Слёзы Турана - Рахим Эсенов

— Остановись, — предостерег Джавалдур. — Вспомни данную клятву!

— Я спешу, джигиты. — Перебил их Ягмур. — Дорога ждет!

Степняки поехали провожать молодого воина.

— Ягмур, помни! — кричал вдогонку Чепни. — Мое стойбище ждет тебя, храброго богатыря. Приходи и в час радости, и в час горя! Скоро будем вместе. Слышишь?..

— Эх-ха! — гулко отозвалась дорога, покрываясь ровными всплесками густой пыли.

МЕСТЬ КОРМИЛИЦЫ

Покрытая нисайскими коврами лодка, уткнувшись носом в береговой песок, мерно покачивалась на мургабской волне. На больших блюдах дымили жареные стрепеты, фазаны и нежная джейранина. Перед Санджаром лежала отваренная баранья голова — признак уважения к старшему и к власти. Райскими голосами звенели лютня и чанг.

Перед возвышенностью, на которой сидел султан, расстилалось широкое зеленое поле, где дети придворных гарцевали на конях.

Бровь султана дрогнула, когда Аджап, которой было приказано сопровождать его в этом выезде, тронула тугие струны чанга. И, как раненый чибис на воде, забился ее голос в поздних сумерках:

Румяный пекарь мечется в окне,игриво подает чуреки мне.Он превратил меня улыбкой в тесто.Боюсь — теперь поджарит на огне…

— Йэ-э! — донесся с поля задорный клич молодых кавалеристов — победителей, высоко вскинувших изогнутые чаганы (Чаганы — клюшки для игры в конное поло). И снова, тесня друг друга, арабские кони кинулись в жаркую игру.

— Ужель и вправду мужем надо звать того,кто не умеет жен ласкать?Мой жгучий поцелуй в полцарства ценят,а ты не хочешь даром целовать.

Аджап погладила струны чанга и вздохнула. Нежные, как веточки лилии, пальцы девушки ласкали мягкими движениями шелковые струны чанга. Ее нежный голос тронул душу владыки, стихи — рубай были так неожиданны, что Санджару пришлось порыться в памяти, чтобы достойно ответить неожиданному и находчивому выпаду красивой де вушки. Вспоминалось шестистишие из поэмы «Вис и Ра-мин»:

Одно поможет: с ним ты лечь должна,как с милым мужем верная жена.Ты спрячь лицо, ложись к нему спиной,—Он пьян, тебя он спутает со мной,—Ты пышным телом, как и я, мягка,обнимет он — обманется рука…

Смогла ли понять намек певица?

— Йэ-э! — снова донеслись с поля азартные голоса игроков.

Султан приподнялся на локте. Кормчий ударил веслом по воде, и лодка закачалась, отошла от берега, а потом снова врезалась в песок. На зеленой лужайке переругивались разгоряченные игроки. Слуги стирали с морд коней пену. Молодежь с жадностью набросилась на жареную дичь и вино. Зазвенели кубки, застучали кости о серебряные подносы, зазвучали хмельные тосты в честь величайшего из величайших, славы ислама и счастья религии, надежной защиты государства — султана Санджара. И только хозяин этого застолья и веселья сидел с непроницаемым лицом. Первой это заметила Аджап. Кивнув музыкантам, сидевшим на корме лодки, она завела рассказ о героях, которые сражались с презренными рыцарями, набивавшими свои желудки свининой.

Однако ж стрела, пущенная опытной рукой, в этот раз не попала в цель Султан обронил к ногам платок, давая знак певице умолкнуть.

Сильные, властолюбивые руки давили спелые гроздья винограда, а взгляд Санджара хмуро ласкал желтые воды Мургаба. «Разве эти руки ослабли, — думалось султану, — разве эти глаза за сотни шагов не отличают утку от стрепета?.. Так почему же шутливые рубай ранили душу именно той строчкой, где говорилось: «Ты спрячь лицо, ложись к нему спиной…он пьян, тебя он спутает со мной…» Разве моя рука не чувствует слабого тела государства? Разве не эта рука из глины создает кувшины с разными названиями, в которых миллионы подданных подчиняются единой воле? Это также верно, как и то, что от Балха до Иерусалима — ровно 876 фарсахов!.. Но сумел же Омар повернуться ко мне спиной. О, аллах! Услышь мою мольбу, прости прегрешения и скверну нашу, и помилуй милостью своей, — султан поднял руку к небу. — Укрепи в трудный час мою волю и сердце. Дай силу, которой оделил ты первого великого сельджукида — Тогрул-бека, и я поверну звезду вселенной, как дикого жеребца, схватив за узду!»

Искренняя и горячая молитва как бы облегчила душу Санджара, улыбка снова коснулась его лица. Убеждая себя в собственной силе, султан тихо сказал:

— Силой, подаренной небом, герой поэмы — дряхлеющий Мубад, сразу разобрался — какую женщину ему подложили на ночь, лишь только рука его коснулась старческого тела…

Он руку протянул — обрел старикНе гополь свежий, а сухой тростник!Где шип, где шелк, — рука понять сумела,где старое, где молодое тело…

тихо прочел Санджар душещипательные стихи. Большие черные глаза его злорадно заискрились.

— Но клянусь, что участь Мубада — не моя звезда. Мне ли ждать, когда судьба, как факир, укажет глазом на то, чего нет на самое деле… Я уничтожу каждого, кто посмеет повернуться ко мне спиной! Моя рука сумеет понять, где шип, а где шелк… И пусть в назидание всем возмутителям будет примером судьба Омара. Эй! Или желудки моих юных леопардов стали дырявы, как бурдюки?! Каймаз, выше бокалы, сильнее натяните струны, спойте песню о великих предках!..

Ударили литавры. Звуками тонкими и острыми, как лезвия кинжалов, зазвенели горны, вспарывая тишину вечерней реки.

— Каймаз, громче! — грозно требовал султан, стараясь придавить тоску своего сердца. Оно, царское сердце знало истинную цель и цену похода, и султан хотел чем-нибудь занять огромную и прожорливую армию, которую приходилось содержать за счет ремесленников и хлебопашцев.

И вот, властно вторгаясь в звон меди, лютня стала упорно наступать на воинственную мелодию. Звуки ее были тихи, но настойчивы, и пирующие невольно повернулись на голос певицы. Сложив руки на груди, Аджап напевала о великом походе Алп-Арслана в Византию, где первый сельджук лишил пышный и безграничной власти императорa, наступил на его согбенную спину и по ступенькам нового трона поднялся к славе.

В руках Санджара хрустнули четки.

— Величие сельджукидов не затмит никакое вражеское знамя. Но оно не стоит и плевка дервиша, если его попирает сборщик податей! — жилы на шее султана собрались в комок. — А чем я прославлю свой великий род? Что споют шахиры и поэты на пирах моих правнуков? Великое — должно быть и будет великим, хотя на всем величии мира лежат отпечатки черной крови.

Султан все более мрачнел. И тут воин в барсовой шкуре принес весть о заговоре в Самарканде. Пусть волчьи пасти набьются жиром вражеских войск. Столкнувшись на поле битвы, противники перегрызут глотки друг другу. Главное теперь — умело и вовремя столкнуть врагов над добычей. Первым надо втравить Кумача и огузов. О, эти огузы! Горбун снова донес о волнениях в стойбище Чепни.

Только теперь Санджар понял, почему с самого утра у него болит сердце и что заставляет его хмурить брови. Это — Кумач… Презренная собака, паршивый выкидыш. Вот кого надо держать в цепях!.. Кумач, как хищный барс, сидит рядом, за спинкой трона. И пока он на цепи, сделает много, чтобы прославить имя Санджара. Но нельзя забываться, острые клыки барса сразу же вонзятся в горло и все тогда содрогнутся от побед этого хищника. И седой Хазар был бы жалким подобием плевка перед тем океаном крови, который выпустил бы Кумач, став султаном султанов… От этих мыслей сжималось сердце Санджара.

Он знал заповедь атабека, который учил: мир помнит только тех, кто огнем и мечом выписывает свое имя на страницах истории. А кто помнит сейчас имя горшечника, обжигавшего свои кувшины во время завоеваний Александра Македонского?..

— Пусть живет вечно слава наших предков, завоеванная в битвах! — провозгласил султан Санджар, поднимал кубок.

— Вечно!

— Живи вечно, охраняемая неустрашимым львом, единственным и непобедимым! — громко подхватил Каймаз.

Султан встал, выплеснул остатки вина в Мургаб. От засеянных полей, от дальнего берега и камышей на него повеяло ветром большой крови. И все более крепла в нем мысль о новом походе. Ветер освежил грудь и лицо.

— Каймаз, эй, пусть джигиты покажут свое умение в борьбе! Кто из вас лучший пальван? Раскиньте ковры.

Султану нужна была не борьба. Измученный с утра тяжелыми раздумьями, он хотел видеть напряжение других, — это успокаивало и радовало тем, что не только ему одному тяжело давалась жизнь.

— Почему смолкли струны чанга? — спросил, он. — А эти глаза!.. Или голубые мотыльки заснули? Рано спать… Сегодня всем предстоит великая радость.

Испугавшись скрытых ноток в голосе султана, Аджап тронула струны похолодевшей рукой. Санджар низко наклонился и шепнул: