Ледяной смех - Павел Северный

— Надеюсь, верховный может легко подавить семеновское самоупорство в Чите?

— Может, но, сдается мне, не захочет. Во-первых, зачем ему в своем и без того неспокойном тылу недовольство забайкальского казачества? Во-вторых, какой ему смысл портить отношения с японцами? А вдруг придется… Сохрани господи от такой напасти. Поняли, о чем подумал сейчас? Ведь случись что, все мое достояние, нажитое родом с благословения царем Петром, большевикам достанется. Они обращаться с купеческим добром умеют. Ихную грамотность в сем деле я уже испытал. Хотя тогда обходились со мной по-хорошему. Но теперь все будет по-иному, потому дознаются да уже, поди, и знают, как я белую армию хлебушком подкармливаю. Так и сужу о Семенове, что выманит он за свое самоуправство золотишко, ибо мое предчувствие подтверждает своими делами сам адмирал Колчак.

— Какими делами?

— Отдал Колчак вчерась приказ произвести Семенова в генералы.

— Ерунда.

— И вовсе не ерунда. Считаете такое возведение в высокий чин незаконным?

— Безусловно.

— Адмирал Колчак взял власть от директории, будучи в чине вице-адмирала. А правительство сразу произвело его в полные адмиралы при трех черных орлах на погонах. Незаконно! Но времена-то какие? Посему такие и порядки. Атаман Семенов, став генералом, начнет водить с Омском дружбу, а там, глядишь, с помощью Ваньки Михайлова позолотит себе ручку, да и все, кто возле него, не останутся в накладе.

— Чем больше слышу о министре финансов Михайлове, тем все больше убеждаюсь, что это чрезвычайно черная лошадка.

— Личность крапленая. Народ прозвища у нас и Сибири дает меткие. У него оно Ванька Каин. Но если поглядишь на него, то прямо симпатией к нему проникнешься. Уж больно по обличию приятный из себя господинчик. Держит себя скромно. Но скромность его до ужасти обманчива. В его скромности и таится та сила, коей свои министерские дела в правительстве проворачивает, умея всем и вся угождать. Самородок, но со стезей жулика.

Итак, участь Семенова перед тобой, Владимир Петрович. Кошечкин определил. Станем ждать, как на самом деле все обернется. А теперь о другом речь. Накажи дочке да и сам приглядывай, чтобы мичман Суриков в ночное время по набережной Иртыша возле рощи не прогуливался.

— Разве он гуляет?

— Обязательно гуляет. Разве можно, да еще слепому, в такое тугое время. Почему речь про это завел? Пошаливают в городе плохие людишки. Убийствами офицеров балуются то ли большевички в отместку за недавние расстрелы рабочих, то ли просто варнаки, у которых за душой ничего святого.

— Спасибо, Родион Федосеевич. Неужели Настенька знает о прогулках жениха и позволяет ему это?

— А может, и не знает. Только упреждение мое сурьезно…

По четвергам в доме Кошечкиных принимали гостей. Очередной прием был особенно многолюдным.

Хозяйкой на приемах была дочь Калерия, окончившая Московскую консерваторию по классу рояля за год до революции.

Причиной, вызвавшей наплыв гостей, послужила певица Мария Каринская и обещание княжны Ирины Немцовой читать новую поэму Александра Блока. Поэма в рукописных списках появилась в Омске недавно. Привез ее с фронта каппелевский офицер, приехавший в город лечиться от ранения.

В этот четверг среди гостей, состоявших из представителей купечества, промышленников и интеллигенции, были учащиеся. Младшая дочь хозяев — гимназистка восьмого класса, — зная, что княжна будет читать поэму Блока, позвала подруг. В Омске о поэме много разноречивых споров.

Парадный зал в доме Кошечкина обставлен мебелью николаевских лет и, благодаря обилию на ней позолоты, поражал крикливой роскошью. Белый рояль стоял на шкуре белого медведя, а над ним, на стене, в тяжелой позолоченной раме висел портрет Петра Первого. Зал пока пуст. По обе его стороны шесть дверей в другие покои, которые, после возвращения в родительский дом из Москвы Калерии, назывались гостиными по цвету обоев.

Сегодня в «красной» гостиной собралось многолюдное дамское общество. Дамы одеты со вкусом, ярко, только на хозяйке дома — Клавдии Степановне — черное муаровое платье. В нем она походит на монахиню. Брильянт на ее указательном пальце левой руки искрился, вызывая всегда и у всех завистливое восхищение.

Седая дама в платье с брюссельскими голубыми кружевами — Глафира Топоркова, жена казачьего полковника и сестра атамана Анненкова, полушепотом передавала свежий скандальный слушок об известной певице Каринской. Рассказывала она с удовольствием, а слушательницы, удивляясь, издавали привычные в таких случаях восклицания.

Наконец госпожа Кромкина, молодая брюнетка с красивыми линиями рта, категорично произнесла:

— Это просто немыслимо. Просто плохая и злая сплетня завистниц Каринской.

— А если сущая правда? — не сдавалась Топоркова.

— Наш адмирал слишком предан госпоже Тимиревой.

— Но, голубушка, не забывайте, что он мужчина. У Каринской есть чем остановить на себе внимание.

— Что в ней особенного?

Топоркова, только что передавшая сплетню о якобы интимных отношениях Каринской с Колчаком, не спуская с Кромкиной холодного взгляда, ответила:

— Если хотите, Каринская прелестна женственностью. В ней есть та изюминка, которая способна остановить на себе любое мужское внимание.

— Может быть, не слишком требовательное мужское внимание?

— Вы не правы, голубушка. — Топоркова с удовольствием бы сказала Кромкиной что-нибудь для нее обидное, но, к сожалению, та была женщиной обворожительной.

— Ну, а что дальше? — спросила дама, по-купечески крикливо одетая.

— Говорят, — Топоркова перешла на шепот, — что вот-вот по министерству, в котором служит супруг Каринской, будет отдан приказ о производстве его и генералы.

— И только-то?

— Вам этого мало?

— Я ожидала, госпожа Топоркова, узнать от вас подробности необычного романа.

— Господь с вами! — деланно ужаснулась Топоркова. — Кто же осмелится?

— Но кто-то все же осмелился пустить эту грязную сплетню. А что, если она дойдет? — спросила Кромкина, почувствовав, что интерес дам переходит на ее сторону.

— Дойдет до адмирала? — испуганно спросила Топоркова.

— Нет, хотя бы до Анны Васильевны Тимиревой. Бедняжка. Из-за нашей бабьей зависти один бог знает, что она переносит в Омске.

— Что именно переносит?

— Оскорбления.

— Но она же на самом деле всего-навсего адмиральская любовница и не больше. Ведь у нашего адмирала есть законная жена и сын. Их разлучила революция. Семья Колчака в Совдепии.

— Не находите ли вы, госпожа Топоркова, что из-за сплетен в Омске становится страшно жить.

— Вы правы, — согласилась Топоркова. — Теперь времена, когда любая красивая женщина может стать мишенью для сплетен.

— Неужели вы, госпожа Топоркова, действительно верите в возможность подобного?

— А почему бы нет? Повторяю, наш адмирал мужчина, а они все в любом положении, в любых званиях остаются мужчинами, способными на интрижки. А главное, я знаю Каринскую. Она несомненно хорошая певица, но и карьеристка.

Кромкина порывисто встала, прошлась по гостиной, достала из ридикюля зеленый флакончик и, открыв его, понюхала душистую соль.

— Даже голова заболела.

— Но надеюсь, голубушка, вы, рассказывая, не будете никому говорить, что слышали новость именно от меня, — попросила Топоркова.

Кромкииа не успела ничего сказать: в дверях появились Калерия с певицей Каринской.

Улыбаясь, Каринская оглядела дам, заметив растерянное выражение на их лицах, засмеявшись, обратилась к Калерии:

— Каля, мы, кажется, помешали интересной беседе.

— Вы правы, — поспешно произнесла Топоркова. — Мы только что о вас говорили.

— Надеюсь, не ругали?

— Мария Александровна, голубушка наша драгоценная, да за что же ругать вас? Своим пением вы всем нам доставляете такое удовольствие.

Каринская, не слушая Топоркову, расцеловалась с Клавдией Степановной.

— Рада, дорогая хозяюшка, что вижу вас во здравии. Надеюсь, ни на что не жалуетесь?

— Да жалуйся не жалуйся, Марья Александровна, все равно старческие немочи не оставят в покое. Давненько у нас не были. Не скрою, даже соскучилась по вашему пению. Сегодня, надеюсь, побалуете?

— Обязательно. Спою романс Корнилова «Спи моя девочка».

Каринская лукаво поглядела на дам.

— А все-таки, что говорили обо мне? Лица у вас у всех были как у заговорщиков. Неужели уже слышали новую сплетню?

— Какую? — спросили хором дамы.

— Какая-то дрянь пустила слушок, что я привлекла к себе внимание…

Топоркова горячо перебила Каринскую.

— Голубушка, умоляю, не продолжайте. Мы не поклонницы сплетен, особенно о вас. Кто поверит о вас сплетне?

— Хорошо. Пусть будет по-вашему. Но если услышите все же, то знайте, что это клевета на человека, которого я боготворю.