Свобода и любовь (сборник) - Александра Коллонтай

Нахмурился Владимир. И такими сердитыми глазами на Васю поглядел, что Вася даже напугалась…

– Ты думаешь, что в театре все только на ноги твои и глядеть будут?… А что выше, то хоть рогожным мешком прикрой?

– Не понимаю, Володя, чего ты обозлился?

– Обозлишься тут с вами, с государственниками… Жизнь завели все равно что монастырь или тюрьма… Ни утехи тебе, ни приличного платья, ни дома-то настоящего… В клетке живи, воду пей, бурду хлебай, в рубищах щеголяй… Да я в Америке и в безработицу лучше жил…

– Так ведь все сразу же нельзя!.. Сам знаешь – разруха…

– Убирайся ты со своей разрухой!.. Организаторы нашлись!.. Сами развалили, а как начнешь налаживать, кричат: буржуем заделаться хотите? Подай назад!.. Жить не умеете! Потому и развал идет… Не для того я революцию делал, чтобы этакую жизнь вести!

– Так разве мы для себя революцию делали?

– А для кого же?

– Для всех.

– И для буржуев?

Что глупости говоришь! Ну, конечно, не для буржуев! Для рабочих, для пролетариев…

– А мы-то, по-твоему, кто? Не рабочие? Не пролетарий?…

Спорили, спорили, чуть в театр не опоздали.

Идут по улице, грязь весеннюю месят, Владимир впереди, шагает крупно, молчит; Вася еле за ним поспевает.

– Да не шагай ты так, Володька!.. Запыхалась вся.

Остановился сердито. Дождался Васи. Тише пошел, а молчит.

В театре Владимир знакомых встретил: ними все антракты провел. Вася одна сидит.

Не было радости ей в театре. Зачем вечер потеряла? Завтра вдвое работы…

Незадолго до отъезда Владимира съезд открылся. Хоть Владимир и не делегат, а на съезде присутствует. Споры шли, группировки образовались. Владимир с Васей идет; с душой в группировку ушел. Приятелей забросил. Теперь неразлучны Вася и Владимир. Вместе на съезд, вместе со съезда. Дома обмозговывают выступления. У Васи в комнате теперь народ толчется, из группировки. Резолюции пишут. Машинку притащили. Владимир за машинистку. Бодро так работают. Дружно. Сплочены все. Волнуются, спорят… А то и хохочут. По-молодому, без причины. Сама борьба нравится, увлекает.

И Степан Алексеевич с ними. Сидит, бороду свою седую, купецкую поглаживает да ласковыми, живыми глазами на молодежь поглядывает. Василиса все с ним шушукается. А он ее ценит. «Черепок, – говорит он, – у ней недюжинный». А к Владимиру будто охладел. Вася это подметила. Больно ей. За что? И Владимир его невзлюбил в этот раз.

– Очень уж елейный твой Степан Алексеевич… Ладаном от него несет. Не боевой коммунист. Подпольник, и больше ничего.

Группировка Васи провалилась. Но голосов собрала больше, чем ждали. И то победа!..

К концу съезда Владимиру срок отъезда настал. Опять разрывается Вася: тут мужа в путь-дорогу снаряжай, а тут еще съезд не закончен…

А все-таки на душе у Васи светло. Опять чувствует она: муж не просто муж, а товарищ. И гордится им – много он группировке помог. Товарищи отпускать его не хотели.

– Ну, Васюк, прощай!.. Остается мой воробей под крышей один-одинешенек… Некому ему теперь поскулить на свои неудачи. Зато никто мешать тебе в работе не будет…

– Да разве ты мне мешал? – обняла его Вася за шею, ласкается.

– Сама говорила, что муж время твое берет… На хозяйство жаловалась…

– Не поминай про то!.. Без тебя хуже. И голову к нему на грудь запрятала.

– Ты не муж мне только, ты товарищ. За то так и люблю тебя.

Нежно распрощались. По-хорошему.

Но как проводила Вася Владимира да на съезд поспешила, вдруг почувствовала: а все-таки как ни хорошо вместе, одной свободнее. Пока милый тут, все мысли двоятся, дело-то промеж рук идет. А сейчас она опять вся тут, в работе. Работа да отдых. С мужем и сна-то нет настоящего.

– Проводили мужа? – спросил ее на съезде Степан Алексеевич.

– Уехал Владимир.

– Оно и лучше. Замотались вы с ним. – Удивилась Вася: откуда Степан Алексеевич знает?

Смолчала. Признаться тоже не хочет, будто мужу обида.

Чуть светает, а Василиса уже на ногах. Поезд утром придет. Надо успеть прибраться, приодеться, чтобы Володе, мужу милому, понравиться. Шутка ли, семь месяцев в разлуке!

Хорошо на сердце у Василисы, по-весеннему светло, радостно.

Нэпманша еще в постели потягивается да, лежа на спине, в ручное зеркальце лицо свое рассматривает. А Вася уже умыта, тщательно кудряшки расчесаны, и новый костюм на ней, тот, что Груша сшила. Смотрит на себя Василиса в зеркало вагонное и видит одни свои глаза, а глаза так сияют, что и все лицо хорошеет.

Как будто все в порядке. Этот раз Володя не будет попрекать, что в «рванье ходит».

Полустанок. Выглянула в окошко Василиса. Утро раннее, а солнце печет. На севере еще весна только-только намечалась, а здесь все в цвету. И деревья. Какие-то непривычные, особенные. Листья вроде как у рябины, только цветом по-нежней, а целиком белыми гроздьями засыпаны. На сирень похоже, а все же не сирень. И запах прямо в окно ударяет, сладкий, приторный.

– Что это за деревья? – спрашивает Вася проводника. – У нас таких нет.

– Белые акации.

– Белые акации? Красивые какие. – Проводник сорвал несколько веток и Васе дал. Пахнут-то как! И так радостно у Васи на душе, что заплакать хочется.

Уж очень все кругом интересно, красиво. А главное… Главное, «через час Володю увижу, желанного, милого».

– Скоро ли приедем? – пристает Вася к проводнику. Кажется ей, что поезд ни с места. Застрял еще на разъезде. Пыхтит, пыхтит, а не двигается. Пошел, наконец.

Вот и город виден. Собор. Казармы. Пригород. Платформа вокзала. Где же Володя? Где?

Ждет его Вася у раскрытого окна. А Володя с другого конца вагона вскочил да и обнял ее.

– Володька! Ишь ты… Напугал. – Поцеловались.

– Давай скорее твои вещички. Вот познакомься: секретарь наш. Иван Иванович, заберите-ка вещи, а мы к автомобилю пойдем. У меня, Вася, теперь пара лошадей, своя корова, автомобиль… Хочу еще поросят развести. Места у нас много, целая усадьба. Поглядишь сама. Помещицей жить будешь. Дело налаживается. Недавно свое отделение в Москве опять открыли. – Рассказывает Владимир, спешит поделиться всем, чем живет сейчас, чем мысли полны. Вася, усевшись в автомобиль, слушает. И хоть и интересно ей про Володино узнать, а хотелось бы раньше про свое рассказать, да и от него услышать: как без нее жил? Скучал ли? Очень ли ждал ее, Васю?

Подъехали к дому. Особняк с садом. Подросток рассыльный в шапке с галуном у дверей сторожил. Помог из автомобиля сойти.

– Поглядим, Вася, понравится ли тебе в нашем доме. Лучше ли, чем в твоей клетушке под крышей?

Лестница с ковром. Зеркало. Передняя. Шляпку сняла Вася, пальтишко сбросила. Вошли в «парадные комнаты». Диваны, ковры… Столовая с большими часами. Картины в раззолоченных рамах, на них фрукты, дичь на гвозде висит.

– Ну что? Нравится? – Владимир горд, сияет.

– Нравится, – неуверенно отвечает Вася, а сама озирается кругом. Еще сама не знает: нравится ли? Такое все чужое, незнакомое. А тут уж наша спальня. И Владимир широко распахивает дверь. Спальня выходит двумя окнами в сад. И это сразу нравится Васе. «Деревья!» – говорит она радостно. Белые акации. И спешит к окну.

– Да ты раньше на комнату-то посмотри, в саду не успеешь набегаться… Плохо, что ли, устроил для тебя? Все сам подбирал да расставлял. Как дом занял, все тебя ждал.

– Спасибо, милый… Вася тянется, чтобы поцеловать Володю, но он, точно не заметив, за плечи поворачивает её к большому зеркалу в шкафу.

– Видишь, как удобно, перед этим зеркалом всю себя видеть можешь, как одеваться будешь. Внутри полки… Для бельишка там дамского, шляпок да тряпок…

– Да какие же такие у меня шляпки да тряпки! Нашел даму! – смеется Вася.

А Володя свое:

– Погляди, кровать-то какая! Одеяло шелковое, стеганое. С трудом достал. Это уж свое, не по инвентарю принял. На ночь фонарь розовый зажечь можно…

Водит Васю Владимир, каждую мелочь Васе показывает, как дитя сам радуется. Разве не уютное гнездо жене устроил? А Вася слушает, улыбается на его радость, а самой как-то на душе нехорошо… Что и говорить, красивая комната, барская! Ковры, занавеси, зеркала… А чужая какая-то. Точно не в свою квартиру попала. Нет того, что Васе нужно. Даже и столика не видать, куда книжечки свои, бумажки разложить… Только и нравятся Васе, по-настоящему нравятся два окна, что в сад выходят, на белые акации глядят.

– Приберись теперь, помойся, да и завтракать пойдем, – говорит Владимир и идет к окну, чтобы штору спустить.

– Зачем ты это делаешь? – останавливает Вася. – Так красиво на сад глядеть.

– Нельзя. Днем надо шторы спускать. Обивка вылиняет.

Спустились серые занавеси, как тяжелые веки закрыли садовую зелень, что в окно гляделась. И стала комната серая, скучная и еще больше чужая… Моет руки Вася, перед зеркалом кудри свои расчесывает…

– Это что же ты? Из той материи, что я тебе прислал, костюм себе сшила?

– Ну да, из той самой… – Ждет Вася похвалы, глядит на Володю, вопрошает.