Пора меж волка и собаки - Андрей Синельников

Служат у того чародея в холопах верных: кот черный, да два ворона. А может это он сам черным котом оборачивается. А вороны те появляются ночью, как только загорятся в небе две зеленые звезды. Такой вот волхв у царя объявился. К добру или нет? Того народ не ведал. Но с того дня Москва боле не горела, а на Торге и в Китай-городе начала лихоманка прибирать самых жадных да вороватых.

Волхв и впрямь был похож на черного кота. Только не на кота, а на льва. Одет он был всегда в черный бархатный кафтан с серебряными застежками. На черных, как смоль волосах, постриженных в кружок, лихо заломленная сидела черная шапка с серебряным пером, пристегнутая серебряной пряжкой. На поясе наборном в сафьяновых ножнах висела кривая половецкая сабля. Однако волхв часто забегал в монастырь у Лебяжьего озера, чем отводил досужие разговоры, что, мол, служит он нечистой силе. Издалека, когда беседовал он матушкой настоятельницей, казалось, что это лев с пантерой на солнышке греются, или действительно слетелись два ворона и ждут когда взойдут две зеленых звезды. Очень было из далека, похоже. Оба в черном, у обоих повадки как у хищных кошек. Только вслух этого не высказывал никто. Опасались. И правильно. Это только пустая бочка громко гремит.

Глава 7

Сиротки. Вдовьи дети

Наслаждением властвуй.

На втором этаже Тайницкой башни у стрельчатого оконца, выходящего на болотистую пойму, сидел владыка земель русских и неотрывно смотрел на свинцовые воды реки, медленно текущие в топких берегах. Лето выдалось дождливое, холодное, и настроение у царя было под стать погоде – хмурое и злое.

– Так что ты там говорил Пересвет про то, что Казань надоть забрать у ордынцев навсегда? – лениво спросил он, не поворачивая головы.

– Это ты государь говоришь, а я советовал что б все деньги в одной калите были, как при предке твоем и тезке Иване, Калитой прозванном. – так же лениво ответил дьяк.

– Ты мне еще раз историю про Казань-то расскажи, – процедил сквозь зубы Иван Васильевич.

– Изволь. Когда ордынцы шли в поход дальний, то везли в обозе котлы походные, называемые казан, то ли потому, что казаков из них кормили, то ли как – не ведаю. Большие такие котлы. Когда войско с похода возвращалось или после боев на отдых становилось, воевода, али князь походный, становился на холм высокий по ходу войска. Рядом с ним казаны ставили походные те, что по более. Всяк воин, из добычи, в бою взятой, кидал в казан столь добра, сколь не жалко, но не мене чем десятую часть от приза. Вот так накидывали казанный кош, общий котел.

– На кой им котел был общий, коли кажный приз с похода имел? – лениво уточнил царь.

– А кош тот казанный, – ровным голосом продолжил Гуляй, – Шел тем, кто приз взять не мог, и за труд свой пайки не получал. Сиротам малым, чьи отцы голову в походе сложили, вдовьим детям, да матерям их – вдовам ратоборцев. Да еще воинам, что в боях и сраженьях здоровье и силу потеряли, но врагу спину не показали. Что б чувствовали они себя все не убогими, что только у Бога могут заботы просить, а детьми одного круга казачьего, одного Рода родственниками. Чтобы могли матери детей на ноги поставить – новых витязей воспитать и отдать их на дело общее. Старые же и увечные воины ждали бы валькирий своих, что в Вальхаллу их забрать должны в любви и холе, в тепле и заботе за дела и геройство свое. В тихой гавани, что была им их вождями обещана. Таким образом, кош казанный, общий котел воинский ордынский, становился казной народной, единого рода калитой-кошлем. Берегли его Кошеи – Кощаки.

– Смешно получается, – без тени улыбки заметил владыка, – Имперский государев кош-казну испокон веку Собаки берегли – казначеи орденские. Вон и сейчас у нас в Кремле, кстати, кто Кром в Кремль переиначил? Ты не знаешь? – сделал паузу, не дождался ответа, невозмутимо закончил, – Вон в Кремле Собакина башня стоит в утробе ее злато серебро, каменья драгоценные, все, что с Империи свезено спрятано. Так вот ее Собаки стерегут. А ордынскую казну казанный кош Кошаки говоришь? Кошки. Потому и живут, как кошка с собакой. Пора кончать это все, – резко закончил он, – Не должно быть казны много, кошель в государстве должен быть един…как кот, гулящий сам по себе, – так же без тени улыбки закончил он.

– Прав государь кош должон быть един. И в одних руках, – Пересвет то же сделал паузу, – Ежели те руки его удержать могут.

– Спасибо, Гуляй, – Иван встал, хлопнул себя по сапогу плетью и вышел в дверь.

– Ох, ох, ох, что ж я маленьким не сдох? – нараспев протянул Гуляй, – Хана Казани.

Маленького Утемиш-Гирея с берегиней его Суюнбекой, вывезли под охраной дружинников князя Серебряного. Поезд был длинен и богат. Вместе с малолетним ханом выехал весь его двор. Суюнбека же взяла только жриц и дев-воинов – свою личную охрану. На Казани оставили Шиг-Алея, который быстро расправился и с хранителем казанного коша Кощеем и с его ближними воеводами. Пригласил на пир, да и перебил. Возмутил ордынцев до нельзя. Иван Васильевич его отозвал, но на смену ему вообще назначил даже не нового хана, а наместника, князя Микулинского. Этого Орда вытерпеть не могла и подняла бунчук неповиновения, что и требовалось далеко видевшему вперед государю. Повод для похода на Казань, для усмирения непокорных, был получен. Гордые, но не дальновидные воинские вожди, главы медвежьих родов, слабо понимали в тонкостях дипломатии и выкрутасах Ангелов. Потому и не правили никогда, кроме как в бою или в походе. Волкодавы, давно рвущиеся с цепи, были спущены царской рукой.

Суюнбека приехала в Москву разместилась с малюткой сыном на ханском дворе рядом с Чудовым монастырем, оставшимся еще от ханши Тайдулы. Через мост над сухим руслом Неглинки, отведенной вкруг холмов Кремлевского и Боровицкого и превратившим два холма в один холм Боровицкий, через этот старый мост, в полете стрелы от ее крыльца, было крыльцо царского терема. Ближе к вечеру на этом крыльце появилась женская фигура, закутавшаяся в длинный плащ с капюшоном, темно-зеленого цвета, что позволяло ей слиться с наступавшей темнотой. Фигура юркнула со ступеней и, мгновенно растворившись в сумерках, пропала, только скрип ступеней ханского дома позволил догадаться, что она ступила на крыльцо пристанища Суюнбеки. Затем тихо скрипнула дверь, ведущая в терем ханши, и фигура пропала, как и не было.

Суюнбека красивая, молодая берегиня ханского рода Гиреев сидела на низкой кушетке, устланной мягкими шелковистыми шкурами, раздумывая, хорошо или плохо, что их с сыном привезли сюда, в Святой город Богородицы. Гостья появилась, неожиданно прервав ее мысли.

– Здрава будь, Суюнбека, – тихо сказала гостья, скидывая с головы капюшон и открывая лицо.

– Здрава будь, Малка, – ответила Суюнбека, узнав в пришедшей берегиню Великого князя Руси, – Зачем пожаловала, что на хвосте принесла?

– Так я ж не сорока, что бы на хвосте новости носить, – ответила с улыбкой волховиня, – Я к тебе за новостями. Ты, говорят, недавно была в Блистательной Порте, у Великих Врат. Какие новости ты принесла из места Силы?

– Садись гостья дорогая. Слуг не зову. Не для всех ушей наш разговор и не для всех глаз твоя красота…

– Обойдемся без цветастых восточных речей, – остановила ее Малка, сделав предупредительный жест, – Мы обе с тобой Посвященные.

– Только ты – Лучезарная, – уточнила ханша, – Спрашивай, что тебе надо. Я простая жрица, я повинуюсь Совершенным.

– Без восточных церемоний, сестра, – садясь, ответила гостья, – Скажи, как там, в покоях хранителя врат Солимана? Говорят, что он и шагу не может шагнуть без своей новой жены? Как бишь ее там? – она смешно наморщила носик, делая вид, что вспоминает.

– Роксолана, – попалась на удочку Суюнбека, – Ее зовут Роксолана.

– А как звали до гарема?

– То ли Настя, то ли Александра, она вроде как из Галицких земель. Видная такая девка. Рослая, тонкая, носик вздернутый, копна волос огненная…

– Копна говоришь огненная? – встрепенулась Малка, – Коса ниже пояса почти до пят и улыбка во все лицо?

– Коса до пят и улыбка. – недоуменно подтвердила Суюнбека. – Ее так и зовут Хюррем-султан, то есть Смеющийся Султан. А еще зовут жади, по-вашему, ведьма, за взгляд проницательных зеленых глаз.

– Из Галицких земель, говоришь, птаха залетела? А что она там, в Галицких землях, делала? Откуда она там взялась!? И когда? – гнула свое Малка.

– Она там родилась у попа в Рогове, и до пятнадцати лет была сестрой в обители, пока ее в полон не увели, – растолковала хозяйка.

– А потом она вздрогнула…и из девчушки забитой, в монастыре воспитанной сразу в такую жрицу любви, львицу гарема превратилась? – ехидно склонив голову набок, спросила Лучезарная.

– Ну, считай так, – ответила Суюнбека.

– Такого в жизни не бывает! Ты Суюнбека, сколь на свете живешь?

– Так я и не помню уже. Помню, что когда-то ведуньей у Золотой Бабы была, а когда забыла уже. А ты это к чему?