Розовый Меркурий - Франтишек Лангер

— Глупости, милый друг…

— Погодите, погодите, не торопитесь. Я тогда все это не только продумал, но и высчитал. Вот, слушайте. Я посылал свои марки в Вену. Это длилось тогда трое суток. Также медленно ездил тогда и международный экспресс. Оттуда это шло в Рим, скажем, четверо суток. Из Рима уже можно было телеграфировать или даже позвонить по телефо­ну этому Д'Аннунцио, значит, это я не считаю. Но пара дней была ему нужна, чтобы одеть и вооружить своих парней и чтобы изготовить печати для надпечатки марок. Скажем, он мог занять Риеку уже на десятый день, и в этот же день мой друг мог купить на почте первые марки и сразу послать их мне с этим письмом. Оно шло в Прагу как раз четверо суток. Сложите все это и получите ровно две недели с момента, когда я кончил воевать. Все сходится точка в точку. К несчастью, это так.

Я еще хотел что-то возразить, но Крал замахал рукой и продолжал:

— Что ж, так все это и случилось. Удачно еще, что мое вмешательство не попало в историю. Поэтому я и остерегался рассказывать вам о нем. У меня было тяжелое угрызе­ние совести. Это худшее наказание. За что? Неужто непонятно? За самовлюбленность и гордыню. Когда я удивил братьев югославов изящным решением марочной загадки, мне захотелось еще принудить их удивляться моему военному искусству. Показать, что я на самом деле добар войник!

Так решил каждый. А еще добавлю: меня наказали марки. За то, что я обращался с ними, не считаясь с тем, для какой цели они созданы. Замечали ли вы, что люди всегда страдают от вещей, если принуждают их делать то, к чему они не предназначены? Вещи мстят. В молодости мой сосед по канцелярии имел привычку копаться в зубах кончиком ножа. Смотреть на это было невыносимо. Наконец, он сломал себе два передних зуба и в придачу кончик этого самого ножа из золингенской стали. А наш писарь колол на рожде­стве орехи револьвером и отстрелил себе кусок ладони и рукав! А что вытворяют ящики стола? У вещей свои капризы, и они умеют злорадствовать.

Я поступил тогда со своими марками, не постесняюсь сказать дорогими марочками, также неправильно, не по-филателистически. Помните, когда я придерживался с ними фи­лателистической морали, то с их помощью спас индийскому принцу его королевство. А теперь, когда я поступил с ними так богохульно, они отомстили мне.

Я знаю, что вы скажете. Что все это суеверие и мистика. Ладно. Пусть вы правы. Но разве не могу я позволить себе немного мистики в связи с тем, что я тогда проделал с ни­ми? Ведь никто не твердит так часто, что в филателии должны господствовать делови­тость и честность, что марки надо использовать по их назначению. Все это я говорю в ин­тересах филателистской морали. Ведь марки не имеют покровителя или защитника… По­нимаете, шоферы имеют святого Христофора, пожарные — Флорианта, актеры — Талию, а марки — никого. И даже нечто, вроде демона, духа марок, не властвует над ними. Если бы у них был кто-либо такой, тогда можно было бы сказать: мол, меня их покровитель на­казал за то, что я проделал с ними такую штуку, для которой они не созданы. Я воевал с их помощью. Но у марок совершенно мирная цель: чтобы люди их собирали и радовались им. А кто использует их иначе, грешит. Вот за это я и был наказан.

J. R. Official.

Нa этот раз у моего друга было отличное настроение, и он начал свой рассказ даже без особых просьб.

— Вас заинтересовала сицилийская марка? Я не удивляюсь, она может вызвать вос­торг у многих. На ней прекрасная тончайшая гравюра тех времен, когда в марочном ис­кусстве еще была в чести и высоко ценилась терпеливая работа гравера. Одну Сицилию, помнится, я когда-то преподнес в подарок монакскому князю.

Такой важный господин, понятно, не коллекционирует отдельные марочки. Он тогда составлял себе из сицилийских марок целые листы. Как мы выражаемся, он реконструи­ровал граверные плиты. Я объясню вам это сейчас. Дело в том, что после многочисленных граверных исправлений, проводимых на плите, когда она начинала при печатанья марок изнашиваться, случалось, что постепенно одна марка стала отличаться от других марок того же листа. Иногда это были едва заметные детали. Однако находились знатоки, умев­шие, например, у сицилийских распознавать все эти отклонения. Они либо писали тол­стые книги и составляли списки сицилийских ретушей (забава очень дешевая), либо стре­мились собрать все отклонения какой-то из этих гравюр. По этим отклонениям они снова составляли целый лист примерно в том виде, как он вышел в типографии из-под плиты. Это, конечно, более дорогое развлечение. Настолько дорогое, что его может себе позво­лить какой-нибудь монакский князь или один из Ротшильдов. Здесь нечто от кроссворда или, если хотите, от скачек, от волнующей охоты, а все это вместе можно назвать верши­ной филателистического снобизма, доставляющей большое удовольствие торговцам мар­ками.

Выглядит это так. Перед вами листок, клеточки которого заполнены одной и той же маркой, повторяющейся сто раз, но каждый раз она немножечко иная. Изменения узнают­ся в микроскоп. Если, скажем, в бороде монарха торчит на один волосок больше, то по этому признаку вы определяете, что марка должна находиться в пятой клетке второго ря­да, а если в ее обрамлении верхняя линия толще, то она из шестой клетки седьмого ряда.

Это, как видите, весьма скрупулезные различия, но знать их совершенно необходимо для того, чтобы правильно расположить марки. Если вы представляете, как это делается, то можете гордиться. Речь идет о знаниях.

Ну так вот, если бы вы были монакским князем, то могли бы попытаться реконст­руировать такой лист, хотя бы только сицилийских, в два грана, голубого оттенка. На них этот эксперимент нетрудно провести. Они встречаются довольно часто. Вы начнете с объ­явления, что заплатите пятьдесят франков за хороший экземпляр. Начнутся предложения и посылки. Выберете из всего этого то, что вам требуется, вернете ненужное. Потом вы принимаетесь прилежно изучать на каждой марке бороду короля Фердинанда II, его бро­ви, длину носа, извилины ушей и вариации надписи, обрамляющей марку. В зависимости от всего, что вы найдете, вы определите ее потом в девятую клетку во втором ряду или в первую в восьмом. Так, как они располагались, когда семьдесят лет назад выходили из ти­пографии в целых листах.

Сначала все идет быстро, так что в вас все время поддерживается коллекционерский азарт. В филателии вообще начало легко и быстро. Пять, десять, семьдесят, восемьдесят — через два месяца у вас первые сицилийские в сборе. Но затем темп замедляется. Чем больше у вас марок, тем труднее доставать следующие. Ведь вам это уже известно. Во­семьдесят шестую и восемьдесят седьмую такой монакский князь как-нибудь еще доста­нет, но три следующих, до девяноста, уже вызывают затруднения и стоят по триста— пятьсот франков. До девяноста шести этот князь дотянул, а за девяносто шестой экземп­ляр заплатил уже две тысячи.

Оставалось раздобыть еще четыре. Это уже не масса и не куча, как раньше, это от­дельные индивидуумы. За каждый в отдельности надо снаряжать охоту, о каждой можно написать детективный рассказ. Девятая марка в седьмом ряду и третья в третьем были для князя закуплены после длительных переговоров, причем первая — в Германии, у бывшего ротмистра, за три тысячи, а вторая — у шведского фабриканта галош, затребовавшего, кроме трех тысяч, еще любой другой экземпляр двугранановой. А так как он не заботился об отклонениях, то у него теперь были и деньги, и марка. Третью, предпоследнюю, один торговец искал целый год и послал по ее следам в Бухарест своего агента. Агенту при­шлось отправиться еще в Бордо, а из Бордо — в Ригу. Торговец получил за марку восемь тысяч плюс дорожные расходы.

Итак, после двухгодичного труда лист был заполнен девяноста девятью марками. Незаполненной оказалась еще только одна клеточка, ну, скажем, четвертая в седьмом ря­ду, маркой, которая долгие годы до этого была безразлична всем. Но, удивительное дело, законен такой вопрос: почему же она в то же время в течение этих поисков сицилийских марок не появилась? У нее в слове «Bollo» первое «о» немного толще, и это единственное, что в ней примечательно.

Теперь все ищущие щупальца кольцом сомкнулись вокруг этой марочки. Несмотря на то, что погоня нацеливалась именно на нее, ей словно удавалось увильнуть от всех сил­ков и приманок. Можно было подумать, что она где-то пряталась. Но ведь таких, как она, марок, имеется на свете столько же, сколько и других. А она вот запропастилась, не найти ее. И если она не отыщется, то все это дорогое двухгодичное предприятие рухнет, рассы­плется, лист никогда не будет полностью восстановлен.

Но тогда не текла бы в жилах монакского князя коллекционерская кровь. В реши­тельный момент он взял дело в свои руки, устранив от него своего секретаря, и поднял дирижерскую палочку. Казалось, что охота за последней маркой приносит ему особое на­слаждение и что он вообще взялся за составление сицилийских марочных листов только из-за сильного волнения, доставляемого ему этим последним этапом поисков. Несомнен­но, он получал от этого больше удовольствия, чем его гости от рулетки и баккара, которые поставляли ему средства для этого удовольствия.