтовой лестницы, пленница все равно не попадала в замок. Башня строилась позже, поэтому напрямую она с замком не соединялась. Нужно было знать потайные ходы, а это невозможно для человека, несколько часов назад привезенного в замок.

Бедная Сара оглянулась. Каменные, кругло сведенные стены башни таили вековой мрак. Из узкого окошка-бойницы до нее едва достигал жалкий луч света. Ничего мягкого, кроме медвежьей полости, в которую Радзивилл завернул Сару, в башне не было. Тяжелая дубовая дверь с медными кольцами-ручками не открывалась. Красивых девушек пан Радзивилл похищал часто, прибегая всегда к одним и тем же приемам. Подыскав новую жертву, он внезапно увозил ее в круглую башню и запирал в ней на срок вполне достаточный для того, чтобы несчастная смирилась со своей участью. Первый день дверь башни не отпиралась. Слугам запрещалось открывать ее, невзирая на крики и мольбы похищенной. Да и не слышны были они из-за непроницаемых каменных сводов. На вторые сутки измученная красавица, в последний раз пытавшаяся тронуть дверь, с удивлением обнаруживала, что замок отперт и крадучись спускалась по винтовой лестнице вниз, на первый этаж башни. Там, в полном безлюдье и безмолвии, стоял небольшой круглый столик орехового дерева. Заботясь о проголодавшейся пленнице, слуги выкладывали серебряные подносы с изысканными яствами — нежным мясом куропаток, засахаренными фруктами и молочным десертом. Забыв об осторожности, девушка впивалась зубами в еду и проглатывала все до крошки, считая, что подносы забыли опустошить гости пана.

Но в кушанья хитроумный Радзивилл подмешивал восточные зелья, дававшие спустя некоторое время снотворный эффект — похищенная пейзанка засыпала, теряя самообладание, и не противилась утехам настырного сластолюбца. Пан приходил в круглую башню лишь тогда, когда девица уже успела перекусить, приступая к обычным своим увещеваниям: вы, любезная, у нас не пленница, а гостья, не угодно ли пойти посмотреть мой замок? Похищенная соглашалась. Стах Радзивилл показывал ей красоты убранства, не забывая рассказать о своих крокодилах. Неожиданно она входила в залу с нишей, где лежали в полудреме толстые темно-зеленые бревна, испещренные бугристыми наростами и складками.

— Это мои верные помощники — улыбаясь, говорил пан Радзивилл. — Я привез их с теплых берегов Нила.

Заслышав голос хозяина, зубастые пасти раскрывались в страшном подобии доброй улыбки.

— Ну, ну, любезные, не трогайте! — останавливал их Стах и добавлял: — вы же ели недавно, неужели проголодались?

И называл имя какой-нибудь прежней наложницы, молодое мясо которой оказалась белым, мягким, точно свежевыловленная в лесу куропаточка. Разумеется, Радзивилл блефовал: ни одну из своих наложниц крокодилам он пока не скармливал. Но кто знает, если новая жертва будет плохо себя вести, не окажется ли она в глубокой, полной острых зубов, пасти? Далее пан услаждал похищенную барышню тихой, приятной музыкой, лившейся из его коллекции музыкальных шкатулок причудливых форм. Это навевало на слабеющую от зелья сон, а затем он уносил уснувшую красавицу наверх.

Но с Сарой вышло немного иначе. Она спустилась к столику — но ничего с него не взяла. Нет, девушка была голодна, но у нее возникли сомнения в кошерности панских угощений. И так столько лет в монастыре ей приходилось питаться трейфом! А сейчас, когда Сара снова стала жить с евреями, она и в мыслях не могла допустить такого осквернения…

Поэтому Стах Радзивилл с удивлением увидел, что Сара к еде не притронулась.

— Я это не ем — с безразличием бросила она похитителю.

— Тогда вам суждено умереть от истощения — сказал пан.

— Пусть, — вздохнула Сара, — но я наелась всякой гадости в монастыре на всю оставшуюся жизнь!

— Так вы воспитывались в монастыре?! — изумился Стах.

— Казаки устроили погром и убили моих родителей, — ответила Сара, — меня же насильно забрали в монастырь, окрестили Терезой. Я прожила у них в унижениях несколько лет, и если бы меня не унесли совы, мучилась б до сих пор. Неужели мне снова предстоит жить среди чужих? Прошу вас, пан, оставьте меня, отпустите! Разве мало вам девушек?!

Радзивилл был тронут. Вдруг перед ним та самая раввинская дочь, способная снять заклятье?

— А кем были ваши родители, милая? — спросил Стах.

— Я дочь раввина Меира — сказала Сара, глотая слезы.

— Вот оно как — задумчиво произнес пан, — тогда понятно.

Сара оказалась единственной из всех наложниц неуемного Радзивилла, которую он держал у себя в замке отнюдь не принуждением и которую — страшно представить его ханжам-родственникам — намеревался даже объявить своей законною женой! Правда, прелестная еврейка венчаться с ним не согласилась, заявив, что после монастырского заточения не испытывает к христианству ничего, кроме животного отвращения, и потому никогда не переступит порог костела.

Когда Радзивилл догадался, что от благосклонности Сары зависит снятие проклятия, он не решился навязывать ей свое общество и не потащил девушку в шелковые альковы. Отведя Саре отдельные покои, он навещал ее, приглашал на прогулки в саду, читал трогательные вирши и подарил Саре двух черных лебедей, которые плавали в пруду.

Когда-нибудь она полюбит меня, мечтал Стах, привыкший жестоко обходиться с дамами низших сословий. Если я свяжу ее веревками, Сара ни за что не простит меня, а значит, проклятие будет действовать. Надо пробудить в ней искреннее чувство, пусть не любовь, а хотя бы уважение! Только в этом случае я освобожусь от козней моего предка Осьцика, зловредный он был еврей, что ни говори!

Ради Сары пан Радзивилл изменил свою жизнь. Он забросил строительство костела с подземельями, не ходил больше смотреть на работы, в которые любил вмешиваться раньше, пустив все на усмотрение зодчих.

Вместо этого устраивал веселые представления, где в непотребном виде выставлялись другие Радзивиллы, известные своим показным благочестием, льстивая, юркая придворная челядь, жадные купцы. Разыгрывал Стах Радзивилл и «жидиаду» — комический спектакль о евреях, где все роли играли самые знатные католики, нарядившись в длиннополые одеяния, шляпы, накладные завитки и тяжелые ассирийские бороды. По замыслу Стаха, завершаться «жидиада» должна предсмертным словом. Стоя перед плахой, переодетый «еврей» — а на деле поляк — произносил совсем уж неприличные слова в адрес добрых католиков, осудивших его на казнь, хулил христианскую веру так, что это вряд ли могло кому-нибудь проститься. Однако Радзивиллу прощалось. Закончив хлесткую речь, мнимый еврей снимал бороду, отцеплял пейсы и бросался к гостям, умоляя спасти его от палачей, приговаривая при каждой фразе «Йезус Мария, Йезус Мария!» Гости разрывались от смеха, актер комично кланялся им, собирая шуточное подаяние в медную тарелочку, словно заправский нищеброд на празднике в местечке, и благодарил их по-еврейски… Сара не смеялась. «Жидиада» казалась ей не смешной, но и не слишком оскорбительной: ведь представление это — чего скрывать — насквозь антихристианское. Она ходила печальная, думая о своей судьбе.