И повсюду космос. Избранные стихотворения и поэмы - Виктор Александрович Соснора

всех моих отцов по роду.

С открытым ли забралом,

               красться

ли с лезвием в зубах,

            но – счастье

уничтожать остатки свастик —

коричневых ли,

          желтых,

              красных!

Чтоб, если кончена война,

отликовали костылями, —

не леденело б сердце над

концлагерями канцелярий.

«Гори, звезда моя, гори…»

Гори, звезда моя, гори

и полыхай притом!

Сто Сцилл и столько же Харибд

хромают за хребтом.

Там сто стоических пещер,

там стонет красота,

за тем хребтом, где вечер-червь

мне душу разъедал.

Он разъедал, да не разъел,

он грыз, да не загрыз.

Ни сам я и ни мой размер

не вышли из игры.

Не обрели обратных нот,

не хлынули под нож.

И если прославляли ночь, —

то ненавидя ночь!

Пусть вечер,

        как хирург,

              угрюм,

хромает вдоль застав.

Моя звезда!

       Ты – не горюй!

Гори, моя звезда!

«Я в который раз, в который…»

Я в который раз, в который

ухожу с котомкой.

Как ты?

Где ты?

В чьей карете

скоростной катаешься?

И какие сигареты

с кем ты коротаешь?

Вот придумал я зачем-то

самозаточенье.

В сфере северных завес

снежных

      и сказаний

я на каторге словес

тихий каторжанин.

Буквы тихие пишу,

в строчки погружаю, —

попишу,

подышу

и продолжаю.

И снежинка —

         белой чайкой

над окном огромным!

Чайкой ли?

Или случайной

белою вороной?

«За Полярным кругом, за Полярным…»

За Полярным кругом, за Полярным

кустики изогнуты, как скрепки.

Может быть,

        Сиянье запылает?

Нет.

Не запылает.

Знаю крепко.

Горизонт газетами оклеен.

Говорят,

     здесь в самом лучшем виде,

как дельфины,

        прыгают олени!

Что ж.

Охотно верю.

Но не видел.

Пьяницы —

       наземные пилоты —

в высшем пилотаже по субботам:

тот в петле,

а этот подбородок

у жены выламывает бодро.

Диво – Север! Оближите,

                ваньки —

встаньки, ваши

         важные машины!

Развевайся, знамя – рваный ватник!

Развивайтесь, знанья матерщины!

За Полярным кругом

            крик собак.

Подвиг трудовой опять

              струится.

И твоя судьба,

моя судьба

замкнута,

       как этот круг,

              Строитель.

«И возмутятся корабли…»

И возмутятся корабли

на стойбищах моих морей.

Как сто блестящих кобылиц,

поскачут в бой сто кораблей.

В них сто бесчинствующих сов

вонзятся костяной губой!

Девятый вал!

Так в море слов

девятый вал. Проклятый бой.

Боишься?

А кого, босяк?

Эпоху?

    Короля?

Эпоху – в пах!

         Король иссяк,

он плачет у руля.

Он у кормила плачет, наш

кормилец, скиф, герой.

Он взять хотел на абордаж

слова

    кормой корон!

Девятый вал?

Он – свалка, вал.

Во мире синем,

         в море слез

торпедами плывут слова.

Пока подводно.

Но всерьез.

«В детстве…»

В детстве,

      где, как говорят, пролог,

спят мои дни досадные.

Детство мое,

        кое прошло

с пятого на десятое,

спады, подъемы зим,

            а весны —

мизерное количество,

и не колышется клич весны, —

мысленно лишь колышется.

Детство – начало из всех начал:

подлинность в полдни пробуем

лишь поначалу.

          А по ночам —

подлостью, лестью, пропадом!

Пропадом!

Майский малиновый снег —

пропадом! буднями!

Женщины первой не женский смех —

пропадом!

      тройкой с бубнами!

Детство!

     Напевен и в пору слеп,

правдою – перед правдою

лишь поначалу.

          А повзрослев —

прочими препаратами.

Две осенние сказки

1

Лица дожди стегают

металлическими пальцами.

Листья с деревьев стекают

плоскими каплями крови.

Зазубринами крови

листья с деревьев стекают.

И подставляют гномы

продолговатые, ледяные стаканы.

Гномы —

аккуратненькие, как мизинцы,

малолетние старички,

будто в винно-водочном отделе магазина,

наполняют стаканы

    за успешное завершение труда

    по успешному завершению лета.

Гномы цедят листья,

рассказывают анекдоты армянского радио.

У них одухотворенные, отдыхающие лица.

Еще стаканчик?

На здоровье, товарищи!

2

14 гномов с голубыми волосами

сидели на бревне,

как в зале ожидания на вокзале,

и думали, думали, думали.

Думали о том,

как превратить бревно в дерево.

Тогда один гном взял шприц

и ввел в тело дерева пенициллин,

и ввел глюкозу.

Но бревно не стало деревом,

а еще больше одеревенело.

Тогда другой гном

отбежал на четыре шага от дерева

и заманипулировал

гипнотическими кистями рук

            и глазными яблоками.

Он взывал:

– Бревно, стань деревом! —

Но бревно не стало деревом.

Тогда третий гном (председатель гномов),

мудрый, как дебри

(мудростью веков пропах),

поставил бревно на попа

и приказал:

– Это дерево.

Тогда остальные 13 гномов

облегченно завосклицали:

– Какое замечательное дерево!

Настоящее зеленое насаждение!