Магия тишины. Путешествие Каспара Давида Фридриха сквозь время - Флориан Иллиес

такому случаю даже переименовали в «Институт имени Каспара Давида Фридриха». Там есть текст «телеграммы с присягой на верность», адресованной фюреру, «покровителю немецкого искусства и его нордического духа», которому Эберляйн и все остальные клянутся в «непоколебимой верности». Постоянное восхваление нордического духа со стороны Эберляйна кажется довольно странным, потому что сам он родом из Раштатта в Бадене и его родственникам пришлось ехать на празднества в Грайфсвальд из далекого Баден-Бадена. Но германский «расовый автопортрет» Эберляйна обладает иммунитетом не только к его баденскому происхождению, он легко справляется и с греческой тематикой. По плану Эберляйна женщина в греческом одеянии должна возлагать золотой лавровый венок на бюст Фридриха, стоящий на сцене, – вот только в Грайфсвальде в первый год войны, 1940-й, было нелегко достать греческий костюм, о чем директор института Курт Вильгельм-Кестнер с прискорбием сообщил Эберляйну. Тот пришел в бешенство, схватился за перо и нарисовал схему, как можно за пять минут превратить немецкую простыню в греческую тогу. Даму для облачения в тогу тоже найти непросто, потому что у любителя нордического духа очень четкие критерии «фридриховской немки». Наконец Кестнер показывает Эберляйну фотографию двадцатидвухлетней актрисы Герхильды Вебер[44] и умоляет согласиться на ее кандидатуру, потому что других нет. Пусть у Вебер «слишком крепкое телосложение», но она «единственная подходящая актриса, способная воплотить нужный вам типаж свежей, молодой немецкой женщины и матери». А чтобы лучше угодить Эберляйну, Кестнер добавляет: «Она уроженка Гамбурга, в характере и внешности ярко олицетворяет нордическо-германский, прибрежный типаж». И вот этот прибрежный типаж, закутанный в перешитую грайфсвальдскую простыню, получивший удостоверение арийца, возлагает золотой лавровый венок на бюст Каспара Давида Фридриха. Над бюстом, тоже украшенная лавровыми листьями, сцену украшает огромная свастика. Потом выступает Курт Карл Эберляйн, он сообщает публике, что в этот день 7 мая 1940 года от рождения Христова можно отмечать второе воскрешение Европы в лице Каспара Давида Фридриха: «Тот, к кому обращены сегодня наши мысли, не умер, он живет среди нас. Великий одиночка стал сегодня одним из великих и бессмертных».

Герхильда Вебер кивает нордически-германски, в прибрежном духе. После успешного возложения венка и отправки телеграммы фюреру Эберляйн идет ужинать с прибрежным типажом в район гавани, а на следующий день запрашивает в свежепереименованном Институте имени Каспара Давида Фридриха возврат накладных расходов в сумме пять рейхсмарок.

В 1944 году Герхильда Вебер попала в «Список одаренных от Бога»[45] имперского министерства народного просвещения и пропаганды. Курт Карл Эберляйн в том же году находится в списке пропавших без вести на восточном фронте.

В 1971 году на фестивале Карла Мая[46] в Бад-Зегеберге Герхильда Вебер сыграет в спектакле «Виннету» немку нордически-германского прибрежного типа, оказавшуюся на Диком Западе.

* * *

Аннелиза Фридрих смертельно обиделась, когда ее, вроде бы последнюю живущую правнучку Фридриха, не пригласили в Грайфсвальд на столетний юбилей 7 мая 1940 года. Она – темпераментная скрипачка, живет в просторной, всегда жарко натопленной квартире на улице Сенатора Бауэра, 39, в Ганновере вместе с мамой Элизабет, которая предпочитает представляться как супруга тайного советника профессора Харальда Фридриха. А этот самый профессор Харальд Фридрих, который был сыном единственного сына Фридриха Густава Адольфа, до своей смерти в 1933 году занимал довольно неожиданную должность «профессора рисунка обнаженной натуры для инженеров-машиностроителей и электротехников» в Техническом университете Ганновера (чего только не бывает на свете). Аннелиза, чопорная скрипачка, обычно умалчивает о том, что ее отец преподавал рисование обнаженной натуры и упоминает только должность профессора в университете, она переживет родителей и умрет в 1977 году. Она не оставит потомства, таким образом, в ее лице последние гены Каспара Давида Фридриха будут похоронены на берегу скромной нижнесаксонской речки Име. Всего через год в Ганновере молодого адвоката Герхарда Шрёдера выберут председателем молодежной секции социал-демократов.

* * *

Часто забывают о том, каким веселым и легким может быть Каспар Давид Фридрих. В его письмах постоянно вспыхивает его озорной характер, а друзья рассказывают о совместных похождениях и о том, что меланхолия была лишь одной из граней его богатой души. Самые вдохновенные и поэтичные письма он писал молодой художнице Луизе Зейдлер[47] примерно в 1815 году, они настолько вдохновенные, как будто он даже немного влюблен. Этому особому настрою мы обязаны великолепным описанием путешествия Фридриха на Рюген летом 1815 года – собственно говоря, это благодарность за сладости, которые та дама прислала ему в Дрезден. «Вот кладу в рот кусочек», – пишет он. Кладет, чтобы сладко-сладко рассказать о лете, проведенном у моря: «Целых три месяца белый медведь, которого вы так любезно помните, бродил по берегу Балтийского моря и частенько нырял в зеленоватые воды. Видел, как тюлени высовывают из волн свои мокрые головы и снова уходят на глубину. Смотрел на всяческих морских тварей, как они живут, и как жили тысячи лет назад, и как стали камнем. Слышал пронзительный плач чаек, парящих над бурными водами, видел, как они обрушиваются в глубину в поисках пропитания. Видел и самое прекрасное, что создала человеческая рука: корабли с наполненными ветром парусами».

* * *

Каспар Давид Фридрих может быть настоящим ребенком. Когда семья его дрезденского друга-художника Герхарда фон Кюгельгена пригласила его к себе за город, в Лоцдорф под Радебергом, Фридрих, к общей радости, взял на себя присмотр за детьми, чтобы избежать утомительной болтовни со взрослыми. И вот одним прекрасным летним днем он с детьми Кюгельгена и их дрезденскими друзьями спускается к Большому Рёдеру, узкому, но шумному ручью, вьющемуся рядом с деревней. Фридрих хочет построить на песчаной отмели посреди ручья высокую башню. Дети подносят камни, Фридрих закатал штанины выше колена, он стоит, насвистывая, в воде и складывает гору их камней, которая всё растет и растет. Вот она уже почти с него высотой, дети в восторге. Тут уже и все взрослые спускаются от деревни к ручью, чтобы посмотреть на сооружение Фридриха. Приходит даже Черная Тетка, та самая жутковатая родственница, по словам племянника Герхарда, ее заинтересовала веселая возня, и вот она уже «подобрала подол и довольная бродит по воде, как трясогузка». Другие женщины предостерегают ее с берега, но Черная Тетка заходит всё дальше, с трудом держа равновесие на шатающихся камнях на дне. Фридрих подскакивает к ней сзади, хватает и пытается усадить на сложенную им гору камней, для ее же безопасности, как он потом с улыбкой объяснит свой поступок, но Черная Тетка громко кричит, поскальзывается, падает спиной в воду и ругается как извозчик. Другие дамы вытаскивают Тетку в