Закон моря - Виктор Федотов

    Молодая красивая женщина — наверно, жена его или невеста — ворвалась в круг и, тоже раскинув руки, заголосила:

    — Гриша! Гришенька! Не оставляй одну, не оставляй!

    Она кинулась ему на шею. Он кружил её, придерживая за плечи. А «Семеновна», подхваченная десятками голосов, бешено носилась над толпой, над пыльным двором военкомата:

    Эх, сыпь фрицам!    Да подсыпай фрицам!..

    Женщина отпустила Григория, несколько секунд постояла, жарко и влюблённо на него глядя, отчаянно тряхнула головой. И пошла мелкой сильной дробью, не заметив, как затоптала свалившуюся косынку. Она шла лихо, с закрытыми глазами, будто с каким-то вызовом судьбе — где наша не пропадала! — и по запылённому, серому её лицу сползала слезная тропинка.

    — Гришенька, не оставляй! Будь они прокляты, Гриша!

    Подъехали грузовики. Долго выкрикивали разные фамилии, называли каждого обязательно по имени-отчеству. Наконец все уселись, распрощавшись со своими, и кто-то зычно, нетерпеливо крикнул:

    — Поехали! Чего лишне душу бередить. Минутой не надышишься! Тро-о-га-ай!

    Ребята спрыгнули с забора. Машины, облепленные по бортам женщинами, медленно выезжали из ворот на улицу и тут же прибавляли скорость. Женщины постепенно отставали, махали вслед платками, что-то кричали. Потом последняя машина скрылась за поворотом, и на дороге Федька увидел опять красивую женщину, которая плясала с Григорием. Она стояла, обхватив голову руками, и ветер трепал распущенные волосы. По щекам её катились слёзы.

    Федька остановился и неожиданно выложил новый план, поразивший Витьку простотой и доступностью.

    — Верное дело! — сказал он. — Так к военкому не пробиться... Надо прийти сюда вечером и ждать его хоть до утра. Не будет же он сидеть там целую неделю.

    Вечером, как только Федькина мать ушла в ночную смену, ребята опять примчались к военкомату. Двор в эту пору был совсем пустым, ни одного человека. Сквозь замаскированные окна просачивались тоненькие полоски света — чуть приметные в темноте ниточки.

    — Значит, не ушёл ещё! — обрадовался Витька.

    — Теперь глядеть в оба, — шепнул Федька. — Не прозевать бы.

    В окнах, откуда просачивался свет (Маскировка не очень-то», — отметил про себя Федька), увидеть ничего не удалось. Ребята подобрались к крыльцу, тихонько приоткрыли дверь и, не удержавшись от искушения, шмыгнули внутрь. В конце длинного коридора тускло светила лампочка, на полу лежали мешки с песком, вдоль стен стояли некрашеные, свежеобструганные скамейки.

    Пока ребята, замешкавшись, стояли в нерешительности, дверь в конце коридора вдруг распахнулась и из неё вышел долговязый военный, перетянутый портупеей. Дежурный! Отступать поздно. Тот увидел их, строго прикрикнул:

    — Это ещё что такое?! Откуда вы взялись, орлы — вороньи перья?! — Подошёл ближе и, поглаживая подбородок, хитровато прищурился: — А-а, догадываюсь: вам, конечно, военком нужен?

    Федька выступил вперёд:

    — А он здесь — товарищ военком? Ещё работает, да?

    — На фронт он вас всё равно не возьмёт, — устало сказал дежурный. — Поняли?

    — Почему же не возьмёт?

    — Ха! Вот стукнет хотя бы по семнадцать — заходите, милости просим. А теперь — шагом марш! Ну, вояки... Одних только вытурил, другие заявились... Хоть часового ставь.

    Ребята присели на скамейку у забора, думая, что же теперь делать: дежурный здорово их озадачил. Молчали. Воздушная тревога ещё не началась, в небе пока всё было тихо и скучно, как в обыкновенном небе — ничего, кроме далёких звёзд и широкоротой бледной луны.

    — Значит, военком не пошлёт нас на фронт? — печально спросил Витька. — Как же тогда?

    Федька угрюмо молчал.

    Рядом и на многие километры вокруг лежали улицы, бульвары, площади, стояли сотни, тысячи домов, работали заводы, электростанции, ходили трамваи, троллейбусы, метро. И было странно, неправдоподобно странно представить огромный город с населением в несколько миллионов человек, утонувший, затаившийся, без единого огонька в темноте подступающей ночи — стоял он и жил, словно прикрытый гигантским чёрным покрывалом от фашистских бомбардировщиков. А они, тяжело груженные бомбами, утробно гудя моторами, шли и шли на него целыми армадами, хищно подкрадывались из ночи в ночь. И когда городу становилось невмоготу, грозила близкая опасность, он ощетинивался яростным зенитным огнём, колющими лезвиями прожекторов — начиналась жестокая схватка...

    Но пока тревога ещё не началась, хотя время её приближалось. Тускло, почти слепо освещая дорогу через щелочки в заслонках фар, изредка проезжали автомобили, проходили вдоль забора, тихо переговариваясь, люди. Настороженная тишина стояла кругом. Казалось, вот сейчас, с минуты на минуту, раздастся знакомый привычный голос в репродукторе: «Граждане, воздушная тревога!» — и загудят, заревут окрест паровозы и заводские гудки, завоют сирены, оповещая город об очередном налёте.

    Они продежурили ещё около часа, совсем уж было потеряли всякую надежду, как вдруг калитка скрипнула, распахнулась и из неё вышел невысокий человек. Военком. Военный комиссар! Разве можно не узнать его?! Едва он поравнялся с ребятами, они, как по команде, вскочили, загородив ему дорогу.

    — Товарищ военком! Товарищ военный комиссар, мы хотим узнать...

    Он остановился, ничуть не удивившись, провёл ладонью по лицу и, как старым знакомым, сказал:

    — А-а, это вы. И охота вам меня опять караулить?

    — Нет, товарищ комиссар, мы первый раз...

    — Выходит, обознался? — Военком пригляделся к ним. — Не разобрал в темноте. Думал, это вы меня вчера атаковали. Ну, извините, обознался, — другие, значит, были... Что ж, и от вас, вижу, легко не отделаешься. Присядем-ка. — Он опустился на скамейку, закурил, глубоко утопив спичку в ладонях. — Что-то тревога нынче вроде бы малость запаздывает. Фрицы, сволочи, аккуратны.

    Ребята не спускали с него глаз.

    Военком немного помолчал, куря папиросу, потом неожиданно сказал:

    — На фронт, значит, хотите. Ну-ну, это хорошо...

    Федька, обмер: «Ух, до чего же здорово сказал военком!» В эту минуту он был для него самым справедливым человеком на свете.

    — Ну вот что, друзья мои, — произнёс военком. — На фронт я вас возьму. Обязательно возьму! Но скажите мне честно, что вы умеете делать? Ведь там не только «ура!» надо кричать — вот в чём вопрос. Фронт — это труд. Тяжёлый, изнурительный, опасный труд! Вот ты, например... — Он неожиданно взял Федькину руку повыше локтя. Пощупал мускулы. Федька что есть мочи напружинил их. — То-то и оно... Рано вам браться за эту работу, она не всякому взрослому по плечу. Вот подрастёте, окрепнете — тогда и приходите. Согласны? Ребята обиженно молчали. Военком продолжал:

    — Что ты будешь делать на фронте? Оружие знаешь, стрелять метко умеешь?

    Федька стушевался:

    — Я? Мне уже пятнадцатый. — Он, конечно, год тут же прибавил. — Азбуку Морзе учил в школе, в радиокружок ходил. А вообще я бы в десант...

    — Радиокружок — это хорошо. А с парашютом прыгал? Машину водить, военную карту читать, ориентироваться на местности умеешь? Может, ты немецким языком в совершенстве владеешь, а? Вот если бы ты всё это умел и знал, — неожиданно заключил военком с едва уловимой хитринкой, — хоть завтра отправил бы тебя на задание... И на возраст не поглядел бы... А ты чего притих? — обратился военком к Витьке.

    Витька не отвечал: волновался.

    — У него отец недавно погиб, — ответил Федька за приятеля. — На Чёрном море. Командир торпедного катера капитан-лейтенант Шестаков. Атака была на фрицевский миноносец...

    — Вот видите, — печально сказал военком, полуобняв Витьку. — А уж отец у него наверняка был отважным, сильным и умелым человеком. Моряк! Верно я говорю?

    — Верно, — подтвердил Федька. — Вот и нам бы с Витькой в моряки.

    Военком сунул окурок под подметку, тщательно затер.

    — Ну, теперь по домам, вот-вот тревога начнётся. А насчёт фронта давайте так. Ребята вы смышленые, смелые, вижу. Учитесь тому, о чём я говорил. А стукнет по семнадцать — заходите.

    — Тогда и война кончится, — с огорчением сказал Витька. — Ведь дрались же мальчишки в гражданскую...

    — Время другое было, совсем другое. Я и сам дрался, хлопчики. Как твой отец, тоже моряком был...

    Ребята с удивлением посмотрели на него. Военком поднялся, потер ладонями лицо.

    — Две ночи не спал... Ну, пошли...

    Они проводили его до угла. Прощаясь, он остановился и сказал:

    — Обиделись на меня?.. Напрасно. А знаете, что теперь надо делать, чтобы помочь фронту? В оба надо глядеть...

    — Как это? — ребята подвинулись к нему.