Опыты - Марк Фрейдкин

Обстоятельства сложились так, что к концу апреля 1973 года я оказался без денег, без работы и без определенного места жительства, хотя еще за два месяца до этого времени я вернулся из геофизической экспедиции в Восточную Сибирь с довольно крупной суммой, каковой, как я надеялся, мне должно было вполне хватить до моего отъезда в середине июня в составе все той же экспедиции, но уже на Северный Кавказ. Но, к сожалению, мои надежды не оправдались, и, чтобы где-то перекантоваться оставшиеся до отъезда полтора месяца, а заодно и немного отдохнуть от легкомысленного времяпрепровождения, весьма способствовавшего столь быстрому облегчению моего кошелька, я решил (возможно, не без влияния известного рассказа О'Генри «Фараон и хорал»), что будет лучше всего провести эти полтора месяца в психбольнице.

Тем более, что в те годы (и об этом прекрасно написано в «Похвале поэзии» О.Седаковой) психбольницы являлись своего рода Меккой для артистической молодежи и значение личности побывавшего там возрастало в глазах окружающих необычайно. Хотя, конечно, тогдашняя популярность психбольниц не имела ничего общего с подлинным пониманием их огромной роли в духовном развитии человека. Впрочем, и я тогда был еще очень и очень далек от этого понимания, и должен со стыдом признаться, что в своем решении я в немалой степени руководствовался низменными конъюнктурными соображениями.

Кроме того, в отличие от других желающих, я располагал хорошей возможностью осуществить это престижное паломничество, поскольку с 16 лет состоял на учете в психдиспансере. Причем не просто «состоял», но и был в исключительно дружеских и теплых отношениях со своим лечащим врачом, милейшей женщиной Татьяной Михайловной Гинзбург. Следует заметить, что этому счастливому обстоятельству я был обязан не каким-то изъянам в моей юношеской психике, а исключительно симпатии Татьяны Михайловны (мы впервые встретились с ней, когда я проходил диспансеризацию в райвоенкомате) к интеллигентному еврейскому мальчику и ее нежеланию отдать его на поругание жестоким нравам Советской Армии. Впрочем, как читатель увидит из дальнейшего, я, со своей стороны, сделал все, чтобы никто не смог упрекнуть Татьяну Михайловну в необъективном диагнозе — моей карьере душевнобольного могли бы позавидовать многие натуральные психопаты и шизофреники.

И с той поры, как я попал под опеку добрейшей Татьяны Михайловны, я, подобно одному из персонажей бессмертного творения Ярослава Гашека (единственного, пожалуй, произведения, в котором описание психбольницы лишено предвзятости и схематизма и исполнено мудрой и понимающей доброжелательности), могу с полным основанием сказать о себе: «Меня признали сумасшедшим, и это пригодится мне на всю жизнь!» Благодаря своей причисленности к сей когорте избранных я не только был избавлен от выпускных экзаменов в школе и от службы в армии (чего, кстати, я боялся гораздо меньше, чем Татьяна Михайловна, не говоря уже о моих родных и близких), не только мог в любой удобный для себя момент получить бюллетень на практически неограниченный срок (чем я неоднократно пользовался), не только имел законное право на дополнительную жилплощадь (чем, несмотря на все усилия, мне, к сожалению, воспользоваться так и не удалось), но и (самое главное!) всегда обладал возможностью по первому требованию быть помещенным в психбольницу, а я уже писал выше, насколько это важно и жизненно необходимо для каждого.

Так вот, я отправился на прием к любезнейшей Татьяне Михайловне и, честно рассказав ей о своем затруднительном положении, попросил определить меня куда-нибудь неделек на пять-шесть. Признаться, это несколько удивило Татьяну Михайловну, поскольку, как она мне сказала, я был первым среди ее многочисленных пациентов, который сам обратился к ней с такой просьбой — все остальные, по ее словам, боялись больницы, как черт ладана. Но тем не менее она незамедлительно мою просьбу удовлетворила и выписала мне направление в 12-ю психиатрическую больницу санаторного типа.

Это направление (не сам его факт, а то, что оно было адресовано именно в 12-ю больницу) лишний раз свидетельствовало о том, с какой добротой относилась ко мне Татьяна Михайловна. Уж она-то знала, что изнеженный и расслабленный образ жизни в психбольнице санаторного типа — совсем не то, что исполненный суровой простоты быт настоящей психушки. Так, в 12-й больнице пациенты пользовались множеством предосудительных, с моей нынешней точки зрения, свобод и привилегий, отвлекающих от углубленного самососредоточения, совершенно необходимого для тех, кто хочет извлечь максимальную пользу от пребывания в больнице. Здесь, например, больные имели возможность требовать за обедом двойную порцию, свободно передвигаться по территории больницы и столь же свободно выходить за ее пределы, неподнадзорно общаться с коллегами противоположного пола и впридачу услаждать свою плоть оздоровительной гимнастикой, многообразными водными процедурами, игрой в волейбол и настольный теннис и проч. Для сравнения скажу, что в ординарной психбольнице часовая прогулка — это главное событие дня (а иногда и недели), а для того, чтобы позвонить по телефону, нужно или персональное разрешение лечащего врача, которое получить практически невозможно, или неформальные отношения с кем-нибудь из медицинского персонала (лучше всего — со старшей сестрой). Хотя, конечно, и там случаются вопиющие исключения из правил — кажется, еще Салтыков-Щедрин писал, что строгость законов Российской Империи во многом смягчается крайним небрежением в их исполнении.

Единственным принудительным мероприятием в больнице № 12 была обязательная для всех трудотерапия, но и она носила не такой удручающе однообразный характер, как в других аналогичных заведениях. И если кто-то из пациентов не хотел заниматься традиционной в этих случаях уборкой территории или склеиванием картонных коробок, то ему предоставлялась возможность выбрать себе работу на свой вкус. В частности, мне по моему собственному желанию была назначена трудотерапия в виде ежедневной двухчасовой игры на рояле. Правда, для этого понадобилось согласование с главным врачом больницы, но он не оказался бездушным формалистом и решил вопрос положительно. И каждый день с 10.30 до 12.30 я в сыром и полутемном подвале главного корпуса и в обществе дряхлой и невероятно словоохотливой нянечки Дуси упражнялся на старом, но еще вполне приличном концертном «беккере» или слушал ее бесконечные инфернальные рассказы о многочисленных романах между сотрудниками больницы. Причем, по Дусиным словам, большинство этих романов не только находило свое логическое завершение именно в этом подвале, но, если судить по обилию в ее повествовании натуралистических подробностей, то и непосредственно в Дусином присутствии.

Но, пожалуй, самым запоминающимся и впечатляющим эпизодом за время моего пребывания в больнице № 12 был групповой сеанс гипноза для хронических алкоголиков. Вообще-то мне с моим скромным диагнозом «невротические реакции» не полагалось присутствовать на этом сеансе, но меня провели туда мои соседи по палате, с которыми мы не раз коротали долгие больничные вечера за бутылочкой-другой. Сам же сеанс заключался в следующем: нас всех (человек примерно 50) усадили в какое-то помещение, похожее на классную комнату; сначала мы там довольно долгое время были предоставлены самим себе и уже начали проявлять некоторые признаки нетерпения, когда в дверь торопливо вошел маленький, лысый и очень небритый еврей в белом халате. Ни с кем не поздоровавшись и никому не глядя в глаза, он сел за стол и, побарабанив пальцами по столу, уныло произнес: «Значит так, товарищи. Расслабились, успокоились…» — и затем крайне неразборчиво, картавя, шепелявя и брызгая слюной, начал читать нам по книге какую-то статью про пагубное воздействие алкоголя на человеческий организм, выдержанную в стиле готических романов и изобиловавшую жуткими историями о зверских убийствах, самоубийствах и трагических последствиях пьяных зачатий. Потом он завершил свой сеанс словами: «Ну все, товарищи. Можете быть свободны.» — и, не попрощавшись, поспешно вышел из комнаты. После этого сеанса, очевидно, под воздействием гипноза мы с соседями по палате стали осуществлять перед своими вечерними возлияниями некий ритуал, состоявший в том, что вместо традиционных здравиц мы теперь говорили друг другу: «Расслабились? — Расслабились! — Успокоились? — Успокоились. — Ну, тогда поехали!»

Кстати сказать, когда шесть лет спустя мне довелось по случаю лежать в отделении для больных белой горячкой психбольницы № 4 им. Ганнушкина, рассказ об этом сеансе гипноза пользовался огромным успехом среди пациентов отделения. Но еще больший успех он имел у заведующего отделением (я на всякий случай не буду называть его имени), который в доверительной беседе со мной заявил, что в этом сеансе, словно в капле воды, отражена вся отечественная методология лечения алкоголизма, каковую он, исходя из своей двадцатипятилетней практики, охарактеризовал как «пиздосины слезы и мудовые рыдания». При этом он подчеркнул, что на его памяти еще не было ни одного случая радикального излечения алкоголизма, который (случай) бы однозначно являлся результатом врачебного вмешательства.