СМЕРТЬ НАС ОБОЙДЕТ - Юрий Рожицын

   Сколько они с Костей уже пурхаются, а на «кукурузнике» часа за полтора добрались бы до своих. Зенитный огонь — детская забава по сравнению с тем, что им пришлось пережить. Из леса никак не выбраться, враги кругом. Третьего дня через шоссейку проскакивали, сколько в канаве пролежали, пока между машинами просвет выдался. И то, перебегая, на мотоциклиста напоролись. Вынесло фрица на его же голову. Встал Сергей, как врытый, посреди дороги, и пока гитлеровец соображал, что к чему, срезал его из автомата. И трофеями не разжились, бронетранспортер помешал. Бежали под пулеметными очередями. Будто литовкой прошелся крупнокалиберный пулемет по деревьям, прорубая просеки в лесу. А в деревни и хутора соваться и вовсе нет смысла. В них битком набито фашистов...

   Прошумели птичьи крылья, лицо обдало ветерком. Косач, другой опустились на дерево. Повертели головками, приглядываясь, и к рябиновым гроздьям. Осмотрелись, выбрали ягоды посочнее да покрупнее и принялись клевать. Лежа стрелять неудобно. Хоть бы сучок под локтем не хрустнул. Затаив дыхание, парень приподнял автомат, попытался прицелиться, но ствол запрыгал в руках. Успокоиться надо, с силами собраться. Зажмурился, расслабился, и цветные сдвоенные круги поплыли перед глазами.   Отдохнул, установил вдыхание и, когда тетерева сошлись на одной линии, нажал гашетку. Хлесткие выстрелы вдребезги разнесли хрупкую лесную тишину. Сорвалась с дуба сорока и, испуганно стрекоча, понесла паническую весть о смертельной опасности. Стайкой посыпались с дерева бурые комочки — зяблики: «Чив-чив, чири-чири...»

 — Принимай охотницкую добычу! — хвастливо  бросил Сергей к Костиным ногам косачей с туго-синим пером и прилипшими рябиновыми листьями.

   Ручьем углубились в лес, и тут к ним привязалась сойка. Перелетает с ветки на ветку, с куста на куст, и кричит, кричит истошно. Сергей и шишками в нее кидал, и из автомата целил, и по-разбойничьи, два пальца калачиком в рот, свистел, а рыжеватая птица с яркими голубыми перышками на крыльях не отстает.

 — Чего она прицепилась? — удивился Костя. — Людей не видела?

 — Беду накликает, варначка, — помрачнел Груздев. — Знать бы, где она нас ожидает?

 — Ох ты и суеверный, Сережка. А еще таежник!

 — Потому и верю в приметы. Однако поживем — увидим. Сперва облюбовали место под огромным развесистым  дубом, но Сергей свернул в сторону и в чащобе заметил серую обветшалую избушку. Дверь крест-накрест досками забита, крохотные оконца какой-то мутной пленкой затянуты. Груздев оставил Костю в кустах, а сам, по-кошачьи ступая, обошел одряхлевшее строеньице, взобрался на мшистую крышу и, спустившись, по-синичьи свистнул.

 — То ли дар божий, — поделился с Костей своими сомнениями, — то ли анчутка свинью нам подложил.

 — Что с тобой, Сережка? — вытаращился Лисовский. — Радовался бы, что ночь под крышей проведем, а ты, как ворон, всякие неприятности накаркиваешь.

 — Не влипнуть бы нам, как мизгирю в тенета, в беду под этой крышей!

   Отодрал доски, настежь распахнул дверь и шагнул в избушку. От затхлого, застоявшегося воздуха взахлеб, до слез, расчихался. Долго мотал головой, потом протер мокрые глаза и осмотрелся. Железная печка с выведенной к потолку жестяной трубой с двумя коленами, широкие нары из нетесаных досок, изрезанный ножом хлипкий столик, толстые чурбаки вместо табуреток, в углу сложены покрытые паутиной мелко поколотые поленца.

 — Откуда тут избушка взялась? — недоумевал Костя, лежа на нарах. — Не похоже, чтобы поляки ее строили. Кому она нужна, если до любой деревушки рукой подать.

 — Поди, наши братья-славяне ее срубили. В прошлую войну они здесь гибли, да и опосля с конницей Буденного сюда нагрянули. Наш сосед в этих местах без руки остался.

 — А-а, — проговорил лейтенант, — вспомнил... В ту войну два сибирских корпуса Варшаву от немцев обороняли...

   За дверью быстро темнело, и Сергею пришлось достать «жучок», карманный фонарик с небольшой динамкой. Нажимая ладонью на рычажок, он повел электрическим лучом по полкам. Отыскал соль в аптечной склянке, три окаменевших сухаря. Под узкой скамеечкой обнаружил закопченное ведерко, бересту для растопки печки. Сбегал к ручью, принес воды, занялся буржуйкой. Копался, копался в поддувале, вслух заметил:

 — Давненько ее не топили. Зола в камень слежалась.

   Почистил печку, положил бересту на колосник, сверху дрова и поджег. Пламя мигом охватило сухие поленца и забушевало, загудело во всю мочь. Запахло дегтем, смолой. Исчезла затхлость, из двери потянуло свежим, лесным воздухом. Тепло волнами разошлось по избушке, угрело Костю, и он тяжело, с надрывом закашлялся.

 — Шнапс выдули, даже капельки на случай не оставили, — засокрушался Сергей, — а тебе бы счас в самую пору...

 — В портфеле коробочка с таблетками Виберта...

 — Тебе бы чаю с малиной, а не эту отраву.

 — Таблетки от простуды и кашля. Знобит меня.

   Груздев очистил от перьев и выпотрошил косачей, опустил птиц в ведерко с водой, посолил и поставил на печку. Приоткрыл дверцу и порадовался веселым зайчикам, запрыгавшим по закопченным стенам. Сбросил заляпанную болотной слизью кожанку, разулся. Из сапог на земляной пол посыпались рыжие хвоинки, чешуйки коры, семена каких-то трав. Развернул портянки и с наслаждением пошевелил сопревшими пальцами.

 — Приподнимись, Костя, раздену и разую тебя. Который день из шкуры не вылазим!

 — Много ли человеку надо? — расфилософствовался лейтенант, корда вытянулся на нарах. — Крышу над головой, деревянные нары и тепло. И чувствую себя кумом королю, сватом премьер-министру...

 — Через пару дней волком взвоешь от этой благодати, — рассмеялся Сергей. — По себе знаю. Приходилось по тайге блукать. Доберешься до заимки, отогреешься и опять в дорогу. Знаешь, каково одному на безлюдье приходится!

 — Рука в тепле разнылась, терпежу нет.

 — Крепись, паря. Косачи упреют, воды нагрею, рану промою и перевяжу. Подорожник я припас.

 — Подорожник у тебя на все случаи жизни, — слабая улыбка тронула Костины губы.

 — Еще лопух — от всяких внутренних хворей. А чё делать? Медицина в нашем тылу осталась, вот и приходится подручными средствами лечиться. Трав здесь до фига, да все ненашенские. А подорожник и лопух я с детства знаю.

   Костя присел на край нар и возбужденно спросил:

 — У тебя что, нос заложило, аромата не чувствуешь? Может, уже готовы?

 — Чую, аж слюной давлюсь. Птиц счас вытащу, штоб не разопрели, бульончик с сухарями порубаем.

   Из кружки пили по очереди. Бульон пах ягодами, хвоей, нежным птичьим мясом. Костя покрылся испариной, но чувствовал, как отступает усталость, силой наливается тело, исчезает из головы свинцовая муть. Не прожевывая, проглотил мясо, в кашицу перемолол мягкие косточки и только тогда блаженно повалился на спину. Сами собой закрылись глаза, и сладкая истома разлилась по мышцам. За ветхими бревенчатыми стенами глухо шумит враждебный лес, а в избушке теплынь, тишина, запахи полевых цветов...