Опыты - Марк Фрейдкин

Естественно, это пребывание в больнице было достаточно мимолетным и не могло оказать сколько-нибудь существенного влияния на мое духовное развитие, если не считать того, что, пообтершись в мужском обществе и будучи вообще болезненно восприимчивым к лексическим и стилистическим особенностям речи, я некоторое время испытывал довольно серьезные трудности в подборе слов при общении с учителями и родителями. Но именно тогда в моем сознании окончательно утвердилась мысль о том, что по-человечески отдохнуть от нашей собачьей жизни можно только в больнице. Разумеется, мне предстоял еще долгий путь, чтобы от этих незрелых и поверхностных суждений прийти к тем глубоким выводам и обобщениям, которые стали побудительным стимулом к написанию данного произведения, но, несомненно, крепкий фундамент для них был заложен уже в больнице № 50.

К сожалению, прошло еще долгих восемь лет, прежде чем я снова смог продолжить свои изыскания в этой области. Хотя, конечно, нельзя сказать, что за те годы у меня не было достойных поводов подвергнуться госпитализации. Скорей наоборот, именно на этом отрезке жизни меня особенно беспощадно преследовали всевозможные травмы и недуги. Я ломал себе (порознь) левую руку, левую ногу и три пальца все на той же левой ноге. Я насквозь протыкал ступню правой ноги 100-миллиметровым гвоздем. Я дважды (правда, без серьезных последствий) попадал под машину. Во время игры в хоккей мне чуть не выбили клюшкой левый глаз (с тех пор он видит только самую верхнюю строчку в таблице для проверки зрения), а во время игры в футбол я на довольно приличной скорости врезался головой в штангу. В Молдавии один пьяный дядя швырнул мне в голову весьма солидным булыжником и попал, а в одном из подмосковных пионерских лагерей я в процессе драки подушками вывалился с балкона второго этажа. В Восточной Сибири я отморозил пальцы обеих рук (речь шла даже об ампутации), а в Карелии подцепил жесточайший цистит, который и сейчас напоминает о себе в самые неподходящие моменты. Объевшись дома за праздничным столом, я едва не отдал Богу душу от, я извиняюсь, скопления газов, и бригада «скорой помощи» откачивала меня на протяжении двух часов, от описания чего я по эстетическим соображениям воздержусь. А половое созревание? Это по меньшей мере сомнительное приобретение тоже едва не стоило мне жизни, поскольку его побочным результатом был ужасный фурункулез, только чудом не перешедший в общее заражение крови (у меня выскочило единовременно несколько десятков фурункулов и карбункулов по всему телу, и меня в полубессознательном состоянии и с температурой 40 трижды возили не помню куда делать переливание крови). Не говоря уже о том, что эти злосчастные гормональные изменения необратимо и отнюдь не в лучшую сторону преобразили мое телосложение, которое с тех пор являет собой зрелище весьма далекое от античных образцов. А известный всей литературной Москве Большой Летний Понос 1972 года? Это о нем я писал в своем послании к уже упоминавшемуся астрологу человеческих душ В.А.Батмаеву:

Уехал ты! С тоской напраснойНедолго я глядел вослед,Поскольку впал в такой ужасныйПонос, каких не видел свет.Мне приходилось в жизни всяко.Видал я виды, но, однако,Подобных пакостей, ей-ей,Не ждал я от судьбы своей.Здоровый дух в здоровом теле —А я (таков, знать, мой удел!)В клозете смрадном просиделДве календарные недели,Не зная новостей страны,Не чая вновь надеть штаны…

Короче говоря, теперь мне остается только сожалеть, что в тот ответственный период становления личности я по тем или иным причинам не воспользовался ни одним из вышеприведенных поводов для госпитализации. Можно лишь предполагать, насколько это обогатило бы мой духовный опыт и укрепило молодое здоровье, подвергавшееся столь яростным атакам жизненных обстоятельств. Но факт остается фактом: только, повторяю, через восемь лет после моего псевдосотрясения мозга я вновь оказался под уютным больничным кровом, и на этот раз моим прибежищем оказалась психиатрическая больница № 12.

Однако прежде чем рассказывать об этом, мне кажется уместным сделать небольшое отступление и сказать несколько слов о психбольницах вообще, поскольку если обычная клиническая больница, с моей точки зрения, является местом, куда попасть должен стремиться каждый, то для больницы психиатрической такое утверждение совершенно не подходит. Здесь, на мой взгляд, не может идти даже речи о желании или нежелании — это попросту обязанность для любого человека, неравнодушного к собственной судьбе и небезразличного к тому, что он собой представляет. Я, разумеется, вполне отдаю себе отчет, что пропускная способность наших психбольниц, к сожалению, крайне невелика и они не в состоянии принять и тысячной доли тех, кому совершенно необходимо там побывать, но если по прочтении моих заметок у кого-то из этих людей появится хотя бы стремление туда попасть, я уже буду считать свой труд не напрасным.

Самый существенный нюанс заключается в том, что то положительное влияние больничной жизни, которое пациент обычной больницы может реципиировать или не реципиировать в зависимости от его умонастроения, тяжести заболевания и прочих привходящих причин, в больнице психиатрической, в силу ее удивительной и необъяснимой специфики, перестает быть, так сказать, факультативным и оказывает на человека свое благотворное воздействие абсолютно независимо от его (человека) душевного состояния и рецептивных возможностей. Не знаю, чем объяснить эту закономерность, но мой богатый эмпирический опыт (а я неоднократно и подолгу лежал в самых разных психбольницах) еще ни разу не дал мне повода усомниться в ее непреложности. Откровенно говоря, я даже с трудом могу представить себе человека (я, разумеется, имею в виду психически здоровых людей или по крайней мере таких, у кого изменения коры головного мозга не приняли необратимый характер), который, побывав в психбольнице, не почерпнул бы там новых (и порой сенсационных) знаний о себе и который не вышел бы оттуда готовым со скорбным мужеством (или с яростным малодушием) противостоять (или не противостоять) всем житейским бурям и невзгодам и исполненным благородной решимости принимать (или не принимать) эту жизнь такой, какая она есть.

Конечно, читателю, судящему о психиатрических лечебницах по душераздирающим описаниям «домов скорби» в изящной словесности, все это может показаться несколько странным. Смею заверить, что автору этих строк тоже знакомы и гениальные «Записки сумасшедшего», и, на мой взгляд, чуть менее гениальная «Палата № 6», и знаменитая пьеса Вен. Ерофеева «Вальпургиева ночь, или Шаги командора». Однако в этих и других аналогичных по тематике произведениях описания психбольниц не являются, как я понимаю, основной художественной задачей (если, разумеется, вообще можно говорить о каких-то утилитарных описательных задачах в произведении искусства) и носят несколько условный и, если хотите, фоновый характер. Поэтому, при всем моем уважении к упомянутым творениям, по ним с таким же успехом можно судить о подлинных достоинствах и недостатках психиатрических больниц, как, скажем, по «Фиесте» Хемингуэя — о преимуществах и неудобствах травматической импотенции.

Если говорить о непосредственных причинах, приведших меня в психбольницу № 12, то, боюсь, читателей ждет некоторое разочарование, поскольку я не смогу порадовать их ни захватывающим рассказом о помешательстве на почве неразделенной любви (что-то в этом роде ждет читателя несколько позже), ни леденящей душу историей о преследовании за инакомыслие. Скажу больше: в эту больницу, равно, впрочем, как и почти во все последующие, я попал исключительно по собственному желанию и без малейшего принуждения с чьей бы то ни было стороны.

Обстоятельства сложились так, что к концу апреля 1973 года я оказался без денег, без работы и без определенного места жительства, хотя еще за два месяца до этого времени я вернулся из геофизической экспедиции в Восточную Сибирь с довольно крупной суммой, каковой, как я надеялся, мне должно было вполне хватить до моего отъезда в середине июня в составе все той же экспедиции, но уже на Северный Кавказ. Но, к сожалению, мои надежды не оправдались, и, чтобы где-то перекантоваться оставшиеся до отъезда полтора месяца, а заодно и немного отдохнуть от легкомысленного времяпрепровождения, весьма способствовавшего столь быстрому облегчению моего кошелька, я решил (возможно, не без влияния известного рассказа О'Генри «Фараон и хорал»), что будет лучше всего провести эти полтора месяца в психбольнице.

Тем более, что в те годы (и об этом прекрасно написано в «Похвале поэзии» О.Седаковой) психбольницы являлись своего рода Меккой для артистической молодежи и значение личности побывавшего там возрастало в глазах окружающих необычайно. Хотя, конечно, тогдашняя популярность психбольниц не имела ничего общего с подлинным пониманием их огромной роли в духовном развитии человека. Впрочем, и я тогда был еще очень и очень далек от этого понимания, и должен со стыдом признаться, что в своем решении я в немалой степени руководствовался низменными конъюнктурными соображениями.