Овернские влюбленные - Шарль Эксбрайа

- Мсье Дезире был добрым католиком?

- По-моему, да. Каждое утро ходил к мессе.

- Мне говорили, он был превосходный охотник.

- Он? Охотник? Ну надо же! Да мсье Дезире ни в жизнь не притрагивался к оружию... он пуще чумы боялся всего, что стреляет!

- Может быть, и боялся, Агата, но, к несчастью, как мы теперь знаем, он все же взял в руки пистолет...

- Верно, конечно... и все-таки мне не верится, что мсье мог это сделать...

- А что, он всегда держал пистолет у себя в комнате?

- Можно сказать и так... Мсье спрятал его в комоде, под кучей нижнего белья, но об этом весь дом знал.

- Ясно... Я помню, вы говорили, что мсье Дезире спал очень крепко?

- Еще бы! Даже будильника не слышал. Потому-то я и приходила будить его каждое утро, а уж заодно приносила и чай.

Разговор с кухаркой испортил настроение комиссару. "Действительно, размышлял он на ходу, - кто-то вполне мог проникнуть в комнату Дезире через незакрытое окно, вытащить из комода пистолет, обернуть его тряпками, а потом простыней, чтобы никто не услышал выстрела, и прижать дуло к виску Парнака-старшего". К несчастью, никаких подтверждений этой любопытной гипотезы у комиссара не было.

В день похорон Дезире Парнака контора открылась во второй половине дня. Взволнованный мсье Альбер прочитал своим служащим проповедь, в которой долго и нудно воспевал несравненные достоинства покойного брата. В конце концов у присутствовавших на лицах появилось одно и то же кислое выражение, призванное засвидетельствовать, что все поняли, какую невосполнимую утрату они понесли. Уловив это, довольный нотариус попросил удвоить усилия в память о том, кто, хоть и ушел навсегда, но чей дух, несомненно, навеки останется здесь. Мадемуазель Мулезан, как водится, пролила слезу, и мсье Альбер со скорбным достоинством покинул контору. Не успел он закрыть дверь, как Вермель тоже завел что-то вроде надгробной песни в честь "Мсье Старшего". Рассказ об исполненной благородства жизни Дезире Парнака поверг мадемуазель Мулезан в величайшую скорбь. Похоже, покойник все-таки ошибался, оценивая мадемуазель: он считал ее дурой и, ничуть не стесняясь, говорил об этом во всеуслышание.

Как только Вермель покончил с панегириком мсье Дезире, старший клерк велел мадемуазель Мулезан перестать изображать плакучую иву и приниматься за работу.

- Простите меня, мсье Антуан, - пролепетала она, - но я глубоко привязана ко всем членам семьи Парнак... Ведь я начинала работать еще у мэтра Альсида, отца мсье Дезире и мсье Альбера... При мне родилась мадемуазель Мишель, а мадам Анриэтта, первая супруга хозяина, была так добра ко мне... Ах, ее смерть тоже стала для нас невосполнимой утратой...

Вермель не мог упустить случая позлословить.

- Уж ее-то точно не нашли бы ночью в саду с разбитой головой и почти без одежды...

- Почему? - сухо осведомился Франсуа.

- Потому что мадам Анриэтта была порядочной женщиной! Она почитала семейный очаг!

- Так вы считаете, что вторая супруга мэтра Парнака...

- ...не много стоит, если хотите знать мое мнение!

А мадемуазель Мулезан сочла нужным ввернуть очередной "коварный" вопрос:

- С чего бы это вдруг мадам в столь легком одеянии оказалась среди ночи в саду?

- Да еще за домиком мсье Дезире, где ее никто не мог ни увидеть, ни потревожить, - уточнил казуист Вермель.

- Не иначе на свидание с одним из своих любовников выскочила, уж можете не сомневаться! - хихикнула старая дева.

Франсуа резко вскочил, в очередной раз уронив многострадальное досье "Мура-Пижон", и запальчивым фальцетом завел:

- Мадемуазель Мулезан и вы, Вермель, вы просто низкие, подлые люди!

- Что? - вскричали оба старейшины в один голос.

- Как вы смеете говорить такие вещи о супруге своего хозяина?

- Мы знаем, что говорим, - прошипел Вермель.

- Вы ненавидите ее за то, что она молода, а вы - старые развалины! Вы хотите опорочить женщину из-за того, что она красива, а вы - уроды!

- Господи, и что нам только не приходится выслушивать последнее время! - простонала мадемуазель Мулезан.

- Ах, вот оно что, вам уже мало дочери? - нанес неотразимый удар Вермель.

Ремуйе едва успел схватить Франсуа, бросившегося на обидчика.

- А ну, успокойтесь! Как только вам не стыдно! Придется все рассказать мсье Альберу. Сядьте на место, Франсуа, и займитесь наконец делом! А вас, одры, чтоб я больше не слышал. Если еще хоть что-то пикните, погоню к мэтру Альберу пинками в зад! Вот там все и расскажите!

Выволочка возымела мгновенное действие, и до самого вечера в конторе стояла свинцовая тишина, лишь изредка нарушаемая всхлипываниями мадемуазель Мулезан и тихим ворчанием в животе Вермеля. Поверх досье Антуан с любопытством поглядывал на Лепито. Неужели он и вправду втрескался в мадам Парнак? А как же быть с Мишель? Старший клерк был кем угодно, но только не дураком, и в голове у него роилось множество вопросов.

К вечеру мадам Парнак просила передать мужу и падчерице, что чувствует себя лучше и хотела бы повидать их. Нотариус, до сих пор влюбленный в жену как мальчишка, бросился к изголовью ее постели. Мишель отправилась навещать мачеху с гораздо меньшей поспешностью. Увидев отца, опустившегося на колени возле тумбочки и державшего мачеху за руку, девушка явно расстроилась. Нотариус млел от удовольствия, а жена свободной рукой теребила ему волосы и сюсюкала.

- Неужто мы так боялись потерять свою маленькую Соню? - ворковала она. - Значит, мы все-таки любим нашу маленькую Соню?

- Глупышка! Как будто ты этого не знаешь.

- А что, если б меня убили?

- Запрещаю тебе даже говорить об этом! О ужас! Что бы со мной было без моей дорогой крошки?

Мишель и смешно и неприятно было видеть это унизительное слюнтяйство со стороны отца, и она не без иронии заметила:

- Надеюсь, я вам не помешала?

Оба с удивлением посмотрели на нее, и мэтр Парнак простодушно уверил дочь, что ее приход никого не потревожил.

- В таком случае, - резко возразила девушка, - меня смущают подобные неумеренные излияния чувств.

- Уж не ревнуете ли вы, Мишель? - рассмеялась Соня.

- Да нет, скорее, мне просто... гадко.

Нотариус вскочил.

- Мишель!

- Мне гораздо больше нравится, когда ты стоишь, папа, а не полозишь, как только что.

- Я не позволю тебе...

- Пощадите! - закатила глаза мадам. - Ваши крики для меня - пытка!

И она театральным жестом подняла руки к голове. Альбер тут же бросился с извинениями.

- Любовь моя, прости... прости меня, ради бога... - И, повернувшись к дочери, строго выговорил: - Видишь, что мы натворили! И все из-за тебя! Как только тебе не стыдно?

- Ах, папа! Бедный мой папа... Ну ладно, с супружескими нежностями покончено. Соня, может, вы все-таки объясните, что с вами произошло?

- Да-да, верно, расскажи нам, как это случилось, мой ангел? - подхватил Альбер.

- Я не знаю.

- Не знаешь?

- Нет. Я шла по газону и вдруг как будто камень, что-то тяжелое свалилось с крыши и прямо мне на голову. Удар! - и больше ничего не помню...

- Это ужасно, дорогая моя! Попадись мне только этот мерзавец...

- Успокойся, мой Мишук, я ведь еще жива...

Находившийся, видимо, на супружеской диете нотариус воспринял это как сигнал и бросился было обнимать жену, но, услышав голос дочери, вынужденно остановился.

- Что за странная манера: гулять по саду в ночной рубашке в одиннадцать часов ночи! - с издевкой заметила Мишель.

Соня слегка отстранила мужа и пристально посмотрела на недоброжелательницу.

- Что же здесь странного, милочка? Представьте себе, меня мучила страшная мигрень, никакие таблетки не помогали. Вот я и подумала, может, на воздухе станет легче. Это ведь так естественно.

- Ну конечно, моя маленькая, конечно! Ты только не волнуйся. Никто с тобой и не думает спорить... - заблеял обеспокоенный супруг.

- Однако мне показалось, что Мишель...

- Дорогая, прошу тебя, не обращай внимания! Мишель сегодня что-то не в духе, уж не знаю почему... Похоже, нынешние девушки все такие - нахальные и невыносимые.

- Может, и нахальные, зато верные! - резво вставила Мишель.

Отец какое-то время молча смотрел на нее.

- Верные? Кажется, ты решила изъясняться загадками? Верные кому?

- Допустим... своим обязательствам...

- Интересно, ну что ты-то можешь в этом понимать? Помолчи-ка лучше, в конце концов ты меня рассердишь! Соня, любовь моя, прости, но я должен уходить - меня ждут клиенты.

- Да, мой толстячок, иди...

- Я приду как только освобожусь, но, если ты заснешь, не стану тебя будить.

- Как ты деликатен, мой дорогой...

Поцеловав еще раз больную в лоб, Альбер попросил дочь немного побыть с мачехой в его отсутствие. Оставшись одни, женщины с нескрываемой ненавистью взглянули друг на друга. Первой не выдержала мадам Парнак.

- Вы терпеть меня не можете, правда?

- Не то слово!

- Вот как? И за что же?

- Святая невинность! Разве не по вашей милости отец оказался в столь жалкой роли?