Жизнеописание святого Франциска Ассизского - Анаклето Яковелли

Среди присутствующих — может быть, в самом темном углу церкви — находился знаменитый поэт того времени, увенчанный как «король стихов». Слова Франциска проникли в его душу и подействовали сильнее, чем пьянящая любовная канцона, сильнее, чем захватывающие поэмы о рыцарских подвигах. Когда он стоял так и впивал нежность этой музыки, он увидел, что Франциск пронзен двумя перекрещивающимися и нестерпимо блистающими мечами, один из которых прошел насквозь от его затылка до стоп, а другой прошел сквозь ребра и грудь от одной руки до другой.

Потрясенный, он не знал, что ему думать, но, придя в себя, пробился через толпу и опустился на колени перед Святым, умоляя его дать ему бедную рясу «меньшего брата» в обмен на богатые одежды прославленного менестреля.

Франциск принял его со всей любовью. Он тоже был поэт, а поэтам дано читать в душах. С материнской нежностью отнесся он к новичку и нашел для него самые ласковые слова.

Гульельмо Дивини — которого впоследствии звали брат Пацифик — никогда об этом не забывал, ибо с того дня Святой стал для него «его дорогой матерью».

Глава XVI,

в которой рассказывается о других апостольских путешествиях св. Франциска и об учреждении Великой Индульгенции.

Летом 1224 года Франциск, уже отягощенный болезнью, в последний раз отправился на гору Верна. Подъем возможен был только верхом, поэтому братья снабдили его осликом, которого на время уступил один благочестивый человек, а также провожатым.

Солнце безжалостно палило, камни раскалились, в расщелинах скал виднелись кое-как сохранившиеся пучки пожелтелой травы. Все, казалось, спало, звуки заглохли: даже деревья еле шелестели усыхающей листвой.

Внезапно провожатый, обратившись к Святому, взмолился:

— Отче, смилуйся! Я помру, если не утолю жажду.

Франциск, всегда проникавшийся жалостью к страдающим, слез с осла и стал молиться, воздев руки, и молился, доколе не открылось ему, что молитва его услышана. Потом, повернувшись к своему провожатому, сказал:

— Не мешкай, беги скорее к той скале и там найдешь воду, какую Христос ныне извел из камня ради утоления твоей жажды.

История эта была воспринята как высокий символ.

Вода, забившая из скалы по милосердию Христову, есть не что иное, как слово Святого, утоляющее жажду множества душ, пересохших от порока и лишенных влаги по небрежению пастырей.

На самом деле, пастырская проповедь никогда не прекращалась, но слово стало бездейственно и бесплодно. Беда была в форме, в которую облекалась проповедь.

Священная наука богословие, которой многие себя посвящали, разработала тонкий механизм диалектики: считалось, что, если обучить ему в школе, то результаты сами скажутся на всех сторонах жизни.

Все увлеклись спекулятивным мышлением, а оно уводило ораторов в отвлеченные сферы. Рассуждения их были понятны лишь тонким и искушенным слушателям, до простых умов, занятых повседневными делами, они не доходили.

Франциск гениально подметил, угадал этот недостаток, свойственный тому времени. Сам он в проповеди взял за образец евангельские поучения.

Вместо сложного схоластического построения он прибегал к непосредственной речи, пользовался сравнениями, притчами, примерами, врезавшимися в память слушающих; вместо сухих абстракций выбирал практические нравственные темы, излагал те истины веры, которые спасительно воздействуют на волю, побуждая к действию.

Его проповедь отличалась новизной не потому, что он применял особенные приемы, а потому, что он отверг всякие приемы.

Вдобавок слова Франциска были согреты внутренним пылом, а неколебимая вера придавала им ясность и проникновенность, так что они проникали в слушателей подобно влаге, напитывающей каждый комок земли.

Только этим можно объяснить, почему вдруг в Ассизи тридцать человек, клириков и мирян, оставив мир, последовали за Франциском по пути покаяния; почему у Якопо да Витри, епископа Сан Джованни д'Акри, священники и клирики, выслушав слова Святого, все разом вступили во францисканский орден; почему, где бы он ни проходил, всюду к нему присоединялись люди, захваченные его учением.

Слова его были обращены отнюдь не к одним овечкам стада, но и к заблудшим овцам, к душам, разъеденным пороком. В Монтеказале он обратил трех страшных разбойников, в Тоди, по преданию, удержал от преступления женщину, которая уже вознамерилась убить плод своего греха.

И такие подвиги знаменовали путь Франциска, где бы он ни проходил.

Весной 1213 года он снова отправился в путь по дорогам мира.

Выйдя из пределов Умбрии в обществе брата Леоне, Франциск обратил стопы в Романью и поднялся к стенам крепости правителей Монтефельтро.

Там начиналось великое празднество, в большом числе съезжались маркизы, графы и рыцари. Жонглеры и менестрели, привлеченные таким событием, возвеселяли сердца звучанием мандолин и пением любовных песен: самые прекрасные песни, сложенные в земле Прованса, переходили из уст в уста вместе с мадригалами на народном языке.

Франциска вновь увлек дух рыцарства:

— Пойдем на праздник, — сказал он брату Леоне, — с Божией помощью мы пожнем духовную жатву.

Они прошли через подъемный мост и вступили в широкий двор, где собрались все участники празднества. Среди сияния бархата и парчи серое сукно братьев должно было привлекать особое внимание, а простота их, надо полагать, потешала благородных дам и галантных феодалов.

Надеясь поразвлечься, хозяева празднества позволили Франциску подняться на парапет. Выждав тишины, он начал проповедь.

Для начала Святой повторил припев песенки, которая тогда была в большой моде:

«Столь огромно чаемое благо,

Что любая мука мне отрада».

По мере того, как говорящего увлекала тема, он становился все убедительнее, казалось, говорит не человек, а ангел.

Первоначальное любопытство уступило место заинтересованности, за которой последовали сердечные угрызения; люди ужасались собственной греховности.

Среди слушателей был некто мессер Орландо, граф Кьюзи из Казентино, которого более, чем других, захватила магия слов Франциска.

По окончании проповеди он подошел, чтобы поговорить с Франциском о своей душе, но Франциск попросил отложить разговор, чтобы не мешать тому исполнять свои обязанности гостя.

Позже, когда граф встал из-за трапезы, предложенной владетелем Монтефельтро, Франциск долго говорил с ним и успокоил все его тревоги.

Они уже собрались расходиться, когда мессер Орландо сказал: