Смерть по ходу пьесы - Эд Макбейн

Похоже, происходящее по-прежнему его забавляло.

— Что-то вроде того, — согласился Карелла.

— Что-то вроде того, много ли я выиграл от ранения моей звезды и от того, что название пьесы теперь на слуху у всего города? — И Моргенштерн широко, безо всякой задней мысли улыбнулся.

— И дата премьеры тоже, — добавил Карелла.

— Правильно, шестнадцатое число, — сказал Моргенштерн. — В четверг вечером. За день до еврейской Пасхи и страстной пятницы. Это принесет нам удачу, вам не кажется? Двойной праздник. Ну так разрешите просто сказать вам, сколько я заработаю, если эта пьеса станет хитом сезона. А я допускаю, что вероятность этого достаточно высока. На следующей неделе мы попадем на обложку «Тайма», понимаете? В воскресный номер.

— Я об этом не знал.

— Ну, так или иначе, это превратилось в телевизионную драму с продолжением. Просто невозможно послушать новости, чтобы вам тут же не сообщили про Мишель Кассиди. Мишель Кассиди, Мишель Кассиди, повсюду Мишель Кассиди. А правда, что еще нужно телевизионщикам? Красивую девицу с большими сиськами пырнули ножом — конечно, они тут же это проглотили. На публике они заламывают руки, а в кулуарах куют железо, пока горячо. Я не удивлюсь, если они сделают из этого «мыльную оперу». Впрочем, я ничего против не имею. На самом деле, если вы хотите оказать мне большую услугу, — арестуйте кого-нибудь до премьеры. Чтобы история развивалась — понимаете?

— Вы собирались рассказать мне...

— Да, о моих финансах. Что я могу с этого получить? Почему я напал на Мишель, так?

— Я не говорил, что вы на нее напали.

— Я знаю, что вы этого не говорили. Я шучу. Я тоже не говорю, что это я ее ранил. Потому что я этого не делал.

— Очень рад это слышать, — сказал Карелла, глотнул кофе и намазал себе еще один тост.

— Хотя моя доля в прибылях выглядит достаточно большой, чтобы оправдать это, — заметил Моргенштерн.

— Что оправдать?

— Убийство.

— Гм. А сколько составляет ваша доля?

— Именно об этом вы спросили с самого начала.

— А вы до сих пор мне не ответили.

— Если кратко, я получаю два процента со сборов, пятьдесят процентов от прибыли плюс оплата текущих расходов.

— И какие сборы вы ожидаете?

— Если мы переберемся в нижний город — вы хотите сказать? А мы таки переберемся, если пьеса будет пользоваться успехом. Тогда мы перейдем в театр на Стеме, на пятьсот мест. Самые дорогие билеты на обычную пьесу идут по пятьдесят баксов. С мюзиклами немного не так, там цена может доходить до шестидесяти пяти — семидесяти баксов, в зависимости от обстоятельств. Договоримся считать по пятьдесят баксов, тогда в среднем... Слушайте, что я морочу себе голову? У меня же все это посчитано.

— Посчитано?

— Да, мой менеджер делал для меня подсчеты на тот случай, если мы переберемся на Стем.

— Думаю, вы это предвидели.

— Ну, теперь я действительно это предвижу.

— Когда он сделал для вас эти расчеты?

— Вчера. Сразу после того, как Мишель была ранена.

— Ясно.

— Угу. Если вам понадобится копия этих расчетов, я вам ее вручу, когда вы соберетесь уходить.

— Был бы вам признателен.

— К вашим услугам, — ответил Моргенштерн.

— Ну так что показали расчеты вашего менеджера на тот случай, если вы переберетесь в Стем?

— В зал на пятьсот мест? Сборы могут составлять семьдесят тысяч в неделю.

— Другими словами, мистер Моргенштерн, если пьеса станет хитом, вы сможете загрести неплохой куш.

— Да, довольно неплохой.

— И сколько времени понадобится на то, чтобы компенсировать ваши затраты?

— При таких сборах? Тринадцать недель.

— После чего вы сможете получать пятьдесят процентов от прибыли.

— Да.

— А кто получает остальные пятьдесят процентов?

— Мои вкладчики.

— И сколько же их?

— Двенадцать. Если хотите, я могу дать вам их список.

— Сколько получает автор пьесы?

— Фредди? Шесть процентов.

— От какой суммы? За вычетом расходов или без оного?

— Безо всякого. Просто шесть процентов от сборов.

— Прибыльное дело, — хмыкнул Карелла.

— Если не считать того, что на каждую пьесу, пользующуюся успехом, приходится десяток провалившихся. Честно вам говорю — лучше вкладывайте деньги в кассу взаимопомощи.

— Я учту ваш совет, — сказал Карелла.

— Берите еще тост.

— Спасибо. Еще несколько вопросов, и я перестану компостировать вам мозги.

— А теперь вернемся к нашим баранам, — сказал Моргенштерн и снова улыбнулся.

— Насколько я понимаю, — начал Карелла, — вчера вечером...

— Ну, что я говорил?

Карелла улыбнулся. Он взял еще один тост, снова намазал и откусил. Прожевав, он сказал:

— Вчера вечером Мишель задержалась в театре на пятнадцать-двадцать минут. Все остальные уже ушли на обед, а она...

— Ну да, насколько я понимаю, так оно и было.

— Вас там не было?

— Нет. С чего вы взяли, что я там был?

— Я думал...

— Раньше — может быть, но не тогда, когда они...

— Я думал, что вы присутствовали на репетиции.

— Я пришел в театр в пять, а ушел не то в шесть, не то без четверти шесть. Сразу после свары.

— Какой свары? — заинтересовался Карелла.

— Да обычное дерьмо.

— А в чем это обычное дерьмо заключалось?

— Актриса желала знать, почему она должна делать то или это, а режиссер требовал, чтобы она не выпендривалась, а делала.

— То есть это была ссора между Мишель и Кендаллом, так?

— Да, так. Только это не было ссорой, это была обычная грызня. Вы знаете эту знаменитую историю насчет телефонного звонка?

— Нет, не знаю.

— В какой-то пьесе присутствует сцена, во время которой звонит телефон. Актер должен снять трубку и поговорить с человеком на другом конце провода. Согласно этому методу актер хочет знать мотивации поступка — почему он должен снимать трубку? А режиссер ему говорит: «Да потому, черт бы тебя побрал, что телефон звонит!» Это происходит все время — грызня между режиссером и актерами. Не стоит придавать этому значения.

— Кто еще при этом присутствовал? Фредди Корбин там был?

— Нет. Только актеры и подсобные рабочие.

— Когда вы уходили, они все еще были там?

— Да.

— Но они ушли из театра раньше Мишель — так?

— Да, она отправилась на примерку. Она минут на пятнадцать-двадцать нужна была художнице по костюмам.

— Итак, все остальные в половине седьмого ушли на обед...

— Мне кажется, Эшли так рассчитывал. Да, я уверен, что он сказал «половина седьмого».

— И в театре остались только Мишель и художница по костюмам.

— Ну, там должен был оставаться еще Тори.

— Тори?

— Наш охранник. Он стоит на служебном входе.

— Его так зовут? Тори?

— Ну, на самом деле его настоящее имя Сальваторе Андруччи. Но он выступал под именем Тори Эндрюс. Вы не помните Тори Эндрюса? Лет двадцать — двадцать пять назад он показывал очень неплохие результаты в среднем весе. Это и есть Тори.

— Не знаете, где я могу его найти?

— В театре. Хотите еще кофе? Я попрошу, чтобы эта чернушка принесла свежего.

— Спасибо, нет, — отказался Карелла. — С меня хватит.

— Тогда позвольте, я отыщу эти расчеты. Если, конечно, они вам все еще нужны.

— Они мне все еще нужны, — подтвердил Карелла.

Джиллиан Пек жила в верхней части города, в солидном доме со швейцаром. Швейцар позвонил по домофону и сообщил о госте. Клинг услышал, как женский голос произнес с британским акцентом:

— Да, пожалуйста, пусть он поднимется.

Женщине, открывшей дверь, на вид было сорок с небольшим. Это была хрупкая брюнетка с буйной гривой волос, одетая в зеленую тунику из шелка и парчи, расклешенные пижамные брюки и зеленые тапочки с золотой отделкой. Она прямо с порога сообщила Клингу, что на полдень у нее назначена встреча — а уже было десять минут двенадцатого, — и потому она надеется, что детектив будет краток. Клинг пообещал постараться.

Хозяйка провела его в гостиную. По стенам ее были развешаны в рамочках рисунки костюмов, которых, похоже, хватило бы на сотню разных пьес, — но Джиллиан заявила, что они относятся всего лишь к десяти постановкам.

— Моей любимой работой была «Двенадцатая ночь», я ее делала для Марвина. — Хозяйка лучезарно улыбнулась и провела Клинга мимо серии эскизов, на которых были изображены люди в ярких нарядах. В углу каждого эскиза карандашом было написано имя персонажа: сэр Тоби Белч. Сэр Эндрю Агвичек. Мальволио. Оливия. Виола...

— Мне нравятся имена, которые он им дал, — кивнула в сторону своих творений художница. — Вы знаете полное название этой пьесы?

— Нет, — сказал Клинг.

— Шекспир назвал ее «Двенадцатая ночь, или Что угодно». Я восприняла это как намек на костюмы. Я решила, что взгляд должен беспрепятственно проникать повсюду.

— Думаю, вам это удалось, — проронил Клинг.

— Да, вполне, — согласилась Джиллиан, изучая рисунок. — Ну да ладно, — сказала она, внезапно повернувшись и подойдя к мягкому уголку, состоявшему из дивана, обтянутого красным бархатом, и двух кресел по бокам, обтянутых черным. Женщина уселась в одно из черных кресел — возможно, потому, что ей не хотелось слишком уж напоминать новогоднюю елку — зеленый наряд на красном фоне. Клингу стало любопытно, делает ли она наряды и для себя тоже.