Опыты - Марк Фрейдкин

Что же касается непосредственно лечения того недуга, каковой служит формальной причиной для попадания в стационар, то здесь у каждого есть возможность выбрать одну из двух в конечном счете равноценных моделей поведения. Если, скажем, вы мнительны, склонны к ипохондрии и питаете недоверие к методам традиционной медицины вообще и отечественной в частности, то вы вполне можете саботировать все предписываемые вам назначения. В некоторых больницах это удобней делать тайно, в иных — допустимо и в открытую, но и в том и в другом случае это довольно легко осуществимо, и вы со спокойной душой будете наслаждаться пребыванием в стационаре, не отягчая естественного течения вашей болезни чужеродными вмешательствами. Если же вам, подобно автору этих строк, близко фаталистическое мировосприятие и вы в достаточной степени обладаете самоиронией, чтобы не бояться никаких экспериментов над собой, то вы смело можете предоставить врачам и медицинскому персоналу делать с вами все, что им заблагорассудится. Таким образом вы совместите больничное dolce far niente с видимостью познавательной и экспериментаторской деятельности. Причем именно с видимостью, поскольку эффект от соблюдения или несоблюдения врачебных предписаний в большинстве случаев примерно одинаков и, как правило, равен нулю.

А даже если врачу иной раз и удается достигнуть какого-то ощутимого результата, то он (результат) почти всегда оказывается настолько неожиданным как для самого врача, так и для пациента, что хотя бы из чистого любопытства стоит попробовать. Вот, к примеру, Митька Китаев, родной брат жены известного астролога В.А.Батмаева, рассказывал, как один его приятель договорился по блату вырвать зуб под общей анестезией. Дело это вполне обычное, и мне самому не раз и не два случалось прибегать к подобного рода врачебной помощи. Но, к несчастью, у Митькиного приятеля оказалась такая сильная аллергия на введенный ему наркотический препарат, что не успел стоматолог взяться за свои пыточные инструменты, как у его блатного пациента произошла остановка сердца. Хорошо еще, что все это мероприятие протекало в одной крупной больнице, где имелись под рукой квалифицированные специалисты по реанимации. Однако случай был весьма сложным: непрямой массаж сердца и искусственное дыхание «рот в рот» не помогали, и пришлось вскрывать грудную клетку, чтобы осуществить массаж сердца напрямую. Только это смогло вернуть Митькиного приятеля к жизни, и его, все еще в бессознательном состоянии, но уже дышащего, погрузили на каталку и повезли в БИТ. Но при попытке завезти каталку в лифт санитары допустили некоторую неловкость, в результате чего каталка опрокинулась, и Митькин приятель, вывалившись из нее, сломал ногу. Можно себе представить его удивление, когда спустя какое-то время он очнулся и обнаружил, что лежит в реанимационном отделении с располосованной грудью, с ногой, подвешенной на растяжке, и, что самое обидное, с так и не вырванным зубом.

Этот пример наглядно демонстрирует, что пациент, дорожащий своим здоровьем, не должен бояться никакого лечения. Он может быть спокоен: его недуг все равно останется при нем, и он (пациент) еще не раз сможет им (недугом) воспользоваться, дабы снова вкусить прелести больничной жизни.

Я глубоко убежден, что если в больнице иногда имеет место радикальное излечение некоторых заболеваний, то это происходит не в результате применения тех или иных медикаментозных препаратов (не говоря уже об оперативном вмешательстве), а исключительно благодаря уникальному психологическому и, если хотите, экзистенциальному воздействию больничной атмосферы как таковой. И если это излечение (разумеется, когда оно возможно в принципе) не происходит, то только потому, что пациент в силу каких-то причин оказался неспособным это воздействие должным образом реципиировать. А поскольку в удручающем большинстве случаев дело, к сожалению, обстоит именно так, то мне остается надеяться, что мои непритязательные заметки сослужат кому-нибудь добрую службу и помогут выработать здоровое, не искаженное невежественными предрассудками отношение к госпитализации как к одному из способов духовного обновления, самосовершенствования и, в конечном счете, самоисцеления.

Впервые благотворное воздействие больничного климата я испытал на себе, когда в возрасте четырех с небольшим лет лежал с тяжелой дизентерией в детском отделении Четвертой градской больницы. За давностью лет сейчас, конечно, трудно установить, был ли я госпитализирован именно с этим диагнозом или я подцепил дизентерию, уже находясь непосредственно в больнице, куда меня положили, помнится, на предмет вырезания гланд. Впрочем, это совершенно не принципиально, и я бы не удивился, даже если бы выяснилось, что гланды мне были вырезаны именно в целях скорейшего излечения дизентерии. Во всяком случае, в моей памяти хорошо сохранились воспоминания как о непрерывном и унизительном кровавом поносе, так и о не менее унизительных и не вполне цензурных эпитетах, которые употребил в мой адрес хирург, удалявший мне миндалины, когда у меня изо рта выпал расширитель и я едва не откусил ему (хирургу) палец. Но устанавливать между двумя этими моментами временную или причинно-следственную связь, на мой взгляд, не слишком целесообразно, поскольку это ни в коей мере не может способствовать логическому осмыслению того единственно существенного в описываемой ситуации факта, что за время пребывания в больнице я абсолютно самостоятельно научился читать, использовав в качестве пособия детгизовское издание классической поэмы Некрасова «На железной дороге».

И я возьму на себя смелость однозначно утверждать, что это событие было настолько же не связано с моими детскими недугами и с теми врачебными манипуляциями, которым я подвергся, насколько оно было самым непосредственным образом связано с моим пребыванием в больнице самой по себе, и, более того, только благодаря упомянутому пребыванию оно сумело осуществиться и стать осязаемой реальностью.

Разумеется, скептики могут возразить, что все это — просто случайное совпадение, что больница здесь совершенно ни при чем и что я, будучи в детстве весьма развитым ребенком, вполне мог с таким же успехом начать читать и дома. Не знаю, возможно, в этом рассуждении и есть резон, но, как всякое другое гипотетическое построение, оно лишено сколько-нибудь позитивного начала и, в сущности, оставляет вопрос открытым. Я же, со своей стороны, всегда придерживался такого взгляда на исторический процесс, что если в нем что-то происходит так, а не иначе, то иначе произойти не могло. Другое дело, что человек со своим слабым и несовершенным ментальным аппаратом не всегда способен определить истинные причины того или иного события, но это ни в коем случае не дает повода объяснять что бы то ни было простым совпадением или случайным стечением обстоятельств.

Так, на мой взгляд, конечно же, нельзя назвать случайным тот факт, что я в возрасте двенадцати, кажется, лет, безмерно устав от интенсивных занятий в английской спецшколе, музыкальной школе и в шахматной секции, а также от не менее интенсивных приватных увлечений литературой, военной историей, футболом и юными особами противоположного пола, вполне осознанно избрал местом отдыха именно больницу (если быть конкретным, то больницу № 50), для чего с удивительным для моих лет искусством симулировал сотрясение мозга. Хотя, по совести говоря, никакого особенного искусства мне не потребовалось. Просто, следуя элементарному здравому смыслу, я пришел к заключению, что на все вопросы врача «скорой помощи» относительно моей совершенно безобидной ссадины на затылке следует отвечать утвердительно («Ударялся головой?» — «Ударялся.» — «Голова кружится?» — «Кружится». — «Тошнит?» — «Еще как!»), поскольку я уже тогда догадывался, что любой врач во многом подобен следователю, а следователь, как мне объяснил один из старших товарищей во дворе, знает о нас только то, что мы сами ему расскажем. Поэтому единственным, кого мне не удалось обмануть, оказался мой отец, который, будучи во всем, что касалось его сына, отчасти схоластом, с самого начала со свойственной ему безапелляционностью заявил: «У него там еще нечего сотрясать», — и это умозаключение было для него настолько аксиоматичным, что не нуждалось ни в каких доказательствах или опровержениях. К счастью, врач «скорой помощи» оказался хорошим профессионалом и даже не попытался вникнуть в софизмы моего отца.

В больнице № 50 меня поместили почему-то во взрослое отделение, где я с большой приятностью провел три недели, наслаждаясь законным отдыхом и прекрасным самочувствием. Причем благодаря своей общительности и легкому характеру я вскоре сделался любимцем всего отделения, и мои новые друзья терпеливо и ненавязчиво приобщали меня к таким непременным атрибутам больничной жизни, каковыми являются мастерская игра в «козла» (замечу в скобках, что эта игра, подвергнутая стараниями отечественных сатириков и юмористов совершенно незаслуженному уничижению, в действительности представляет собой весьма сложный умственный процесс, который, не уступая тем же преферансу или шахматам в интеллектуальной изощренности, значительно превосходит их в динамизме и в эмоциональной насыщенности — во всяком случае эта игра по праву пользуется всенародной любовью, а снобистское презрение к ней только лишний раз доказывает ущербность снобизма как явления), целенаправленное ухаживанье за медсестрами и беганье в магазин за спиртным предметом для своих старших товарищей — в те времена мой юный возраст еще не служил препятствием для этого благородного дела. Словом, я был крайне огорчен, когда мой лечащий врач, который, кстати сказать, относился ко мне с глубоким пониманием и симпатией и не подвергал в этой связи абсолютно никакому лечению, как-то утром сказал мне: «Ну все, кучерявый! Хватит тебе здесь ошиваться. Завтра выпишу тебя на хрен, а то твоя мать меня уже совсем заколебала!»