Паутина - Весела Костадинова

даже наши недоброжелательницы. Но зависти к ней не было, никогда. Каждая из нас обладала своими преимуществами, своей уникальностью. Но впервые в жизни мне стало неуютно от того, что при мне так обсуждают подругу.

Не в компании друзей, не в безобидном разговоре, а в строгом, выверенном голосе Роменского, в его внимательном, оценивающем взгляде.

— Красивая и серьёзная, — продолжил он, словно размышляя вслух. — И контрольную написала лучше всех вас.

Я почувствовала, как начинают гореть уши.

— Это к чему вообще? — спросила резко, не в силах сдержать напряжение.

Роменский чуть приподнял брови, но голос его остался ровным, абсолютно спокойным:

— Ты мне скажи, Лиана. Почему такая красивая девушка, имеющая жилье в городе искала место в общежитии? И почему у меня на столе ее заявление о работе в лаборатории младшим лаборантом? Почему даже в теплую погоду она носит свитера с длинным рукавом? Почему, когда мальчишки бросают на нее взгляд — отворачивается?

Я ошалело молчала, понимая, что этот человек не просто наблюдает за нами — он читает нас как открытые книги. Дашка никогда не жаловалась на свою жизнь, она старалась сохранить хотя бы видимость нормальности. Но этот человек за один месяц считал то, что знали только мы — ее самые близкие подруги.

Или… дело было в другом?

Мне стало невыносимо жарко в этом кабинете. Полыхали уже не только уши, но и щеки.

— Лиана? — чуть поторопил меня Роменский.

— Игорь Андреевич, вам лучше поговорить с ней, — я встала с кресла.

— Нет, — резко ответил он. — Сядь и рассказывай.

Я медлила, но он не отводил взгляда.

— Лиана, — повторил он, чуть мягче, — сядь.

Я стиснула зубы, но всё же опустилась обратно в кресло, сжимая пальцы в кулаки.

Роменский поднялся и подошёл к окну, бесшумно приоткрыв створку. В кабинет ворвался свежий, мокрый воздух, наполненный запахом дождя и осенней прохлады, разбавляя терпкий аромат цитрусов и удового дерева.

— Ты же понимаешь, — его голос стал чуть тише, словно он не хотел пугать, хотел объяснить, — что есть вещи, которые ни одна девушка постороннему мужчине не расскажет.

Вот значит как, ледяной декан…

Я внимательно наблюдала за ним, пока он, отвернувшись, смотрел на мокрый университетский двор, сложив руки за спиной. Что-то в его позе, в этом кажущемся безразличии, казалось обманчивым.

— Ты — её самая близкая подруга, — он повернул голову, снова посмотрев на меня. — Если есть что-то, что я должен знать…

Я не выдержала, перебила его:

— У Дашки большие проблемы дома. Очень большие. Её отчим… невменяем.

Роменский не изменился в лице, но в глазах промелькнула едва уловимая тень.

— То есть? — уточнил он, медленно возвращаясь к столу.

Но вместо того чтобы сесть на своё место, он опустился в соседнее кресло — ближе ко мне, устраняя тот формальный барьер, который обычно чётко выдерживал в общении со студентами.

— Он пьет. Как и ее мать. А когда пьет… избивает их. Их обеих. Даша защищает мать, поэтому ей достается сильнее. Она должна была переехать две недели назад к моей бабушке…. Но….

— Понял, — вздохнул Роменский.

Он не стал задавать больше никаких вопросов, просто сидел и молчал, задумавшись о чем-то своем. Я тоже сидела как мышка, боясь потревожить его мысли, лишь украдкой наблюдая за ним и вдыхая запах его одеколона. Его сильные пальцы чуть сжались на подлокотнике, в глазах на мгновение промелькнуло нечто, похожее на раздражение, прежде чем он вновь обрёл привычную холодную сдержанность.

— Игорь Андреевич, — все же нарушила я тишину, — ей нужно это место и нужна эта работа. Очень.

Роменский поднял взгляд, на секунду задержав его на мне, а затем бесшумно встал.

— Хорошо, — коротко ответил он, подходя к своему столу.

Движения у него были быстрые, отточенные, без лишних жестов. Поднял со стола два заявления — одно старое, на место в общежитии, и второе — новое, о приёме на работу в лабораторию.

Завизировал оба без колебаний.

Я невольно задержала дыхание, наблюдая за этим почти с нереальным ощущением.

Так просто?

Так быстро?

— С понедельника пусть выходит на работу, Лиана, — сказал он, протягивая мне бумаги. — Жду ее в лаборатории.

Я опустила глаза, борясь в глубине души с двумя чувствами — бешенной радостью и облегчением от того, что Дашка, наконец-то, будет в безопасности и…. досадой.

Досадой, признаться в которой было стыдно самой себе.

Быстро взяла документы из рук Роменского, слишком быстро и слишком резко, снова как три недели назад коснувшись его рукой. Тепло его кожи на мгновение ожгло меня, и внутри что-то предательски дрогнуло. Тут же отдернула руку, не собираясь обращать на это внимания.

Роменский пристально смотрел на меня.

— Спасибо, — выдохнула, загоняя внутрь все, кроме радости за подругу. — Спасибо.

Он лишь кивнул, едва заметно улыбнувшись уголками губ. Но его темные глаза выглядели…. Довольно, что ли.

— Я…. можно идти?

— Иди, — кивнул он, садясь на место.

Но не успела я дойти до выхода, как он снова окликнул меня.

— Лиана.

Я замерла, уже поднеся руку к дверной ручке. Выдохнула, медленно обернулась.

Роменский всё так же сидел за своим столом, но теперь смотрел на меня чуть иначе — взгляд прищуренный, оценивающий, словно взвешивал каждую деталь.

— Не хочешь спросить про свою контрольную?

Я на мгновение задумалась и ответила честно.

— Нет. Вы не назначили мне головомойку, как Ломовой, и не восхитились как Дашкиной. Значит я справилась средне.

Роменский чуть приподнял брови, но выражение лица оставалось всё таким же непроницаемым.

— Интересная логика, — заметил он, сцепив пальцы перед собой.

— Но ведь правильная? — уточнила я, склонив голову набок.

Он не ответил сразу, будто размышляя, стоит ли развивать этот разговор.

— Ты справилась хорошо, — наконец сказал он, и голос его прозвучал чуть тише, почти задумчиво. — Но не так хорошо, как могла бы.

А вот жалость свою засунь куда-нибудь….

Я плотно сжала губы.

— Учту на будущее, — ответила максимально сухо и холодно, показывая, что не хочу слушать нравоучения от него. — Могу идти?

Я вдруг почувствовала, как его взгляд становится чуть тяжелее, цепляясь за каждую мою эмоцию. Это было неприятно и странно… и, черт возьми, заставляло меня нервничать.

— Иди, — вздохнул он, снова склоняясь над документами.

10

— О, моя дорогая, — проворковала в телефон Наталья, — я так рада за твою подругу. Неужели носит земля таких вот уродов, как ее отчим? Бедная девочка….

Она позвонила узнать о маме, спросила как дела у меня, но неожиданно даже для самой себя я обрадовалась звонку этой женщины, которая не мучила меня словами ненужных соболезнований, а